Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Российский турпоток в Болгарию вырос на 20%

Посольство Болгарии в Москве на настоящий момент выдало 105 000 туристических виз.

Об этом сообщила министр туризма Болгарии Николина Ангелкова, пишет Русская Болгария.

Она отметила, что болгарское посольство в Москве выдает по 4000-5000 виз в день. По ее словам, интерес со стороны российских туристов сохранится на протяжении всего летнего сезона. В указанные 105 000 виз не входят многократные визы и туристы, приезжающие по шенгенским визам.

Как заявила Николина Ангелкова, россияне в основном предпочитают отдыхать на Южном побережье. «Соотношение чартерных полетов между южным и северным побережьем 80 на 20, и это достаточно большой дисбаланс», - добавила она.

Увеличилось число путешественников и из других страны – Польши, Венгрии, Франции, Израиля, Великобритании, Румынии и Германиию В среднем этим летом количество туристов должно увеличиться на 10%.

Напомним, в мае 2016 года власти Болгарии предприняли меры для того, чтобы российские туристы получали въездные документы в страну в течение 48 часов.

Иностранцы выиграют от падения курса британского фунта

После объявления результатов референдума о выходе Великобритании из Евросоюза, курс местной валюты обрушился до уровня 1985 года. Участники рынка недвижимости считают эту ситуацию выигрышной для иностранцев.

«Посмотрите, как финансовый рынок отреагировал на этот политический шаг. Курс фунта упал впервые за много лет и сейчас находится на беспрецедентно низком уровне по отношению к доллару. Это сигнал иностранным покупателям, у которых сбережения в долларах, о том, что сейчас очень выгодно брать британскую недвижимость. Думаю, этот валютный шок продлится еще хотя бы несколько месяцев», - отмечает Марианна Моденова, специалист компании Astons.

Участники рынка недвижимости ожидают и общей коррекции цен на жилье. Казначейство Великобритании еще до референдума прогнозировало, что в случае выхода страны из ЕС цены на недвижимость опустятся на 18%.

«На сегодняшний день никто из продавцов не сообщал нам о планах снизить стоимость своих объектов, – добавляет Марианна Моденова. – Небольшая коррекция уже давно происходит. На цены повлияли изменения в системе налогообложения – в прошлом году осенью были введены новые правила по гербовому сбору, в апреле появился еще один налог на вторую недвижимость или инвестиционный объект. Рынок постепенно к этому готовился. Резкое изменение политики в государстве безусловно повлияет на ценообразование, но, уверена, драматичных последствий не последует».

Выход Великобритании из Евросоюза может повлиять и на рынки недвижимости других стран, особенно тех, где английские покупатели играли ключевую роль.

Google работает над поисковиком завтрашнего дня в финансовой столице Швейцарии

Сергей Николаев

Все разработки будут вестись в Цюрихе, в новом исследовательском комплексе Google Research Europe, говорится в статье Мадхумиты Мургиа в газете The Telegraph. В задачи коллектива исследователей и программистов войдет интегрирование машинного обучения в фирменные продукты компании, включая Google Search, Google Photos и сравнительно новый Google Assistant. Последнее приложение, помимо многого прочего, может также служить проводником в мире финансовой информации.

Команда, которую формирует Google, будет состоять из нескольких сотен разработчиков. По словам руководителя центра Эммануэля Моженэ, которого цитирует The Telegraph, поиски лучших умов идут по всей Европе.

Его задача найти столько специалистов в области искусственного интеллекта, сколько только возможно. «Единственный ограничитель — это талант», — говорит он. В 2002 Моженэ продал свою компанию Nothing Real корпорации Apple и сам перешел на работу туда. А с 2006 года продолжает карьеру в Google.

О далеко идущих планах в сфере искусственного интеллекта Google заявил пару лет назад, когда приобрел британский стартап DeepMind. К тому моменту лондонская фирма не успела, правда, выпустить коммерческих продуктов, зато сумела собрать 250 классных профессионалов. С формированием исследовательского центра в Цюрихе Google замахнулся на создание самой крупной в Европе команды специалистов в области искусственного интеллекта.

Компания займется разработкой поисковика завтрашнего дня. Он должен реагировать на голос, обладать многими способностями человека и уметь давать содержательные ответы на поставленный вопрос. «Мы создаем абсолютного помощника. Через два года, как мы ожидаем, Google станет персональным ассистентом на нескольких площадках, включая телефон, приложение Google Home и даже ваш автомобиль», — рассказал Моженэ автору статьи в The Telegraph.

Элементы машинного обучения уже интегрированы в наиболее известные продукты Google. Это означает не только способность отыскивать крупицы информации в обширных базах данных, но и учиться на примерах. Сервис Google Photos, например, способен распознавать содержательный аспект запроса и будет разыскивать соответствующие снимки. Машинное обучение приводит в действие функцию Smart Reply в Gmail. Эта опция — одна из разработок уже цюрихского центра. В настоящий момент она задействована в 10% сообщений, отсылаемых из почтовых ящиков Gmail. Главная цель на нынешнем этапе — снабдить искусственным интеллектом Google Search, главное достояние компании.

В 2015 году поисковик на смартфонах впервые стал использоваться чаще, чем на обычных компьютерах. А количество голосовых запросов — расти быстрее, чем текстовых. В прошлом году они составили уже 20% процентов всех запросов, отправленных с мобильных телефонов, говорит Бехшад Бехзади, директор направления голосового поиска Google. Доля сбоев в распознавании голоса упала до 8%, что и стало главным драйвером роста популярности данной функции.

Корреспонденту The Telegraph была устроена демонстрация новой версии Google Assistant и ее способности поддерживать связный диалог на заданную тему. Программа смогла ответить на вопросы об известном парке развлечений в Германии. Вопросы были сформулированы так: «Какие аттракционы есть в Europa Park?», «Какой минимальный рост необходим, чтобы прокатиться на Blue Fire?», «Какова его скорость?» Раз тема задана, программе уже не нужно объяснять, что Blue Fire — название американских горок в парке развлечений, а его скорость не что иное, как скорость, с которой движется тележка во время спуска.

Сейчас ведется всемирная гонка в поисках талантливых специалистов по искусственному интеллекту, говорится далее в статье The Telegraph. Facebook, Apple, Twitter и Amazon скупают стартапы по всему миру, в частности в Европе. «Я не могу конкретизировать наши инвестиции в искусственный интеллект, — заявил в марте Эрик Шмидт, председатель совета директоров Alphabet, материнской компании Google. — Но в конечном итоге он будет встраиваться во все».

Что Brexit означает для индустрии высоких технологий

Так называемый Brexit займет некоторое время. Премьер-министр Дэвид Кэмерон указал, что он будет оставаться на посту в течение трех месяцев, прежде чем передаст дела преемнику, и что он хочет, чтобы следующий премьер-министр начал переговоры с ЕС по поводу условий выхода. Это может занять два года, так что Британия, вероятно, только в 2018 году окончательно покинет объединение. Это означает годы неопределенности для технологических фирм и инвесторов, которые не могут знать наверняка, как будет развиваться ситуация и какие правила унаследует Соединенное Королевство от ЕС.

Как правильно заметил Бен Томпсон, Соединенное Королевство является одним из голосов в Европе. Томпсон призвал жестче регулировать технологии в ЕС. Без этого, Германия и Франция будут иметь еще более сильные позиции в блоке.

Германия и Франция - страны, которые взяли на себя инициативу расправиться с американскими технологическими фирмами такими, как Google. Без британской пробуксовки эта позиция, скорее всего, получит больше шансов.

Тогда появляется вопрос о данных и их способности проходить через границы.

Вы, возможно, знаете о стратегии взаимодействия остальных стран ЕС с США, перспективах упразднения соглашения Safe Harbor и попытке продвижения его замены Privacy Shield. Прямо сейчас, транснациональные корпорации США и другие технологические фирмы исчерпывают способы легально обрабатывать данные граждан ЕС. Это происходит потому, что ЕС до сих пор не смогла завершить работу над решением, которое провозгласит безопасность США в качестве места хранения личных данных европейцев. (Переговорщики отмечали возможный прорыв в пятницу, но шампанское может оказаться преждевременным.)

Новые правила ЕС

Когда Британия выйдет из ЕС, Соединенное Королевство будет находиться в одной лодке с другими странами, и если британские компании хотят обрабатывать персональные данные сотрудников и клиентов на европейском материке, то страна должна будет получить разрешение достаточности. Это было подтверждено в минувшую пятницу утром управлением по вопросам конфиденциальности страны. ICO сказали, что существующий Закон о защите данных, который базируется на старых правилах ЕС, будет оставаться в силе. Тем не менее, предстоящие реформы конфиденциальности ЕС гораздо жестче Общей защиты данных в Соединенном Королевстве.

Это означает, что стране придется реформировать свои законы о конфиденциальности в соответствии с новыми правилами ЕС, даже государство покидает сообщество, или же Британия столкнется с высокими барьерами для трансграничных потоков данных. "Наличие четких законов с гарантиями является более важным, чем когда-либо, с учетом растущей цифровой экономики, и мы будем говорить с правительством о том, чтобы реформировать законы Великобритании," - сказали ICO.

Иностранные технические фирмы могут быть не столь заинтересованы в деталях новых правил ЕС, они расчищают путь для массовых штрафов за нарушение неприкосновенности частной жизни, а также позволяют людям отказаться от профиля онлайн, но они, по крайней мере приветствуют единообразие. ЕС в настоящее время имеет множество законов о конфиденциальности, а также Положение о защите данных. Так что технические фирмы, тоже, скорее всего, хотят чтобы Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии согласовывало свои законы с ЕС.

Тем не менее, этого не может быть достаточно, чтобы выиграть решение достаточности. Большой проблемой здесь является наблюдение.

Основная причина провала Safe Harbor - массовая политика наблюдения США. Великобритания также имеет программы массового наблюдения, которые влияют на другие страны (и это в настоящее время пытается укрепить основной закон), но поскольку страна является частью ЕС, то Великобритания не может остановить поток обмена данных с материком. После того, как страна выйдет из ЕС ситуация кардинально изменится.

Это ни в коем случае не уверенность в том, что Соединенное Королевство сможет продолжать участвовать в едином европейском рынке, но это может быть сложность ведения переговоров в условиях враждебности со стороны правительств ЕС.

Конкуренты не дремлют

Большинство британских стартапов перед голосованием выступили против Brexit. Они предупредили, что Brexit подорвет доверие к сектору и сделает более трудным найм сотрудников из-за рубежа. Microsoft предупредили, что Brexit повлечет уменьшение инвестирования в стране.

И конкуренты Соединенного Королевства не смогут не воспользоваться ситуацией. Всего через несколько часов после того, как результаты референдума пришли в Берлин German Startups Group выступила с заявлением, что "Brexit – это хорошая новость для немецкого стартапа."

"Только с 2015 года Берлин смог превзойти Лондон, ранее доминирующий в Европе по числу и общему объему финансовых операций стартапов, - сказал генеральный директор Кристоф Герлингер. - Это развитие теперь будет ускоряться, и расстояние между Берлином и Лондоном увеличится. Мы ожидаем значительное снижение числа новых инкорпораций в Лондоне в пользу Берлина, а также приток успешных лондонских стартапов. Это будет особенно верно в отношении особо динамичного сектора [финансовых технологий]".

Федерация немецких стартапов также сказала, что Берлин выйдет победителем в сценарии Brexit, хотя они добавили: "Это победа, которую мы не хотим и не будем праздновать."

Что касается пользователей технологий, то британский народ больше не может быть в состоянии получать дешевые мобильные звонки и данные при посещении ЕС. Новые правила сетевого нейтралитета ЕС, вероятно, также не будут применяться в Соединенном Королевстве, что может стать плохой новостью для потребителей.

Еще один момент - радиочастотный спектр. ЕС в настоящее время согласовывает распределение спектра, чтобы помочь производителям мобильных устройств, например, в повышении эффективности за счет эффекта масштаба.

С технологией 5G никто не хочет расхождений и выбора радиочастот для сверхбыстрого мобильного широкополосного доступа. Соединенное Королевство не будет теперь согласовывать решения, принятые на материке, хотя опять же, после свинца ЕС это самый очевидный выбор.

На данный момент все справедливо сосредоточены на последствиях Brexit, происходящих на мировых рынках - хаосе, который вполне может иметь свое собственное влияние на технологический сектор. Но в долгосрочной перспективе, последствия решения могут стать очень глубокими и сложными.

Brexit: пять ключевых моментов для экономики

Теперь, когда британская публика проголосовала за Brexit, каким будет экономический эффект? Вот пять моментов, на которые, по словам экспертов, нужно обратить пристальное внимание.

Фунт

Фунт, как ожидается, упадет значительно. Многие эксперты считают, что выход из ЕС нанесет ущерб британской экономике.

Основная причина заключается в том, что многие инвесторы считали, что британцы проголосуют за то, чтобы остаться в ЕС. И теперь инвесторам нужно будет продавать свои запасы фунтов стерлингов, прежде чем он упадет слишком низко. Кроме того, если экономика пострадает, оставив ЕС, фунт будет менее привлекательным для сбережений.

Кроме того, Великобритания нуждается в привлечении больших объемов иностранных инвестиций, чтобы заплатить за импорт и теперь страна может быть менее привлекательным местом для инвестиций.

Это позволяет предположить, что спрос на фунты стерлингов будет слабее, так как меньшее количество предприятий нуждается в фунтах, чтобы купить активы в Великобритании, хотя это может означать, что процентные ставки в Великобритании будут расти, чтобы повысить привлекательность сбережений в фунтах стерлингов.

Фондовые рынки

Эффект Brexit может ощущаться далеко за пределами британских берегов, но, учитывая, что было очень много предупреждений от крупных британских компаний, то ожидается, что кризис в первую очередь настигнет курсы акций в Великобритании.

Этот кризис быстро перекинется на остальные страны ЕС, где доверие инвесторов будет подорвано тем фактом, что одна из крупнейших экономик мира покинула клуб.

Это также справедливо в ракурсе того, что мировая экономика находится в деликатном состоянии, при этом рост США и Китая кажется зыбким, а шок Европы от решения Великобритании выйти из ЕС добавит к прочим проблемам. Таким образом, мы можем ожидать резкое падение на рынках, как в Великобритании, так и за рубежом.

Доходность облигаций

Когда падают цены на акции, многие инвесторы, как правило, переносят свои деньги в более безопасные варианты размещения, традиционно в облигации.

Чем больше денег превратится в облигации, тем меньше процентов будет выплачено по ним. При чем последние находятся на исторически самом низком уровне в течение многих лет. Шок от Brexit может сделать эти показатели еще ниже, поскольку инвесторы фактически платят некоторым правительствам за право ссужать им деньги.

Это может произойти в Германии, Японии, США и даже Великобритании. В более рискованных странах наоборот - стоимость заимствования в таких местах, как Греция, Испания и Италия может возрасти.

Рынок жилья

В преддверии референдума появились признаки того, что рынок жилья, особенно в Лондоне и на юго-востоке Англии, затих, так как покупатели, и особенно богатые иностранные покупатели, ждали результатов голосования.

В настоящее время голосование в Великобритании ужесточило тенденцию - иностранные покупатели могут неохотно вкладывать огромные суммы, необходимые для покупки недвижимости в элитных районах Лондона, когда они не знают экономического и политического будущего.

Это может привести к тому, что несколько миллионеров, диктующих условия в центральной части Лондона, будут устанавливать тенденцию для цен на жилье по всей стране - во всей остальной части столицы и на юго-востоке Англии, во всех уголках страны.

Это может быть не плохо - цены на жилье удивительно высоки, и многие люди не могут получить жилье. Тем не менее, многие другие чувствуют себя богатыми из-за роста ценности их дома и падение цен на недвижимость может снизить расходы High Street и экономический рост.

Внутренние инвестиции и торговля

Великобритания в настоящее время ведет переговоры с остальной частью ЕС, но в краткосрочной перспективе ожидается меньше инвестиций, при этом падение фунта может увеличить экспорт.

В долгосрочной перспективе большой объем инвестиций будет доступен Великобритании на едином рынке в более чем 500 миллионов человек в странах ЕС и Европейской ассоциации свободной торговли (ЕАСТ). Многие страны хотят получить кусочек этого пирога, и поэтому сделка Великобритании с ЕС особенно важна.

Именно поэтому многие считают, что Великобритании придется остаться частью единого рынка, т.к. ни одной стране не удалось сделать это, избегая свободной иммиграции из остальной части ЕС.

Автор: Блум Джонти @BBC

Что нам ждать от Brexit?

Российские власти и все экспертное сообщество пытаются понять, как отреагирует рынок на выход Великобритании из ЕС? Каким образом будет формироваться внешняя политика Запада после «демарша» подданных Ее Величества? Мнения разделились – зачастую диаметрально. Часть экспертов и аналитиков опасаются за цены на нефть, которые уже начали свое падение сразу же после объявления результатов Brexit, другие, наоборот, полагают, что в ближайшее время произойдет перераспределение мировых инвестиций и Россия только выиграет от этого. После того, как прошел референдум, голоса которого разделились с минимальным преимуществом сторонников выхода из европейского альянса (52% за выход из ЕС и 48% - против), действительно, рынки обрушились, цена на нефть упала почти на 6%, а доллар значительно укрепился по отношению к рублю.

Аналитики полагают, что процесс снижения мировых цен на нефть и девальвации российской национальной валюты будет некоторое время продолжаться. Серьезное давление испытывает также фунт и евро. Все эти факторы, в совокупности, несут дополнительные риски российской экономике. Это подтвердил и премьер-министр Российской Федерации Дмитрий Медведев. Правда, Антон Силуанов очень «дипломатично» успокоил общественность – «влияние этого события будет не так существенно». А один из руководителей «Внешэкономбанка» - Андрей Клепач - высказался еще более оптимистично, заявив, что теперь мировые инвесторы опять с интересом обратят свой взор на Россию.

Всё успокоится

Тем не менее, несмотря на «полюсность» точек зрения на эту проблему, в общей своей массе эксперты придерживаются мнения, что Brexit если и повлияет на Россию, то косвенно. В настоящее время Российская Федерация находится и так в финансовой изоляции в связи с международными санкциями. Единственное, что может серьезно навредить российской экономике, так это устойчивое и продолжительное снижение цен на нефть. А вот этого, как раз, большинство экспертов и не ожидают. По их мнению, через небольшой промежуток времени цена на «черное золото» опять перейдет отметку в 50 долларов за баррель. Что касается фондовых и валютных рынков, то сегодняшняя паника также вскоре закончится и через 3-6 месяцев все вернется в спокойное русло, уверены эксперты. Российских инвесторов сегодняшняя ситуация на рынках практически не затронет.

Российские аналитики считают британский референдум и его последствия проблемой Евросоюза и самой Великобритании, но никак не Российской Федерации. Это утверждение подтверждается поведением российского рынка, падение которого после референдума несопоставимо, например, с тем же европейским или азиатским. Что касается динамики цен на нефть, то и до Brexit, значение этого показателя периодически «шарахалось» из стороны в сторону. Тем не менее, эксперты советуют инвесторам взять некоторую паузу и подождать более устойчивого и стабильного рынка.

Автор: Селиверстова Алена

DS Smith Plc приобретет британскую компанию Creo.

Creo специализируется на разработках и производстве упаковочных решений для розничной торговли. Компания базируется на юго-востоке Англии, штат — 285 сотрудников.

Компания Kronospan инвестирует $362 млн в расширение производства своего завода в г. Оксфорд (шт. Алабама, США) и создаст дополнительно 160 рабочих мест, об этом говорится в сообщении Совета по экономическому развитию округа Калхаун (Calhoun County Economic Development Council, EDC).

Расширение производства будет включать четыре проекта: (a) две линии по производству ламината и одна по выпуску декоративной бумаги; (b) линия ламинирования плит ДСП; (c) расширение завода клеевых компонентов KronoChem; (d) развитие мебельного кластера. Kronospan открыла производство в Оксфорде в 2008 г., сейчас здесь производятся плиты MDF, HDF и клеевые компоненты.

После завершения расширения суммарный объем инвестиций компании Kronospan в завод в Оксфорде составит $650 млн, на заводе будут работать 270 человек.

В декабре 2015 г. Kronospan приобрела компанию Clarion Industries в г. Шиппенвиль (шт. Пенсильвания, США), выпускающую плиты MDF, HDF и ламинированные напольные покрытия. На предприятии в Пенсильвании работают 320 человек.

В 2015 г. Великобритания увеличила импорт топливных гранул на 38%

По данным торговой статистки, за пять последних лет Великобритания увеличила объемы импорта древесных топливных гранул в шесть раз.

В 2015 г. страна импортировала 9,692 млн м3 пеллет, в 2011-м — 1,502 млн м3. Стоимость зарубежных поставок в 2015 г. составила 777 млн фунтов стерлингов, тогда как в 2011 г. — 129 млн фунтов стерлингов. В 2015 г. объемы импорта увеличились по сравнению со значением 2014 г. на 38%.

Кроме того, в 2015 г. стоимость импорта лесопромышленной продукции в Великобританию выросла на 5%, составив 7,5 млрд фунтов стерлингов. 58% в общем объеме зарубежных поставок составляли бумага и целлюлоза, 17% — пиломатериалы, 13% — древесные плиты, 10% — топливные гранулы, 1% — другие виды продукции.

На выборах в Испании большинство мандатов получила «Народная партия»

Татьяна Золотухина

На парламентских выборах, прошедших в Испании в воскресенье, победила правящая консервативная Народная партия и.о. премьер-министра Мариано Рахоя.

По предварительным данным, Народная партия получила 137 мандатов в 350-местном конгрессе депутатов (нижняя палата парламента). Второе место заняли социалисты, получив 85 мест. В новом парламенте у них будет 85 мандатов — на пять меньше, чем в нынешнем.

Третье место с 71 мандатом занял левый предвыборный блок «Объединившись, можем», который состоит из партий Podemos и «Объединенные левые». 32 места в парламенте досталось центристской партии «Граждане».

Досрочные выборы не внесли ясности в формирование правительства, поскольку Народная партия не сможет сделать это даже при создании коалиции с центристами. В случае объединения левая коалиция также не получит необходимого большинства.

В то же время лидер Народной партии и.о. премьера Мариано Рахой заявил о победе на выборах, пообещав с понедельника, 27 июня, начать переговоры о коалиции.

«Испанское общество оказало нашей партии поддержку, это было сложно, но мы дали бой за Испанию и за испанцев, не навязывая никому свою волю, лишь в общих интересах испанцев. Мы – партия, которая ставит во главу угла интересы испанцев, и наша партия заслуживает уважения», – подчеркнул Рахой, пишет РИА Новости.

Это были досрочные выборы. Предыдущие состоялись в декабре прошлого года, однако тогда правящая партия не смогла избрать главу правительства. Тогда четырем основным политическим силам не удалось договориться и утвердить премьера. Досрочные выборы назначили на 26 июня.

Отметим, что парламентские выборы в Испании состоялись вскоре после британского референдума о выходе из Евросоюза.

Дания готовит «европерестройку»

Скандинавское королевство настаивает на сокращении полномочий Брюсселя

Виктор Кононов

Brexit, недавний британский референдум о ЕС, по итогам которого Соединенное Королевство решило выйти из состава Объединенной Европы, раскачал «брюссельскую лодку». Оппозиционные националистические партии во многих государствах Старого Света объявили о необходимости проведения референдумов, подобных британскому. Правительства и парламенты, однако, в большинстве своем встали на защиту ЕС, напоминая своим гражданам о важности сохранения этого института и воздерживаясь от критики в трудный для Брюсселя момент. Исключение составило Датское королевство.

Все парламентские партии Дании объявили о решимости демонтировать ЕС в его нынешнем виде. Премьер-министр Ларс Локке Расмуссен заявил, что «социальный союз» останется в прошлом. «Брюссель должен заниматься только вопросами экономического роста, занятостью населения, безопасностью и внешними границами. Прочее вмешательство во внутренние дела стран-членов, от директив по поводу того, как должна быть устроена система социальной защиты до указаний о квотировании женщин в правлениях компаний, должно исчезнуть», – отметил глава кабинета министров на экстренном заседании парламента.

Только резкое сокращение полномочий Брюсселя, по мнению датского премьера, вернет ему привлекательность в глазах европейцев

Дания будет добиваться добровольного реформирования ЕС. Если это не поможет, в стране пройдет референдум о выходе из целого блока договоров с Евросоюзом. Опыт подобной «ампутации» полномочий Брюсселя у Дании уже есть.

Не так давно в стране прошел референдум, результаты которого показали евроскептикам менее радикальный способ сокращения аппетитов Брюсселя, чем тот, что продемонстрировали британцы. Правительство предложило своим соотечественникам высказаться «за» или «против» присоединение страны к европейскому сотрудничеству в сфере полиции и правосудия.

Локомотивом референдума выступила Датская народная партия. «Если Дания отдаст решение юридических и полицейских вопросов на откуп Брюсселю, то потеряет в перспективе право определять свою политику в области иммиграции», – заявили популисты.

В итоге победу одержали евроскептики. 53,1% голосов было отдано против присоединения к общеевропейскому сотрудничеству в правовых вопросах. «На практике результат референдума означает, что теряет силу общеевропейский арестный ордер, по которому можно брать преступников во всех государствах-членах ЕС. Под угрозой также сотрудничество Дании с Европолом в целом», – прокомментировала итоги референдума Ребекка Адлер-Ниссен, исследователь проблем ЕС из Копенгагенского университета.

«Датчане продемонстировали, что в принципе перестали верить политикам. Это симптом опасной болезни всей демократии», – подвела итоги голосования в своей передовице газета Berlingske Tidende. К похожим выводам пришли и другие датские СМИ, написавшие о «пощечине брюссельским бюрократам».

Аналитики – как датские, так и представители других европейских стран – считают, что референдум в королевстве отразил общую тенденцию скепсиса в отношении Объединенной Европы, усилившуюся в связи с недавним наплывом иммигрантов. Европейцы разочаровались в идее «общего дома» и хотят разойтись по собственным «квартирам».

«Европа уже находится в процессе распада, Дания лишь ускорила его», – заявила профессор Копенгагенского университета Марлен Винд, возглавляющая Центр европейской политики. «В течение десяти лет ткань европейского сотрудничества расползется по кускам. Я бы и подумать не мог о таком итоге еще два-три года назад, но сейчас он выглядит наиболее вероятным», – вторит профессору Винд старший аналитик Европейского Совета по иностранным делам Йосеф Яннинг.

Наиболее вероятный сценарий скорого будущего ЕС, по мнению большинства опрошенных датскими СМИ исследователей, выглядит следующим образом. Процесс централизации власти, проводимый Брюсселем, полностью остановится. Часть европейских государств, в том числе Дания, будут проводить все более самостоятельную политику в отдельных сферах. «Мягкие» референдумы, подобные тому, что прошел в Дании, будут организовываться евроскептиками по всей территории ЕС, легитимируя разрыв отношений с Брюсселем в той или иной области.

Сотрудничество в прежнем объеме сохранит лишь небольшая группа государств, наиболее приверженных идее Объединенной Европы. «Тараном», разрушающим ЕС, как полагают высказавшиеся в скандинавских СМИ ученые, станет ограничение или полное прекращение Шенгенского сотрудничества, означающего свободное перемещение людей внутри территории ЕС. Сейчас, в связи с наплывом беженцев, многие государства уже приостановили свое участие в Шенгене, введя на своих границах паспортный контроль или вообще закрыв их.

Датский пример постепенного разрыва с ЕС, как полагают аналитики, окажется более привлекательным для целого ряда европейских стран, чем путь, выбранный британцами, поскольку позволит евроскептикам привлечь на свою сторону колеблющиеся группы населения, которые боятся радикальных перемен.

Грузия отменила призыв

Грузия отказывается от всеобщей воинской повинности

Власти Грузии отменяют призыв на срочную службу, что может быть связано как с активным сотрудничеством Тбилиси и НАТО, так и с провалом в войне 2008 года. Это не первая страна постсоветского пространства, отказавшаяся от срочной службы, но практика показала, что рано или поздно призыв вновь возвращают.

Власти Грузии решили отменить обязательный армейский призыв. Соответствующий указ подписала министр обороны страны Тина Хидашели.

«Я тут же перед вами подписываю указ об отмене обязательного призыва в армию, следовательно, решение вступило в силу»,

— сказала Хидашели журналистам.

Примечательно, что грузинское оборонное ведомство нашло путь отменить призыв в обход законодательства. Это связано с тем, что ранее парламент страны не смог договориться о принятии законопроекта, отменяющего принудительную службу. Предполагалось, что это решение вступит в силу в 2017 году.

В оборонном ведомстве решили воспользоваться возможностью министра лично издать указ об отмене призыва, не дожидаясь решения парламента. До этого момента призыв в Грузии был обязательным, но не был тотальным: в стране применялась практика легального откупа от армии — примерно за $870 молодые люди могли отсрочить призыв.

Грузия и НАТО

Решение об отмене призыва принято на фоне продолжающегося развития взаимодействия между военными Грузии и НАТО.

Представляя годовой доклад о работе минобороны, Тина Хидашели отметила в качестве одного из ключевых достижений совместные с США и Великобританией учения Nobel Partner, прошедшие с 11 по 24 мая.

«Учения прошли в результате длительных переговоров, и в итоге мы получили то, чего так долго желали. Мы начали работать над планированием Nobel Partner в 2017 году, и отмечу, что они будут более интересными и масштабными, нежели в 2016 году», — заявила Хидашели, отметив, что это стало одним из важнейших мероприятий с начала ее работы.

В учениях были заняты 600 американских, 500 грузинских и 150 британских военных, а из техники были задействованы танки M1A2 Abrams и БМП M2 Bradley.

В российском МИДе назвали эти учения «провокационным шагом» и «освоением натовскими военными грузинской территории».

Кроме США, Грузия развивает военное сотрудничество с еще одной мощнейшей военной державой альянса — Турцией. В частности, в Грузии планируются совместные с Баку и Анкарой военные учения.

Однако продвижения в этой области не всегда протекают благополучно. Так, в начале июня грузинские военные не поехали на учения НАТО Anakonda, которые проходили в Польше, из-за вспышки ветрянки. Масштабнейшие учения Восточной Европы прошли без грузин, что вызвало недоумение у организаторов — поляки даже требовали от Тбилиси официальных объяснений. Не исключено, что решение в спешном порядке отменить призывную армию было продиктовано необходимостью укреплять связи с НАТО, однако

отсутствие всеобщей повинности вовсе не является обязательным критерием членства в альянсе.

Среди нынешних членов НАТО призывной принцип формирования вооруженных сил сохраняется в Греции, Дании, Литве, Норвегии, Турции и Эстонии; причем, кроме прибалтов, это страны, которые не отказываются от призыва более 60 лет членства в альянсе.

Вероятно, отказ от призыва является радикальной мерой в попытках улучшить боеспособность армии, поставить качество выше количества. По итогам конфликта в 2008 году вокруг Южной Осетии и Абхазии грузинские военные потерпели неудачу — причем их недостаток профессионализма признавали и натовские аналитики. Грузинские военные были плохо подготовлены — в частности, отмечался недостаток учений с участием условного противника, проблемы со связью и доставкой войск в зону конфликта.

Призыв в постсоветских странах

Со времен распада СССР отменять призыв в армию брались несколько постсоветских стран, однако не во всех это решение оказалось окончательным.

В той же Литве военную службу по призыву отменили в 2008 году, однако в 2015-м под предлогом обострения геополитической ситуации в Вильнюсе решили вернуться к обязательной службе. В военной стратегии страны в качестве основной угрозы прописали Россию. Как следует из распоряжения президента Дали Грибаускайте,

возвращение к призыву будет носить временный характер: через пять лет его снова должны отменить. Возможно, внешние геополитические угрозы для Литвы к тому моменту будут каким-то образом преодолены.

Другой страной, в которой отмена призыва оказалась лишь временной, стала Украина. В конце своего правления президент Виктор Янукович постановил отменить призыв на срочную службу. Его указ вступил в силу 1 января 2014 года, однако уже в апреле в связи с вооруженным конфликтом в Донбассе Рада приняла закон, восстанавливающий призыв.

При этом и в Литве, и на Украине призывникам несложно уклониться от призыва. Молодым людям, живущим в прибалтийской стране, несложно покинуть ее, уехав на заработки в другие страны Евросоюза. Украинцы же пользуются несовершенством бюрократического аппарата.

Еще одна постсоветская страна — Казахстан — еще в 2013 году запланировала к 2016 году перевести формирование армии на профессиональную основу. Однако пока что эти меры не доведены до логического конца. По сообщению казахстанских СМИ,

весной 2016 года в армию страны призвали порядка 5000 молодых людей. Впрочем, эта цифра представляется небольшой — к примеру, в российскую армию в ходе каждого призыва отправляется примерно в 30 раз больше срочников, тогда как население Казахстан лишь в 8 раз меньше, чем России.

Единственной страной бывшего СССР, которая на деле отказалась от призыва и пока к нему не вернулась, на сегодняшний день является Латвия, где срочной службы нет уже почти 10 лет, с 2007-го.

Однако и там возможное возвращение к призыву является частью общественной дискуссии. Как выяснила «Газета.Ru», хотя возвращение к призыву в Литве подталкивает Ригу к подобным действиям, оно же подчеркивает ключевое различие между двумя прибалтийскими республиками.

Если среди потенциальных латвийских призывников не менее трети русских, то в Литве их число меньше 10%. Таким образом, условно «антироссийская» позиция официальной Риги делает призыв русскоязычных жителей в армию страны неэффективным и даже рискованным.

Грузия же вплоть до нынешней отмены призыва была одной из немногих стран, в которых государство позволяет гражданам легально откупиться от армии.

Соответствующую норму грузинские власти ввели в 2000 году. Молодые люди, не желающие служить, получили возможность покупать себе годовую отсрочку за 200 лари, что тогда приблизительно соответствовало $100. Эта сумма, как тогда отмечали власти, была ниже, чем требовали за освобождение от призыва взяточники в военкоматах. В годы правления Михаила Саакашвили эта сумма значительно увеличилась и стала тяжким бременем для небогатого населения страны (на сегодняшний день нужно заплатить порядка $870).

Кроме того, было установлено ограничение: призывники младше 25 лет могли откупиться не более двух раз. То есть в конечном счете они все равно скорее всего оказывались в армии. Тем не менее

власти полагали, что таким образом удастся компенсировать нежелание призывников отправляться в армию.

Кроме Грузии подобные формы легального «откоса» существуют и в других постсоветских странах: в Узбекистане и Киргизии, однако там расценки ниже (по данным 2010 года, $262 и $537 соответственно).

Святослав Иванов 

Экс-мэр Лондона: «Работу и жилье у британцев забрали не иммигранты, а бездарное правительство»

Британский средний класс за последние десятилетия оказался на задворках. Так в эксклюзивном интервью телеканалу RT объяснил результаты референдума о выходе Великобритании из ЕС бывший мэр Лондона Кен Ливингстон. Мы предлагаем эксклюзивное интервью бывшего чиновника, предоставленное нашему изданию пресс-службой телеканала.

- Было много предупреждений о возможных экономических последствиях. Как вы считаете, почему люди все-таки проголосовали за выход из ЕС?

- Представители рабочего класса в Великобритании, как и в большинстве стран Европы и Америки, за последние 30 лет оказались, можно сказать, на задворках. Все богатство сосредоточено в руках небольшой группы элит, значительно сократилось количество достойных рабочих мест, и народ всем этим очень недоволен. Отсюда и популярность Дональда Трампа в Америке, отсюда и голосование за выход из ЕС. Газеты правого толка обвиняют иммигрантов, которые якобы отняли у англичан рабочие места и дома. На самом деле в течение трех последних десятилетий, при Маргарет Тэтчер и Тони Блэре, мы игнорировали рост производства, не инвестировали в модернизацию экономики, не строили жилье. Работу и жилье у нас забрали вовсе не иммигранты. Это сделало бездарное правительство, которое не сумело построить хорошую и сильную экономику.

- Можно ли говорить о том, что европейские элиты тоже несут ответственность за итоги референдума? Могли они сделать что-то большее, например в плане миграционного кризиса?

- Конечно! В Америке, например, произошло почти то же самое. Практически все деньги в последнее время получают самые богатые элиты, крупные корпорации – Google, Starbucks – которые не платят налоги. Естественно, это вызвало гневную реакцию. Именно поэтому на выборах во Франции в следующем году может победить Ле Пен. Теперь все будут смотреть на опыт Великобритании и тоже пытаться делать похожие шаги.

- Внутри самой Великобритании все тоже не так просто – мы разговаривали с шотландскими парламентариями, и они говорят, что теперь будет еще один референдум о независимости Шотландии.

- У них теперь возникает серьезная проблема. О независимости хорошо говорить, когда нефть стоит 150 долларов за баррель. Экономика Шотландии целиком и полностью зависит от нефти. Шотландия получает колоссальные субсидии от остальной Великобритании, чтобы покрыть свой дефицит. Отделение от Великобритании обернется для них катастрофой. Я не думаю, что цены на нефть в ближайшее время взлетят до прежнего уровня, экономика во всем мире сейчас слаба, мы не видим мощного роста, которые наблюдался еще десять лет назад.

- Если говорить о Европе, не ожидаете ли Вы эффекта домино, который предсказывает лидер Партии независимости Соединенного Королевства Найджел Фарадж?

- Думаю, такое весьма вероятно.

Сенат Италии задумался над снятием санкций с России

Итальянский сенат рассмотрит резолюцию, осуждающую санкционный режим против России

Как выяснила «Газета.Ru», 27 июня сенат Италии рассмотрит резолюцию против антироссийских санкций. Она перекликается с резолюцией, которую ранее в этом месяце принял французский сенат. Оба документа не являются юридически обязывающими, однако они не могут не повлиять на Евросоюз в преддверии продления санкционных мер.

У итальянской инициативы в сенате уже есть два позитивных примера. 18 мая резолюцию, осуждающую санкции Италии против России, одобрил областной парламент Венето (область Италии с центром в Венеции). 8 июня схожую резолюцию принял сенат всей Франции.

Об этом «Газете.Ru» сообщил Стефано Вальдегмбери, соавтор резолюции Венето, которая и легла в основу нынешнего сенатского документа. «Новая инициатива во многом опирается на ту резолюцию, которая получила одобрение в Венето, — рассказал он. — Она призывает премьер-министра Италии Маттео Ренци пересмотреть его нынешнюю политику в отношении России, отменить антироссийские санкции и призвать к этому других лидеров Евросоюза».

Резолюцию в сенат Италии подает группа депутатов от главных консервативных и популистских партий страны: Движение «5 звезд», «Лига Севера», и «Вперед, Италия!». Автор инициативы — Паоло Тосато из «Лиги Севера». К ней же относится и Вальдегамбери.

Консерваторы не обладают большинством в сенате Италии. Однако, по словам Вальдегамбери, авторы резолюции уверены, что санкциями ЕС против России разочарованы «все здравомыслящие парламентарии».

«Премьер-министр Ренци был специальным гостем на Международном экономическом форуме в Санкт-Петербурге. Он много говорил о бесполезности санкций против России, о бесперспективности такого давления, — добавил собеседник «Газеты.Ru». — Мы же требуем от Ренци просто быть последовательным. Если он заявлял это на форуме, он должен реализовывать те же идеи в реальной внешней политике».

«Экономические санкции, введенные Европейским союзом, до сих пор обошлись Италии в 3,6 млрд евро, потерянных от экспортной выручки, — гласит текст проекта резолюции (есть в распоряжении «Газеты.Ru», — Итальянский экспорт в Россию снизился с 10,7 млрд в 2013 году до 7,1 млрд евро в 2015 году». Документ призывает премьер-министра Италии поднять вопрос о снятии режима санкции «на всех возможных официальных площадках» ЕС, включая Совет Европы.

Отношения между РФ и Евросоюзом вошли в состояние кризиса в начале 2014 года, после присоединения Крыма к России и обострения конфликта на востоке Украины. Однако с весны текущего года в парламентах Евросоюза началась активная дискуссия о необходимости окончания «войны санкций» с РФ. Это объясняется целым рядом причин, среди которых основные — это замедление экономики и обострение миграционного кризиса в Европе, который грозит дестабилизацией всей политической системы Евросоюза.

Наиболее конструктивным из уже принятых «пророссийских» резолюций стал документ, одобренный сенатом Франции в начале июля. Более того, он впервые предложил новую концепцию преодоления санкционного конфликта с Россией.

Как объяснял ранее в беседе с «Газетой.Ru» один из соавторов этой резолюции, сенатор от Социалистической партии Франции Симон Сютур, в ней речь идет о поэтапном снятии санкций.

«Раньше ЕС требовал от России полного выполнения минских соглашений по прекращению конфликта на востоке Украины и как ответную меру — полную отмену экономических санкций, — утверждал Сютур. — Мы предлагаем разделить процесс на несколько этапов. Если Россия будет постепенно делать шаги навстречу, то и санкции должны будут сниматься по частям, в соответствии с этими подвижками».

Среди таких шагов французский политик назвал освобождение украинской летчицы Надежды Савченко из российской тюрьмы, а также успешное проведение выборов в Донбассе по украинскому законодательству.

Тем не менее, резолюция сената Франции не призывает признать Крым российским. По убеждению ЕС, смена статуса полуострова является однозначным нарушением норм международного права.

В проекте итальянской резолюции также нет ни слова о необходимости признать Крым частью РФ. Кроме того, в нем нет и предложения о поэтапном снятии санкций. Стефано Вальдегамбери утверждает, что проект их резолюции был разработан самостоятельно, хотя «господин Тосато и обсуждал его с французскими коллегами».

Высокопоставленные представители Евросоюза ранее неоднократно подчеркивали, что в ближайшее время намерены продлить санкции против РФ. «Пророссийские» резолюции сенатов Франции и Италии вряд ли изменят этот факт. Однако, по словам Вальдегамбери, это даст европейским властям представление о том, что «санкционная война» вызывает опасения у все большего числа европейских политических сил.

«На днях Великобритания провела референдум по выходу из состава Евросоюза, — добавил Вальдегамбери. — Я уверен, что этот факт существенно усилит наши позиции и подтолкнет других наших коллег к реализации инициатив, подобных нашим».

Французский сенатор Симон Сютур признал, что перед тем, как вынести резолюцию на голосование в сенате Франции, обсуждал свои идеи с Константином Косачевым, главой международного комитета российского Совета Федерации. Тот подтвердил «Газете.Ru» факт встречи, однако подчеркнул, что российское руководство никак не связано с разработкой резолюции. «Мы в этом процессе являемся исключительно сторонними наблюдателями», — добавил Косачев.

Кроме того, Косачев считает французскую концепцию поэтапного снятия санкций неприемлемой, так как она фактически увязывает Россию с процессом примирения между самопровозглашенными Донецкой и Луганской народными республиками с официальным Киевом.

Москва не считает себя частью конфликта на востоке Украины, поэтому не пойдет навстречу Евросоюзу, даже если он вооружится идеями французских сенаторов, добавил Косачев. «Хотя у многих появится большой соблазн заявить, что на этот процесс влияла рука Москвы», — добавил он.

Близкий к Кремлю источник отмечает, что серия запросов в европейских парламентах по отмене санкций означает постепенный перелом в настроениях в ЕС. «Крайне правые и левые силы выступают за отмену санкций и признание Крыма российским. Скорее всего, запрос в итальянском сенате не последнее заявление по этой теме, и нас ждут новые заявления в парламентах стран Европы с призывом отменить санкции и признать Крым», — говорит собеседник.

О прямых переговорах между Москвой и инициаторами европейских резолюций неизвестно. Впрочем, Вальдегмабери был в Ялте на международном экономическом форуме в апреле и, по собственным словам, «почти не обсуждал» с российскими властями идею резолюции, которая была принята в Венето. Паоло Тосато не был ни в Крыму, ни в остальной России.

Игорь Крючков, Владимир Дергачев 

Транснациональный армянский терроризм

В Москве прошла презентация книги "История транснационального армянского терроризма в XX столетии" историка Олега Кузнецова - кандидата исторических наук, проректора по научной работе Высшей школы (института) социально-управленческого консалтинга. Многие годы он проработал в структурах Министерства юстиции и пограничных органов ФСБ. Автор более 150 научных работ по истории стран Восточной Европы и Передней Азии в эпоху позднего средневековья, теории процессуального права и судопроизводства, истории международных отношений.

Тема транснационального армянского терроризма рассматривается автором в историческом, юридическом, политологическом и культурологическом аспектах. В работе обобщены сведения более чем 50 исследований российских, армянских, американских, британских, израильских, азербайджанских и турецкий ученых по данной проблематике, также впервые вводятся в оборот ранее засекреченные архивные источники и документы спецслужб США и СССР.

Олег Кузнецов рассказал "Вестнику Кавказа", что в свеое время входил в состав рабочей группы, занимавшейся российским уголовным законодательством в сфере противодействия преступлениям террористической направленности: "Тогда модернизация права стала отправной точкой для интереса к отдельным разновидностям террористической деятельности, прежде всего, национально окрашенной. Все мы прекрасно знаем, что Северный Кавказ был регионом террористических атак. Мне как профессиональному историку по первому образованию захотелось выяснить, откуда пошло начало этому явлению, почему это произошло в России".

Кузнецов напомнил, что в 1977 году первый взрыв в московском метро совершили не исламские, а армянские террористы. В результате серии терактов в Москве 8 января 1977 года погибли 7 человек, 37 получили ранения. В конце октября те же преступники планировали совершить теракт на Курском вокзале, но бомбу сумели вовремя обнаружить.

Чтобы понять, почему в СССР стала возможной террористическая активность одного из сегментов советского народа, историк начал изучать армянский национализм и вышел на идеологию политических партий армянских начала XX века, которые провозгласили терроризм средством борьбы за обретение национальной государственности.

По данным Кузнецова, формирование армянской политической нации на всем полуторавековом протяжении ее этногенеза проходило под аккомпанемент выстрелов и взрывов, а важнейшими вехами на этом пути были политические убийства и иные террористические акты. Национально-религиозный экстремизм и политический терроризм были основной движущей силой социальной трансформации и модернизации армянского народа, без воздействия которых он вряд ли смог бы за столетие — временной промежуток по меркам всемирной истории ничтожный — проделать революционный по интенсивности трансформации цивилизационный скачок из социума эпохи Раннего Средневековья в индустриальное общество. К сожалению, столь интенсивная социальная модернизация этого народа была оплачена жизнями многих сотен тысяч людей — как самих армян, так и погибших от их рук представителей мусульманских и европейских народов. Современная армянская нация, появившаяся на политической карте мира четверть века назад, стала логичным и закономерным продуктом национально-религиозного экстремизма и политического терроризма, целенаправленно проводившихся в жизнь с последней четверти XIX и до конца ХХ столетия, полагает исследователь.

Не так страшен Brexit, как его малюют

Британские сторонники евроинтеграции собрали более 1,2 млн подписей под онлайн-петицией, призывающей парламентариев рассмотреть возможность проведения нового референдума о членстве Соединенного Королевства в Евросоюзе. "Мы, нижеподписавшиеся, призываем правительство применить правило, согласно которому, если проголосовавших за или против (членства в ЕС) менее 60%, а явка ниже 75%, то должен быть проведен другой референдум", - цитирует ТАСС текст петиции. Среди подписавших обращение к депутатам больше всего жителей Лондона, в котором большинство районов поддержали на референдуме членство в ЕС.

На состоявшемся в четверг в Великобритании референдуме победили противники евроинтеграции. 51,9% британцев проголосовали за выход из Евросоюза, против высказались 48,1%. Референдум носил рекомендательный характер, но премьер Дэвид Кэмерон уже пообещал выполнить волю британского народа.

Директор Фонда исследования проблем демократии Максим Григорьев не видит в среднесрочном масштабе каких-то больших проблем для экономики Великобритании в случае ее выхода из ЕС. По его прогнозам, уже в ближайшее время и крупные корпорации, и страны-члены ЕС заново выстроят отношения с Великобританией. После выхода страны из ЕС он не перестанет быть рынком для английских товаров, а Великобритания останется рынком сбыта товаров ЕС. Крупные компании, частности автомобильные, уже заявили, что не собираются переносить производство из Великобритании. В среднесрочной перспективе Великобритания выиграет за счет возможности заключения более выгодных торговых отношений, например, с США, с Китаем, с другими странами, считает эксперт.

При этом, по его мнению, Brexit станет серьезным ударом по ЕС в идеологическом плане. В Лондоне ЕС справедливо считают «недемократической, ни перед кем не отчитывающейся, коррумпированной и неэффективной структурой, которая тратит огромные деньги неэффективно и принципиально не модернизирует свою структуру». "Выход Великобритании из состава Евросоюза увеличит активность и шансы тех альтернативных политических партий, которые не несут на себе бремени ответственности вступления в ЕС. Например, во Франции партия Марин Ле Пен будет достаточно активно это использовать и развивать", - считает Максим Григорьев.

Он напомнил, что население ряда стран ЕС неоднократно голосовало против тех или иных частей европейского законодательства, однако эти страны либо заставляли проводить новый референдум, либо просто не обращали внимания на мнение народа.

Сейчас евроскептики активизируются и в других странах Евросоюза, однако распад объединению не грозит. Великобритания за счет своей экономики и своего веса может позволить себе многое из того, чего не смогут себе позволить, например, республики Прибалтики. Поэтому "эффекта домино" в ЕС ждать не стоит.

Россия может занять нишу Великобритании?

Завтра госсекретарь США Джон Керри будет обсуждать вопросы, связанные с выходом Великобритании из Евросоюза, в Брюсселе с главой европейской дипломатии Федерикой Могерини и в Лондоне с британским министром иностранных дел Филипом Хаммондом. Говорят, Керри попытается убедить сомневающихся в том, что остальные страны ЕС не должны последовать за Великобританией.

Между тем, такой угрозы пока и не просматривается. Более того, глава правительства Шотландии Никола Стерджен заявила, что власти Шотландии могут наложить вето на Brexit и начать прямые переговоры с ЕС.

Между тем, как полагает доцент кафедры европейского права МГИМО (У) МИД России Николай Топорнин, Brexit стал неожиданностью для всех экспертов – и в ЕС, и в Великобритании, и в России, тем не менее не произошло ничего экстраординарного. "Уже давно говорили о том, что раз у Великобритании так сильно расходятся взгляды с ЕС, раз она многие процессы видит совершенно иначе, чем Брюссель, так пусть британцы пойдут своей дорогой. С самого начала Великобритания заявила о том, что не собирается вводить единую коллективную валюту евро, участвовать в Шенгенском процессе. Великобритания даже говорила о том, что надо ограничить участие в Шенгенском процессе некоторых стран, например, Болгарии и Румынии", - напомнил эксперт.

Кроме того, кризис с мигрантами показал, что у Великобритании своя политика в отношении трудовых мигрантов, в том числе мигрантов из стран ЕС, которые в силу договоренности в рамках Лиссабонского договора имеют право на свободное трудоустройство во всех странах ЕС.

По словам Топорнина, когда встал вопрос о проведении референдума, британский премьер Дэвид Кэмерон стал активно лоббировать льготы и привилегии для своей страны. В декабре на саммите ЕС Лондон вытребовал четыре основные льготы, главная из которых связана с политикой ограничения въезда мигрантов на территорию Великобритании и политикой, связанной с определенными ограничениями по части социальных выплат.

Между тем, в Лондоне одним из главных выгодоприобретателей от Brexit называют Россию. Однако в самой Москве говорят, что нарушение европейского статус-кво может иметь глубокие негативные последствия для РФ. По мнению экспертов, от решения британского референдума в некоторой степени зависит экономическое благополучие России и ее стратегические приоритеты в экономике, которая связана с ЕС и с Британией.

Однако, по мнению Топорнина, сегодня Лондон освобождает определенную нишу на политическом фронте: "Был треугольник Берлин-Париж-Лондон. Лондон уходит, и просматривается направление на Восток. РФ при выверенной и точной дипломатической линии, при правильной оценке своих возможностей и потребностей частично эту нишу занять".

У Москвы может появиться шанс и для ослабления западных санкций, так как Лондон был наиболее ярым сторонником введения жесткого санкционного режима в отношении России. "Теперь для пересмотра санкционной политики, возникает более благоприятная почва. Италия уже решила затормозить продление очередных санкций, сенат Франции принял решение задействовать так называемую процедуру парламентского резерва, когда правительство пытается проконсультироваться с парламентом, чтобы не было противоречий внутри страны. Все это создает новые политические возможности не только внутри ЕС для перераспределения политических полюсов влияния, но и для РФ".

Как ожидается, Дубай посетят миллион иностранных туристов, преимущественно из стран Персидского залива, во время Рамадана.

В течение первых четырех месяцев этого года около 1,3 млн туристов посетили Дубай. Как прогнозируется, в течение всего Рамадана похожий показатель (порядка миллиона человек) будет достигнут, в основном посредством притока гостей из стран Персидского залива, что станет драйвером для розничной торговли эмирата. Об этом сообщает исполнительный директор Департамента туризма и коммерческого маркетинга Дубая (DTCM) Иссам Казим.

Ритейлеры ожидают особенный рост продаж на Ид аль-Фитр, несмотря на события вокруг Brexit, которые оказали негативное воздействия на расходы британских туристов. Великобритания стала третьим по величине рынком-источником для Дубая после Индии и Саудовской Аравии в прошлом году. Почти 1,2 млн гостей из Великобритании посетили Дубай, что на 11% больше по сравнению с 2014 годом.

Торговые центры будут поддержаны акциями от Dubai Shopping Malls Group и продажами золотых ювелирных изделий, цены на которые возросли после референдума по Brexit.

“Рынок характеризуется повышенными продажами, особенно в течение последних 10 дней Рамадана, в преддверии Ид аль-Фитра, пока люди покупают подарки”, — сказал Таухид Абдулла, председатель Dubai Gold and Jewellery Group.

Он прогнозирует увеличение продаж ювелирной продукции на 5% в этот Рамадан по сравнению с аналогичным периодом прошлого года.

Arabian Automobiles Company, входящая в состав AW Rostamani Group и являющаяся дилером таких брендов, как Nissan, Infiniti и Renault, в Дубае и в Северных Эмиратах, зарегистрировала рост на 50% в запросах на продажу в течение первых двух недель Рамадана по сравнению с предыдущим месяцем.

Whither the EU?

Deena Stryker

It’s too soon to draw firm conclusions from yesterday’s vote by the British people to abandon the sinking ship that is the European Union, as hundreds of thousands from troubled lands try desperately to gain access to their country.

Beyond the chutzpa of the American president telling the Brits to stay in the Union – coming close to admitting that they constitute the US’s Trojan Horse – beyond Donald Trump’s applause, partly motivated by his own bottom line, or Hillary’s holier-than-thou assurance that she would prevent the Brexit from adversely affecting American ‘families’, the first really significant reaction came from Germany, which, as expected, announced that the world’s financial capital would move from ‘The City’ to Frankfurt.

Now, the only things that Frankfurt-am-Main and London-on-Thames have in common is that they are both dreary places where misfortune is cleverly generated for the many. But we can expect that once Frankfurt becomes the world financial center, money will feel freer to move Eastward, and Europe’s destiny with it.

That the Brits should turn out to be the first member to actually ditch a European Union barely recovered from fear of a Grexit, is really no surprise. For centuries, though separated only by a five-mile wide Channel, Great Britain has kept itself more aloof from ‘the continent’ than has the United States, an ocean away. The popular French saying ‘perfidious Albion’ is said to date back to the thirteenth century, meaning that it has had continuous meaning for Europeans over seven centuries.

From beyond the White Cliffs of Dover, England and its appendages, Wales, Scotland and the ever-troubled Ireland, have looked ‘over’ at the ‘continentals’ mainly with disdain, often with irritation at their ‘bloody ways’. Great Britain — a large island whose monarchs still occupy Windsor Palace — reached beyond Europe to take over North America, India and Australia, creating an improbable but nonetheless powerful Empire, while ‘petty Europe’ was too enmeshed in its rivalries to even dream of turning parts of the Third World into an extension of itself. France came closest with large areas of Africa, a few Caribbean and Pacific islands and Vietnam.

France will undoubtedly be the European country most affected by Britain’s retreat, as increasing numbers of desperate young men from Africa and the Middle East stake out pup tents under the Paris metro and along the coasts of Brittany and Normandy, determined somehow to make it to Britain. Not that a Brexit will make it any easier for Britain to avoid receiving them: volunteers keep watch along the Channel, but either by swimming or bribing fishermen, some will get across, as the two countries are unlikely to better coordinate their policies than they have been as part of one entity.

Britain’s historical aloofness from the continent did not subside with her joining the European project almost twenty years after the historical rapprochement between France and Germany in 1955. On the contrary, and most famously under the eleven year (1979-1990) premiership of Margaret Thatcher, it constantly demanded, and obtained, special conditions from its European partners, paying less in and taking more out of the arrangement than others. It is therefore no surprise that as as turmoil in Africa and the Middle East continues to build, Britain should take her marbles and go home to find a uniquely British way of dealing with the fall-out from a world it once owned.

The retreat of Washington’s Trojan Horse will leave Europe free of American oversight for the first time since 1945. France and Germany will be the undisputed leaders of a Europe free at last to disentangle itself from an over-weaning military and economic alliance and cease to be Eurasia’s ever-agitated tail.

Солнце Россию не любит

Кто тормозит развитие солнечной энергетики в России

Солнцу – Уруй!

Ысыах – главный национальный праздник якутов, ключевым событием которого становится встреча солнца, а также осуохай – ритуальный хоровод, «вертящая природу» танцевальная молитва, обращенная к местным божествам айыы. Любимым их лакомством – оладушками – с быырпахом (кисломолочный напиток) угощает журналистов шаман, перед этим произнеся молитвенные возгласы: «Уруй! Айхал!» (прим. перевод: «Ура! Славься!»). Происходит это в поселке Батамай, где в 2012 году построили первую в Якутии солнечную электростанцию (СЭС).

«Поселок тогда выбрали в качестве пилотного, потому что находится близко от Якутска и сюда можно добраться в зимнее и летнее время», - объясняет Александр Ефимов, начальник отдела по альтернативным источникам энергии в «Сахаэнерго» (путь из Речпорта Якутска до Батамая по Лене на небольшом моторном катере занимает 4 часа). Заявленная мощность СЭС - 60 кВт (258 солнечных панелей). «В год СЭС выдает 48 тыс. кВт часов, экономия в год 14-15 т дизеля, или 600 тыс. руб.», - продолжает Ефимов. Установка СЭС обошлась в 6 млн руб., накопительные элементы - в еще порядка 6 млн руб.

Параллельно с СЭС работает дизель-генератор, который является основным источником электроэнергии. В летний сезон СЭС обеспечивает до 70% электроэнергии, в зимнее - не более 40%.

«В деревне довольны солнечной станцией. Очень экологично. Раньше летом жгли солярку , теперь благодаря станции хотя бы на время, но можно отключать шумную дизельную установку», - говорит житель Батамая Петр Чемезов.

Официально в Батамае проживают 233 человек, хотя на самом деле меньше. В советское время здесь разводили коров, также были небольшие производственные мощности. Сейчас поселок не производит впечатление зажиточного – ржавеющие брошенные автомобили, ветхие дома, аскетичное внутреннее убранство. В надежде остановить отток населения недавно там построили школу-сад.

Всего в Якутии сейчас 13 СЭС (1335 кВт). Главной же является введенная в эксплуатацию в 2015 году СЭС в Батагае мощностью 1 МВТ – крупнейшая за Полярным кругом, которая может выдержать экстремальный перепад температур до 110 °С (климат в Якутии резко континентальный с жарким летом и очень холодной зимой). Поселок вне зоны централизованного энергоснабжения находится в Верхоянском улусе, где расположен один из двух полюсов холода (Верхоянск, другой - Оймякон) и полностью зависит от завоза дизеля, при этом в летнее время наземного транспортного сообщения с Батагаем нет – вокруг болота и все поставки осуществляются по воздуху. Стоимость проекта – почти 200 млн руб., экономия ДТ – 300 т в год (порядка 16 млн руб. в ценах 2015 года).

В мае «Сахаэнерго», «дочка» «Якутскэнерго» (входит в состав холдинга «РАО ЭС Востока»), приступило к строительству объектов солнечной генерации в трех отдаленных и труднодоступных поселках – Дельгей, Иннях и Верхняя Амга. В холдинге надеются, что тиражирование СЭС поможет отказаться от использования дизельной генерации в периоды слабых весенне-летних нагрузок и снизить себестоимость электроэнергии.

«Локальная дизельная энергетика приводит к тому, что в некоторых населенных пунктах 1 кВт в час обходится в 383 руб. Промышленники и население несут нагрузку в более, чем 6 млрд руб», - заявил Егор Борисов, глава Республики Саха (Якутия). Речь идет о перекрестном субсидировании, которое достигло 6,8 млрд руб. Из-за дизельных станций в арктической зоне Якутии, образующих локальную энергетику (помимо него в республике еще 3 энергорайона – центральный, южный и западный) средний тариф в республике в 2 раза выше, чем в центральных регионах России.

«Емкость рынка ВИЭ – огромная с учетом стоимости логистики топлива. Просим компании приходить со своими инвестициями. Точки роста со сроками окупаемости в 5-7 лет покажем», - зазывал зарубежных инвесторов гендиректор «РАО ЭС Востока» Сергей Толстогузов на последней конференции по возобновляемой энергетике в Якутске. Вспоминал о ТОРах и раздаче бесплатных гектаров Андрей Мотовилов, заместитель полномочного представителя президента в ДВФО. «На Дальнем Востоке уровень инсоляции – 250-300 дней в году. Я уверен, что за ВИЭ будущее», - убеждал он. Впрочем, последнее предположение произносилось с явным сомнением.

«Зачем торопиться?»

«Доля ВИЭ в выработке электроэнергии в России незначительна», - признают в Минэнерго. По итогам 2014 года совокупно солнце и ветер дали всего 0,024% электроэнергии. Если точнее, то производство солнечной энергии составило в 2014 году 160 гигаватт-часов, ветряной - 92,6 гигаватт-часов, при том, что общее производство электроэнергии по России - 1047,4 тераватт-часов.

Согласно госстратегии развития солнечной энергетики, до 2020 года в России должны быть построены СЭС суммарной мощностью порядка 1,5 ГВт (в 2016 году объем запланированных к вводу солнечных мощностей - 200 МВт, в 2017 – 250 МВт, после 2018 – 270 МВт ежегодно).

«На текущий момент общая мощность российских солнечных станций составляет чуть больше 60 МВт», — рассказал «Газете.Ru» директор НП «Ассоциация солнечной энергетики России» Антон Усачев.

В 2015 году в России построены 11 солнечных электростанций общей мощностью 55 МВт, а также завод фотоэлементов ООО «Хевел» в Новочебоксарске. Среди крупнейших СЭС помимо Батагайской - СЭС мощностью 5 МВт в п. Переволоцкий Оренбургской области, Бурибаевская СЭС (10 МВт), Орская СЭС (25 МВт), Абаканская СЭС (5,1 МВт), а также вторые очереди Кош-Агачской СЭС (5 МВт) в Алтае и Бугульчанской СЭС (5 МВт) в Башкортостане. Согласно докладу Минэнерго, в 2015 году было отобрано 17 генерирующих объектов ВИЭ с совокупной мощностью 1445,64 МВт, с плановым сроком ввода до 2019 года. Однако статистика довольно не ровная: если квоты по СЭС за период практически отобраны (1250 МВт против 1884 МВт), то по ветрякам разрыв между декларируемым и фактическим превышает 6 раз (1201МВт против 191МВт).

«До 2040 года углеводороды будут ключевым источником энергии в мире. России было бы глупо терять эти преимущества», - сказал глава Минэнерго Александр Новак на ПМЭФ, дав понять, что России не стоит слишком заигрываться с ВИЭ. Его полностью поддержал вице-премьер Аркадий Дворкович, который считает существующий энергетический баланс крайне эффективным: «У нас очень разумный энергобаланс, и он не будет очень сильно меняться. У нас будет расти доля возобновляемых источников с полпроцента до 3–4, может 5%».

«Мы идем постепенно, не хотим, чтобы наши потребители платили дорого за электроэнергию. Ждем, когда технологии станут более дешевыми – зачем торопиться?», - рассуждал Дворкович.

С ним, правда, не согласился советник президента Сергей Глазьев: «Дворкович предложил: давайте подождем, пока где-то в других странах освоят новые технологии, а потом, когда они будут подешевле, мы начнем их применять. Но беда в том, что если мы сами их не построим, то затем на этот рынок мы никогда не войдем». Напомним, что степень локализации тех же СЭС с 2016 года должна составлять 70%.

Низкая скорость развития отрасли объясняется отсутствием спецпрограмм субсидирования «зеленых» проектов, говорит Усачев. Со стороны государства работает стандартный для электростанций всех типов механизм поддержки — это плата за мощность. Как пояснили в Минэнерго, также работает компенсационный механизм за присоединение генерирующих объектов мощностью менее 25 МВт, правда, предусмотренная в федеральном бюджете сумма на указанные цели составляет в 2016 году всего 15 млн руб. Также регионы могут предложить льготное налогообложение. «Чтобы дать стимул к развитию, нужно обеспечить доступ к дешевым кредитным средствам на период не менее 8-11 лет. Банки сейчас готовы финансировать только на 5-7 лет, тогда как стандартный период окупаемости проекта - 10-15 лет», - подчеркивает Усачев.

«Нефть – это все»

Пока Россия только присматривается к ВИЭ, мировые вложения в развитие возобновляемой энергетики в прошлом году практически в два раза превысили инвестиции в традиционную энергетику, перешагнув отметку в $300 млрд.

Так, по объему новых вводов солнечной генерации в 2015 году лидирующие позиции заняли Китай и Япония, построившие, по предварительным данным, 16,2 ГВт и 12,6 ГВт соответственно. В тройке лидеров США с 7,2 ГВт новой солнечной генерации. По объему новых вводов ветроэнергетики: 30 ГВт – Китай, 8,6 ГВт – США, Германия – 6 ГВт.

По данным Bloomberg New Energy Finance, в прошлом году в мире было введено почти 55 ГВт солнечной генерации (+20% к 2014 году). Таким образом сегодня суммарная мощность построенных в мире солнечных электростанций превысила 230 ГВт и стала равной почти всему объему электроэнергетического комплекса России, говорит Усачев. При сохранении текущих темпов развития рынка в 2016 году может быть построено не менее 66 ГВт новой солнечной генерации.

Китай планирует к 2030 году нарастить долю неископаемых источников энергии в энергобалансе до 20%, Индия – до 40% . К тому же сроку доля ВИЭ должна составить в Японии 22-24%, в США – 20%, Германии – 50%, Великобритании – 15%, Австралии – 50%.

Избыток углеводородов никак не мешает развивать альтернативную энергетику, говорит руководитель программы IFC по развитию ВИЭ в России Патрик Виллемс. Например, Иран, где в энергобалансе 60% приходится на природный газ и 38% на нефть объявил о планах создать 5 тыс. МВт мощностей солнечной и ветроэнергетики до 2018 года (примерно 10% текущей установленной мощности).

По словам Дворковича, учитывая гидроэнергетику и атомную энергетику, в России уже «фактически 40% не углеводородной энергетики». Но подход «у нас и так все хорошо» ставит фактически крест на диверсификации экономики.

«Для нашей страны нефть – это все, это 25% ВВП. Представить страну без нефти невозможно.

Сегодня есть две точки зрения – нефтяников, которые считают, что нефтяной рай никуда не денется, и другая, о том, что на горизонте 2028–2030 годов альтернативные источники энергии будут более эффективны и конкурентные по цене, чем нефть и газ», - говорил на ПМЭФ глава Сбербанка Герман Греф. Кстати, в прошлом году цена солнечной и ветряной энергии в США сравнялась с ценой киловатта, произведенного традиционным способом — путем сжигания угля или газа.

Тем примечательнее поведение мировых нефтегигантов, которые стараются обезопасить себя на случай перехода к постуглеродной экономике. Так, президент французской Total Патрик Пуянне заявил, что компания инвестировала в возобновляемую энергию $20 млрд, в солнечную - $1,5 млрд. По его словам, Total входит в десятку крупнейших по инвестициям в ВИЭ компаний. В частности, Total сейчас инвестирует в батареи и аккумуляторы. Пока компания рассматривает ВИЭ не как отдельный бизнес, а скорее как звено в цепочке создания доходности. Правильным «миксом», по словам Пуянне, является сочетание таких источников как газ и ВИЭ. Гендиректор Royal Dutch Shell Бен ван Берден также заявил, что мы «делаем так, чтобы солнечная энергетика была значительной частью нашего портфеля» (всего компания инвестировала в ВИЭ $2 млрд).

Юлия Калачихина (Якутск) 

Главы МИД стран Вышеградской четверки (Чехия, Польша, Словакия и Венгрия – V4), а также Германии проведут в понедельник встречу в Праге, чтобы обсудить свои позиции перед саммитом Евросоюза, который состоится в среду в Брюсселе и будет посвящен выходу Великобритании из состава ЕС, сообщил в воскресенье глава МИД Чехии Лубомир Заоралек.

"Я на понедельник позвал в Прагу на рабочий завтрак в 9.00 своих коллег из стран Вышеградской четверки, а также главу МИД Германии Франка-Вальтера Штайнмайера", — сказал Заоралек, выступая по республиканскому ТВ. Чехия до 1 июля председательствует в V4.

По словам Заоралека, он хочет обсудить со своими коллегами позиции своих стран перед намеченным на среду в Брюсселе саммитом глав 27 стран Европейского союза, на котором будут обсуждены проблемы, связанные с выходом Великобритании из ЕС. Саммит, который состоится в неформальной обстановке, станет первым, в котором не примет участия премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон.

В четверг в Великобритании прошел референдум по членству страны в ЕС. Согласно официальным данным, опубликованным в пятницу, за выход страны из Евросоюза проголосовали 51,9%.

Александр Куранов.

Новые перспективы для развития Евросоюза должны быть выработаны с участием всех стран-членов ЕС, а не только нескольких крупнейших государств, заявил словацкий премьер Роберт Фицо, комментируя на братиславском телеканале ТА3 итоги референдума в Великобритании.

"Нельзя, чтобы снова была достигнута договоренность о чем-то между крупными государствами, а потом это было предложено другим для обсуждения, — сказал Фицо.

По его словам, "представление о том, что предложить общественности, должно быть результатом очень тяжелой дискуссии всех 27 стран-членов, которые остаются в составе Евросоюза…". "Иначе мы окончательно проиграем", — добавил он.

По мнению Фицо, руководство ЕС должно ответить на вопрос о том, что было сделано неправильно. Сам премьер намерен в рамках начинающегося 1 июля полугодового председательства Словакии в Евросоюзе инициировать процедуру неформальных переговоров о будущем ЕС.

Фицо полагает, что европейцы испытывают неудовлетворение не только миграционной, но и экономической политикой ЕС. Поэтому, считает он, необходимо сделать соответствующие выводы из британского референдума, чтобы ситуация не повторилась в других странах. По его мнению, еще большей угрозой для Евросоюза был бы выход из его состава государства, входящего в еврозону.

Александр Куранов.

Президент Эстонии Томас Хендрик Ильвес считает, что Польша будет играть важную роль в ЕС после выхода Великобритании из союза.

Президент Ильвес в воскресенье вечером принял на своем хуторе Эрма главу Польши Анджея Дуду, который прибыл в Эстонию с частным визитом. Президенты двух стран обсудили на совместном ужине новые вызовы Европе, связанные с решением Великобритании о выходе из ЕС, а также предстоящий саммит НАТО в Варшаве, сообщает канцелярия эстонского президента.

В четверг в Великобритании прошел референдум по членству страны в ЕС. Согласно официальным данным, за выход страны из Евросоюза проголосовали 51,9%.

"Конечно, в связи с этим Польша, как самое крупное государство Центральной и Восточной Европы, будет играть важную роль. Польша является большой силой в военном плане в Восточной Европе. Польше всегда разделяла нашу, то есть Эстонии, Латвии и Литвы озабоченность о безопасности",-сказал глава Эстонии журналистам. Ильвес также выразил надежду, что решение Великобритании о выходе из Европейского союза было не окончательным.

Николай Адашкевич.

Из Китая с «Калинкой»

Визит Путина в Китай продемонстрировал слабые точки восточной политики Кремля

Находясь в Китае с официальным визитом по приглашению лидера КНР Си Цзиньпина в выходные, российский президент подчеркивал прежде всего экономическую значимость поездки. По словам Путина, он обсуждал с китайскими партнерами преодоление спада в двустороннем партнерстве из-за падения цен на энергоносители.

«Мы договорились с китайскими партнерами наращивать усилия, чтобы эту тенденцию переломить, — заявил Путин по итогам встречи с Си Цзиньпином в субботу. — Благодаря совместным усилиям и благодаря доброжелательному отношению наших китайских друзей мы меняем в нужном направлении структуру нашего товарооборота».

В ходе визита между Россией и КНР было подписано более 30 контрактов. Министров с обеих сторон пришлось объединять за одним столом парами, чтобы обсудить все детали сотрудничества. Среди контрактов — совместная разработка тяжелого гражданского вертолета, а также строительство высокоскоростной магистрали Москва — Казань, которое начнется до конца 2016 года.

Заместитель главы комитета по внешней политике Госдумы Леонид Калашников считает, что именно проекты экономического характера с КНР важнее «продаж сырья». «Это тем более адекватно на фоне трансатлантического партнерства, которое навязывают США странам Юго-Восточной Азии», — заявил он «Газете.Ru».

Впрочем, энергетика по-прежнему главная сфера сотрудничества двух стран. Среди подписанных документов — соглашения о поставке в Китай нефти «Роснефтью» в объеме 1,2–2,4 млн т в год, а также о строительстве нефтехимического комплекса совместно с китайской компанией ChemChina.

Главный же амбициозный проект Пекина и Москвы — газопровод «Сила Сибири». Во время визита в КНР Путин отметил, что строительство газопровода идет строго по графику и проект заработает к 2020 году. Однако скептики отмечают, что падение темпов роста Китая может сделать газопровод невыгодным для России и проект может стать, по выражению одного из западных изданий, «могилой на много миллиардов».

В 2015 году товарооборот России и Китая составил $63,5 млрд. Это самый высокий показатель, если сравнивать его с другими странами — партнерами России. При этом с США, с которыми у Китая гораздо больше разногласий в политической сфере, торговый оборот составляет почти $500 млрд в год. Китай сегодня крупнейший внешнеэкономический партнер США. Глубокие экономические связи способствуют уменьшению политических конфликтов между двумя странами.

Внешнеполитическая «Калинка»

Желая продемонстрировать российскому президенту культурные связи между РФ и Китаем, встречавший Путина в Пекине хор исполнил русскую песню «Калинка». Расчувствовавшийся российский лидер после исполнения даже обнял руководителя хора.

Объятия между Россией и Китаем под зажигательную песню, действительно, важны как внешнеполитический символ. Тем более на фоне кризиса в ЕС.

Россия стремится продемонстрировать Европе, что укрепляет свое партнерство с КНР, понимая, что ЕС вскоре продлит санкции. Политолог Константин Калачев в беседе с «Газетой.Ru» напомнил, что визит состоялся на следующий день после референдума в Великобритании, где большинство высказалось за выход Великобритании из ЕС.

Несмотря на дружеские объятия и «стратегическое партнерство», России и Китаю «не хватает стратегической глубины и глобального охвата», отмечается в недавнем экспертном докладе Совета по внешней и оборонной политике (СВОП) «Стратегия для России».

Возможная модель более глубокого сотрудничества — это формирование центра «Большой Евразии», считают авторы доклада. По их оценкам, Китай будет играть ведущую экономическую роль, «но его превосходство будет уравновешиваться другими мощными партнерами — Россией, Индией, Ираном». Инструментом, который в состоянии централизовать эти процессы, может стать Шанхайская организация сотрудничества, утверждается в докладе.

В последнее время Россия активно занимается укреплением ШОС, где ей взаимодействовать с Китаем более комфортно.

Здесь РФ находится с КНР не один на один, а с другими влиятельными государствами региона. Недавно к ШОС присоединились Пакистан и Индия, и если первое государство можно в большей степени назвать союзником Китая, то второе — России.

Острова беспокойства

В связи с интересом к Азиатско-Тихоокеанскому региону со стороны США Россия укрепляет военное сотрудничество с Китаем, что, в свою очередь, вызывает беспокойство Японии.

Это может отразиться на переговорах между Москвой и Токио об островах Курильской гряды, статус которых оспаривается со времен Второй мировой войны. Этот вопрос напрямую связан с заключением мирного договора между Россией и Японией и, как следствие, с резким расширением экономического сотрудничества.

После визита в Россию в мае этого года японский премьер-министр Синдзе Абэ заявил, что страны найдут «новый подход», и говорил он в первую очередь о курильском вопросе. Возможно, для этого потребуется много времени, однако, если он будет найден, это существенно повлияет на расклад сил в регионе. Перед Кремлем сегодня стоит сложный вопрос: насколько важен успех на переговорах по Курилам, если ради этого придется тормозить сближение с КНР, давним конкурентом Японии?

В июне этого года японские власти выразили протест в связи с тем, что в водах рядом со спорным островом Сенкаку был замечен китайский военный корабль и примерно в то же время — российский.

«Факт того, что они оказались в одно время в одном месте, склонен подтверждать подозрения некоторых политиков в Токио. Россия и Китай хотят продемонстрировать, что обе страны усиливают свое присутствие в регионе», — отметила в интервью Newsweek Лорен Гудрич, аналитик американской экспертной группы Stratfor.

По мнению эксперта, несмотря на то, что шанс на «формальный альянс двух держав достаточно мал», он «может ввести Японию в заблуждение» относительно действий Китая и Японии.

Александр Братерский, Дарья Зорилэ 

Попытки смены режима в ЮАР приобретают всё более настойчивый характер

Александр МЕЗЯЕВ

События, происходящие в настоящее время в Южно-Африканской Республике – стране с 50-миллионным населением, обладающей богатейшими минеральными ресурсами (золото, алмазы, платина, уран, уголь и др.), - не оставляют никаких сомнений в том, что ЮАР не просто испытывает давление внешних сил, а подвергается прямым и постоянным атакам. Здесь то и дело вспыхивают волнения, и за каждым из них просматривается след организованной провокации.

В прошлом году ЮАР сотрясали нападения на иностранных граждан. Это привело к подрыву международной репутации Южной Африки, ссоре со многими соседями, серьёзной внутренней дестабилизации. В то же время ряд обстоятельств (слаженность нападений, их синхронизация, миллионы рассылаемых SMS и т.д.) ясно указывали на то, что «приступ ксенофобии маргинальных слоёв» южноафриканского общества был тщательно спланирован.

С начала 2016 года Южная Африка оказалась в пламени массовых демонстраций студенчества. Первые демонстрации проходили под лозунгами Rhodes must fall! («Родс должен пасть»). Причиной этой кампании, начавшейся в университете имени Родса, но постепенно охватившей практически все высшие учебные заведения страны, стал протест студентов против памятников одному из столпов колонизации Южной Африки Сесилю Родсу (1853-1902), основателю могущественного тайного общества «Круглый стол». Памятники Сесилю Родсу до сих пор украшают многие общественные места ЮАР, в том числе университеты.

На следующем этапе студенты перешли к требованиям отмены языка африкаанс как основного языка обучения в ряде университетов страны. Можно вспомнить, что введение чуждого большинству населения страны языка колонизаторов в качестве обязательного языка обучения явилось причиной знаменитого восстания школьников в Соуэто, расстрелянных в июне 1976 года, что в конечном итоге и привело к падению режима апартеида. Сегодня, сорок лет спустя после тех трагических событий, африкаанс всё ещё является основой деления университетов ЮАР на «белые» и «другие».

Кампания протеста вступила в новую фазу, когда появился новый лозунг «Должна пасть плата за обучение!» (Fees must fall!). Этот лозунг объединил уже всех студентов и потребовал вмешательства не только полиции, разгонявшей студенческие демонстрации, но и правительства. Министр образования ЮАР Б.Нзиманде был вынужден посетить ряд университетов и вступить в переговоры со студентами. В результате правительство объявило о программе, которая должна постепенно привести к ограничению высоких ставок платы за образование. Это ослабило накал страстей, но не устранило недовольство студентов и не решило проблему недоступности высшего образования для абсолютного большинства малообеспеченных слоев населения.

Притом что требования студентов во всех случаях носили законный характер, ряд признаков указывает на то, что студенчество используют для решения совсем иных задач, а именно для дестабилизации положения в стране. Наблюдается чёткая координация действий между разными университетами. Применяются хорошо отработанные технологии воздействия на большие массы людей, в том числе разработка зажигательных слоганов, активно распространяемых через социальные сети. И наконец, к студенческим протестам немедленно примкнул криминал, совершавший «от имени студентов» поджоги университетских зданий и провоцировавший столкновения с полицией….

То, что студентами манипулировали, стало ясно минувшей весной, когда участники протестов выбросили новый лозунг Zuma must fall! («Президент Джейкоб Зума должен пасть!»). Однако кампания против президента ЮАР и попытка провести «марш миллионов» провалились с оглушительным треском. В то же время этот провал заставил организаторов выступлений начать поиск новых средств дестабилизации. По стране прокатилась кампания «протестов», ознаменовавшаяся сожжением школ. В отдельных провинциях были сожжены сотни школ. Дело дошло до того, что главная телерадиовещательная корпорация ЮАР SABC приняла решение прекратить показывать разрушение зданий и имущества во время «народных протестов».

Начало лета дало старт новой оголтелой кампании с требованиями смены политического режима в республике. Сначала решение Конституционного суда ЮАР о том, что президент Дж.Зума нарушил конституцию, будучи обвинённым в коррупции, послужило основанием для предложения о вотуме недоверия президенту. Затем решение Высшего апелляционного суда о том, что правительство нарушило конституцию, отказавшись арестовать президента Судана, находившегося в ЮАР на саммите Африканского союза, стало основанием для начала процесса импичмента президенту. Обе попытки свергнуть Дж.Зуму успеха не имели, но атаки оппозиции не прекращаются.

В дни, когда пишутся эти строки, столица страны Претория охвачена беспорядками. Первые страницы газет пестрят фотографиями горящей столицы.

Уже есть и разграбленные магазины, и погибшие. Причиной волнений называют несогласие населения с кандидатурой АНК Т.Дидиза в мэры Претории (провинция Хаутенг) на предстоящих муниципальных выборах. «Разъярённые» граждане стали возмущаться тем, что им навязывают чужаков (кандидат в мэры родом из другой провинции – КваЗулу-Наталь). Вице-президент страны С.Рамапоза заявил о недопустимости «трайбалистских ноток» в партийных делах, но какие уж тут «нотки» - целое крещендо!

Криминал играет свою роль и в этой истории. Как и в истории со студенческими волнениями, июньские протесты граждан вылились в погромы. Если раньше правительство старалось воздерживаться от указаний на попытки организации переворота, то на сей раз об этом заявлено прямо. Не случайно расследованием причин беспорядков занялась не полиция, а специальное подразделение службы безопасности ЮАР «Ястребы». Причина – участие в организации беспорядков … высокопоставленных кадров АНК!

Если внутренняя оппозиция, руками которой и должен быть осуществлён переворот, маскируется, то внешние силы демонстрируют свои возможности открыто. Так, несколько дней назад власти сразу трёх стран - США, Британии и Австралии - заявили о том, что, по их сведениям, в ЮАР готовятся террористические акты. Были названы конкретные города и места. Теракты не произошли, но общество было взбудоражено до предела, а правительство получило очередное предупреждение.

Одной из главных причин резкой активизации атак на правительство являются предстоящие 3 августа с. г. выборы в местные органы власти ЮАР. В Южной Африке местные выборы играют не менее важную роль, чем общенациональные. Дело в том, что социальная политика правительства АНК и союзной ему компартии привела к тому, что население страны стало воспринимать социальные гарантии не как достижение правительства в войне с бедностью, а как некую данность, которую власти пытаются у народа отобрать. Манипулируя этими настроениями, оппозиционные партии (в первую очередь Демократический альянс) пытаются вызвать недовольство правительственной политикой в вопросах, которые особенно близки и понятны каждому – обеспечение водой и электричеством, жильём и социальными пособиями… Почву для недовольства создаёт падение государственных доходов в результате обрушения цен на основные экспортные ископаемые Южной Африки, прежде всего на платину. Если в конце 2007 года цена на платину составляла более 2 тысяч долларов США за унцию, то в начале 2016 года она опустилась до 820 долларов. Такое значительное снижение цены, особенно учитывая практически монопольное положение ЮАР в области добычи этого металла, может быть только результатами целенаправленных усилий.

Манипуляции с ценами на платину внешние силы используют не в первый раз. Первая откровенная попытка смены режима в ЮАР с использованием этого механизма произошла в 2008 году, когда цены были опущены до 800 долларов, что спровоцировало массовые волнения на платиновых рудниках, закончившиеся расстрелом рабочих полицией в Марикане в августе 2012 года. Несмотря на то, что в прошлом году парламентская комиссия по расследованию событий в Марикане представила свой доклад, ответа на вопрос о виновниках трагедии нет до сих пор. Обращает на себя внимание, что перед комиссией была поставлена задача выяснить, какие внутренние и внешние силы стали причиной того странного расстрела. Отсутствие ясного ответа позволяет оппозиции во всём обвинять правительство.

Резкое сокращение доходов ЮАР от экспорта и других полезных ископаемых усугубляется распределением политической и экономической власти в стране. Те силы, которые реально управляют экономикой ЮАР, неподконтрольны правительству Африканского национального конгресса и состоящей с ним в коалиции Коммунистической партии ЮАР (ЮАКП). Сошлюсь на моё интервью с бывшим президентом ЮАР Табо Мбеки. В бытность его президентом он обратился к тогдашнему президенту РФ Б.Ельцину с предложением, от которого, как говорят в таких случаях, невозможно отказаться: создать своего рода «платиновую ОПЕК» с участием ЮАР и России. Учитывая совокупный удельный вес двух стран в мировой добыче платины, это был бы революционный шаг! И что же? «Ничего из этой идеи не получилось, - сказал Т.Мбеки. - Ни со стороны ЮАР, ни со стороны России»… ⁽¹⁾

Сегодня Южно-Африканская Республика подвергается атаке глубоко эшелонированных сил глобального управления. Почему же эти силы так упорно добиваются смены режима в ЮАР? На этот вопрос мы постараемся ответить в следующей статье.

⁽¹⁾ Полностью интервью Т.Мбеки главному редактору «Казанского журнала международного права и международных отношений» см. в специальном выпуске журнала за 2016 год // www.kjil.ru (доступно с 10.07.2016).

Brexit и украинский вопрос

Валентин КАТАСОНОВ

Перед референдумом по вопросу о выходе Великобритании из ЕС официальный Киев не скрывал, на какой исход голосования он рассчитывает. Украинский политический эксперт Олег Кравченко сформулировал это так: «Британия — одна из главных сил в Евросоюзе, которая выступает за сохранение санкций против России (а по этому поводу в Европе сейчас разногласия). Также Королевство поддерживает евроинтеграцию Украины. «Брексит» лишит нас одного из главных «защитников» в ЕС. Кроме того, финансовую и политическую поддержку Украине обеспечит сильная и сплоченная Европа, а не разъединенная».

Однако ожидания украинских евроинтеграторов не оправдались. Сразу после объявления результатов референдума родилась шутка: наконец-то Украину можно принимать в ЕС, поскольку Великобритания освободила ей место. На самом деле выход Великобритании из Европейского союза делает не то что ещё более проблематичным, а практически невозможным членство Украины в этом союзе – ни в ближайшем, ни в отдалённом будущем. И это ещё далеко не все последствия Brexit для Украины.

В период с 2004-го по 2007 год произошло резкое, экономически ничем не оправданное расширение Евросоюза, в состав которого были приняты 12 новых государств: Кипр, Венгрия, Литва, Латвия, Мальта, Словакия, Польша, Словения, Эстония, Чехия, Румыния, Болгария. Судно под названием «Единая Европа» оказалось опасно перегруженным. Все его новые пассажиры стали странами-иждивенцами.

Средства, которые новички получают из европейского бюджета, намного превышают их взносы в фонды ЕС. Сладкую жизнь иждивенцам обеспечивают немногие страны-доноры, у которых взносы намного превышают получаемые субсидии. Это Германия, Франция, Великобритания, Италия, Швеция. Кстати, одним из основных аргументов для выхода Великобритании из ЕС был следующий: хватит кормить иждивенцев. Приведём справку за 2015 год. Великобритания должна была первоначально внести в бюджет ЕС 18 млрд. евро. В результате торга с Брюсселем взнос Лондона был снижен до 13,5 млрд. евро. Великобритания получила из общеевропейского бюджета 4,5 млрд. евро. Чистый взнос Великобритании, таким образом, составил 8,5 млрд. евро.

Украина с точки зрения Брюсселя и стран-доноров ЕС – это не просто иждивенец, а иждивенец в квадрате. Хуже того: Украина не только иждивенец, которому нечем заплатить даже льготный взнос в общий бюджет ЕС, - она ещё и банкрот, поскольку в декабре 2015 года объявила дефолт по своему суверенному долгу.

Несложно понять, что Брюссель извлечет уроки из Brexit и ужесточит финансово-бюджетные критерии для кандидатов на членство в ЕС. Кандидаты и сами понимают свою нынешнюю ситуацию. Не случайно турецкий лидер Реджеп Тайип Эрдоган, предчувствуя, чем кончится голосование на Британских островах, за два дня до рокового четверга (23 июня) впервые публично допустил возможность отзыва заявки на членство Турции в ЕС (турецкая заявка в Брюсселе лежит 29 лет - с 1987 года).

Кандидаты в члены ЕС прекрасно понимают, что «европейский дом», в котором они мечтали прописаться, завтра может развалиться. Опросы общественного мнения показывают, что процент евроскептиков во Франции, Италии, Нидерландах ещё выше, чем в Великобритании. И настроения в пользу выхода из ЕС наиболее сильны как раз в тех странах, которые относятся к категории доноров (за исключением Германии). Со временем может сложиться такая забавная европейская архитектура: в качестве ядра ЕС выступает Германия как страна-донор, а вокруг неё - большое количество стран-иждивенцев. Немцев такая перспектива тоже не устраивает.

Глава Луганской народной республики Игорь Плотницкий здраво заметил, что решение о выходе Британии из Евросоюза может избавить Украину от еврозависимости и отрезвить разгоряченных фанатов ЕС, опьяненных кажущейся близостью европейского рая. Красивый имидж Евросоюза будет постепенно развеиваться после того, как Великобритания не захотела в нем оставаться.

Brexit неизбежно интенсифицирует центробежные процессы в «европейском доме», что повысит вероятность нормализации отношений отдельных европейских государств с Россией (на двусторонней основе). Между прочим, в 2014 году, когда Запад организовал экономические санкции против России в связи с Крымом и событиями на юго-востоке Украины, Лондон занял в ЕС наиболее жёсткую и радикальную позицию. Дэвид Кэмерон требовал тогда от своих партнеров по ЕС таких карательных мер в отношении России, как блокирование операций российских банков через систему СВИФТ или даже замораживание российских международных резервов. Теперь этот вдохновитель «крестовых походов» против Москвы выброшен из политики.

Нынешний киевский режим явно перестаёт вписываться в новый общеевропейский тренд примирения с Россией, так как это режим с очень узкой, ограниченной программой – он целиком и полностью запрограммирован на конфликт с восточным соседом. Никакого позитивного содержания с точки зрения развития Украины данный режим не несёт. Поэтому вопрос о том, сумеет ли Порошенко сориентироваться в новой европейской политической реальности или ему на смену придёт более понятливый и более дальновидный политик, обостряется с новой силой.

Неприятным последствием Brexit для Киева могут стать некоторые внутренние процессы в Соединенном Королевстве. Официальные данные свидетельствуют о том, что отдельные части Королевства во время референдума обнаружили сильное желание оставаться в составе Европейского союза. Речь идет о Шотландии, Северной Ирландии и Гибралтаре. Своё желание они будут пытаться реализовать путем проведения референдумов по вопросу о независимости от Великобритании.

Вот, например, Северная Ирландия. Там на протяжении большей части последнего века велась непрерывная борьба за воссоединение с Республикой Ирландия (образована в 1921 году). В конце 1990-х годов Лондону и Дублину удалось нормализовать отношения, и пламя освободительной борьбы в Северной Ирландии, казалось, угасло. Теперь это пламя может вспыхнуть снова. Республика Ирландия - единственное государство Европейского союза, имеющее общую сухопутную границу с Великобританией. Выход Туманного Альбиона из ЕС означает, что эта граница перестанет быть символической, потребуется её укрепление для контроля над перемещением и товаров, и людей. Жители Республики Ирландия и Северной Ирландии уже заявили протест против выстраивания между ними настоящей границы и на следующий день после британского референдума начали кампанию за воссоединение.

Не меньшую головную боль для Лондона представляет Шотландия. В сентябре 2014 года референдум по вопросу о пребывании Шотландии в составе Великобритании уже проходил. Страсти были горячими. Тем не менее 55,3% участников тогдашнего референдума заявили о своем желании жить в Великобритании. Лондон облегчённо вздохнул. И вот по истечении неполных двух лет шотландцы заявили о необходимости проведения нового референдума. Их позиция логична: ситуация кардинальным образом изменилась. Тогда шотландцы были в составе ЕС, а теперь их лишили права на это помимо их воли (23 июня в Шотландии большинство проголосовало за сохранение Великобритании в составе Евросоюза). И уже 25 июня шотландский кабинет заявил, что готовит законодательно-нормативное обоснование для проведения нового референдума по вопросу о независимости.

Обострилась ситуация и вокруг Гибралтара - заморской территориальной единицы Великобритании на Пиренейском полуострове. Несколько веков боролись Испания и Великобритания за эту территорию, имеющую важное стратегическое значение (контроль над Гибралтарским проливом, соединяющим Средиземное море и Атлантический океан). В итоге с 1830 года Гибралтар стал британской колонией, а позднее - британской территорией с особым статусом. Уже на следующий день после референдума 23 июня (на котором большинство жителей Гибралтара проголосовали за сохранение членства Великобритании в ЕС) в Мадриде заявили, что будут добиваться перехода Гибралтара под юрисдикцию Испании.

Референдумы на трёх указанных территориях Великобритании могут состояться в течение ближайшего года. Вероятность положительного для Великобритании исхода референдумов (отказ от выхода из состава Соединенного Королевства) оценивается невысоко.

Возникновение прецедента (или прецедентов) обретения независимости территориями, входящими в состав Соединенного Королевства, как нетрудно догадаться, даст новый толчок той борьбе, которую уже третий год ведут жители Донецкой и Луганской народных республик. И это ещё один важный аспект связи Brexit и украинского вопроса.

Brexit: кто следующий?

Петр ИСКЕНДЕРОВ

Итоги референдума о членстве Великобритании в Европейском союзе являются «шагом назад» для европейской интеграции – такое заявление сделала канцлер Германии Ангела Меркель в телефонном разговоре с президентом США Бараком Обамой. Эту мысль, однако, стоило бы уточнить: референдум подвёл жирную черту не под интеграцией Европы вообще, а под моделью евроинтеграции образца 1950-2000-х годов, предусматривавшей лишение европейских стран части суверенитета и захват механизмом ЕС всё новых государств (Евросоюз старого образца расширялся на восток синхронно с расширением НАТО).

Результаты британского референдума, скорее всего, приведут к коренному пересмотру принципов взаимоотношений в Евросоюзе и поставят предел вступлению в него новых государств.

Период неопределённости во взаимоотношениях Лондона и Брюсселя может продлиться до двух лет, в течение которых стороны должны будут зафиксировать политико-организационные принципы выхода Великобритании из Евросоюза и дальнейших взаимоотношений. Выбор возможных моделей достаточно широк – от тесной координации Великобритании с ЕС по образцу Норвегии до выстраивания «рамочных» отношений по типу отношений ЕС с Соединёнными Штатами, Австралией или Канадой.

Второй аспект проблемы – перспективы дальнейшего функционирования еврозоны.

С одной стороны, выход Великобритании из Евросоюза укрепит зону единой европейской валюты. В этом случае на семь стран-членов ЕС, не входящих в еврозону, будет приходиться лишь 15% совокупного валового внутреннего продукта ЕС, в то время как в настоящее время данный показатель (с участием Великобритании) превышает 30% ВВП.

С другой стороны, разбалансировка существующих моделей взаимоотношений членов зоны евро и не входящих в неё стран неизбежно вызовет рост противоречий между ними, что увеличит нестабильность единой европейской валюты. Евросоюз окончательно расколется на сторонников зоны «сильного евро» (Германия, Франция, Италия, Бельгия, Нидерланды, Люксембург и Австрия) и те страны, которые считают опасным существование «двухскоростной» финансовой системы в рамках единой политической организации.

Не менее важны политические последствия Brexit. Ситуация на сегодняшний день такова, что проведения референдумов, аналогичных британскому, могут потребовать по крайней мере десять стран-членов ЕС - Венгрия, Чехия, Словакия, Греция, Кипр, Испания, Болгария, Румыния, Португалия и Австрия.

При этом у каждой из стран Центральной и Восточной Европы имеются свои аргументы в плане пересмотра отношений с Брюсселем. Если в Чехии они связаны с общим высоким уровнем настроений в пользу выхода страны из Евросоюза, то главная проблема Венгрии - это потеря союзника в ЕС. Великобритания и Венгрия - единственные страны, голосовавшие против назначения на пост председателя Еврокомиссии Жан-Клода Юнкера, и уход британцев вполне может укрепить евроскептические настроения в венгерской элите. Министр иностранных дел Венгрии Петер Сийярто косвенно уже дал это понять: «У Венгрии и Британии много общих точек зрения на вопросы европейской интеграции, скажем, на значимость суверенитета и на ответственность национальных парламентов. Важно, чтобы такого рода мышление представлял сильный игрок из состава ЕС».

Показательную оценку новой геополитической реальности, возникающей в результате Brexit, дал «Голос Америки», освещая состоявшееся 24 июня в вашингтонской штаб-квартире Атлантического совета обсуждение результатов британского референдума: «Результаты голосования на референдуме о выходе Великобритании из ЕС отражают разрыв в мнениях элит и населения и могут стать началом цепной реакции по всей Европе. В этих условиях Брюсселю необходимо отказаться от углубления интеграции и задуматься о перестройке европейского проекта, а США – пересмотреть своё отношение к ЕС и путям участия в нём».

Итак: отказ от дальнейшего расширения ЕС, перестройка всего европейского проекта.

И конечно же, результаты британского референдума автоматически усиливают позиции евроскептиков в ведущих государствах ЕС – Германии, Франции и Нидерландах, особенно в условиях приближения там всеобщих выборов. При этом главным аргументом сторонников новых изданий Exit становится именно тот фактор, который, судя по всему, склонил чашу весов в Великобритании в сторону Brexit: недовольство масштабным и неконтролируемым притоком мигрантов (в 2015 году только из стран-членов ЕС в Великобританию прибыли 330 тысяч мигрантов).

Безусловно, влияние Brexit на каждое из государств-членов ЕС будет дифференцированным, но общие тенденции выглядят следующим образом:

• Венгрия и Швеция лишаются стратегического союзника в ЕС;

• В Германии Brexit оценивают как серьёзный удар по «европейской морали»;

• Словакия, Румыния, Польша и Литва озабочены дальнейшей судьбой собственных граждан, отправившихся ранее на берега Туманного Альбиона в поисках работы и социальной помощи (одних словаков там проживает порядка 100 тысяч);

• Ирландия, Испания, Греция и Кипр главную угрозу видят в негативном экономическом эффекте выхода Британии из ЕС;

• Во всех остальных странах Евросоюза (за исключением, пожалуй, Португалии и Болгарии) ключевым является рост в обществе настроений евроскептицизма. В частности, австрийская Партия свободы, чей кандидат недавно оказался в шаге от победы на президентских выборах, уже призвала к проведению в стране референдума о выходе из Евросоюза.

Однако прежде чем вслед за Великобританией «на выход» из ЕС попросится ещё какая-либо страна, может прекратить существование само Соединённое Королевство. Намерение влиятельных политических сил в Шотландии и Северной Ирландии провести собственные референдумы о независимости стало в одночасье не только реальной, но и близкой перспективой.

Иван Оносов

Фиксировать в письме городские пространства

Иван Иванович Оносов (р. 1984) – выпускник университета Paris VIII (факультет литературы), область научных интересов – практики и репрезентация повседневности эпохи модерна.

18 октября 1974 года Жорж Перек садится на парижской площади Сен-Сюльпис и ставит перед собой задачу «исчерпать» городское пространство посредством фиксации на бумаге всего того, что он видит. Но объектов и событий слишком много, и даже если мы исключим свое присутствие в форме индивидуального художественного языка (а Перек пишет нарочито сухо, отчасти поэтому из его описи событий и воспоминаний так легко сделать энциклопедию повседневной жизни эпохи), «я» все равно остается как минимум в качестве повода: почему, находясь под воздействием внешних ограничений (ведь нужно успевать фиксировать явления в реальном времени), какие-то события вызывают больший интерес, чем другие? И какого эффекта Перек пытается достичь, какую реакцию хочет вызвать у читателя, перебирая ординарное – тот шум, который не фиксируется вниманием? Как увидеть повседневную событийную ткань, если она становится заметной лишь через разрывы?

Как ни печально, а «повседневным» в таком случае придется назвать то, с чем все так или иначе сталкиваются и что оказывается ниже порога восприятия. Тем не менее литература может предложить явные и имплицитные проекты высвечивания таких вещей и явлений: как правило, граница между автором-протагонистом и коллективным опытом размывается до такой степени, что повседневное начинает приобретать личную значимость для того, кто ему поддается, позволяет ему на себя воздействовать. Кто-то говорит при этом о сверхъестественности, кто-то – о полноте жизни, кто-то – об антропологии ближнего.

На протяжении ХХ века эти литературные проекты зарождаются, эволюционируют и приходят в упадок. Применительно к французской литературе об этом можно прочитать в монографии Майкла Шерингема «Повседневная жизнь: теории и практики от сюрреализма до наших дней»[1], опирающейся на «Критику повседневной жизни» Анри Лефевра и «Изобретение повседневности» Мишеля де Серто.

Возможно ли применительно к городской среде одновременно быть погруженным в нее настолько, чтобы позволить ей воздействовать на себя, и находиться снаружи настолько, чтобы описать ее в мельчайших подробностях? Такой вопрос соотносится с ситуационистской программой психогеографии как системы сопоставлений городских пространств и собственного психоэмоционального состояния. Эту традицию можно в том или ином виде проследить начиная от бодлеровского фланера, через прогулки сюрреалистов по Парижу (например, в трилогии Андре Бретона «Надя», «Сообщающиеся сосуды», «Безумная любовь» и «Парижском крестьянине» Луи Арагона) до, например, Жака Реда, который тоже испытывает чувство внутреннего притяжения к одним парижским уголкам и отторжения – от других.

Кроме того, городское пространство можно проблематизировать в социальном ключе и сблизить таким образом литературное произведение и этнографическое, антропологическое или социологическое исследования. Один из самых популярных примеров в современной французской литературе – Франсуа Масперо, который в «Пассажирах Руасси-экспресс»[2] идет вместе с фотографом Анаик Франц вдоль линии электрички, поставив себя в положение путешественника-любителя, вооружившегося старыми туристическими буклетами. Он изучает плакаты, наклейки и граффити с таким же интересом, с каким обычный турист смотрел бы на достопримечательности другой страны: ищет в них отражения исторических и социальных феноменов и через них – свою связь с обитателями похожих друг на друга пригородов, обычно неприметных из окна поезда или автомобиля.

Другой пример тоже связан с пригородами, проносящимися за окном поезда: в 1999 году Франсуа Бону приходилось регулярно ездить на одном и том же поезде, и он, вполне в перековской традиции (к ограничениям которой добавилась скорость поезда), начал описывать ветшающие промышленные пригороды, увиденные им из окна.

Даниэль Сальнав, напротив, использует экзотическую на первый взгляд фактуру: она описывает свою прогулку по Калькутте в декабре 1990 года. Ужас от столкновения с грязью и нищетой, пронизывающий ее европейский взгляд, сформированный ценностями гуманизма и Просвещения, она пытается осмыслить максимально объективно и найти опору в археологии, истории и культуре, спроецировать на Калькутту представления о закате мировых империй.

Если Даниэль Сальнав с отстраненным ужасом наблюдает за крахом прогресса как европейского мета-нарратива, текст Кирилла Кобрина использует в качестве символа крушения коммунистического символического ландшафта гаражи, превратившиеся из сугубо функциональных построек в личное пространство советского мужчины. Для городского наблюдателя и пышная колониальная архитектура Калькутты, и покосившиеся «железные или кирпичные коробки» гаражей, и строгие формы консервного завода, мимо которого проносится поезд с Франсуа Боном, свидетельствуют о переходе этих построек из объектов культуры в статус явлений природы. Подобно искусственным руинам в парке, они ценны в первую очередь как объекты созерцания своими эстетическими и медитативными качествами, в крайнем случае – как источник отстраненной меланхолии.

Тем не менее эти явления отмеряют время тем, что становятся памятниками вполне конкретной эпохи: останавливающиеся французские заводы близ железной дороги – trente glorieuses, послевоенного тридцатилетия промышленного роста; ряды гаражей на окраинах советских городов – «долгих 1970-х»; дворцы Калькутты – периода расцвета Британской Индии на рубеже веков. Сейчас эти тексты смотрят на нас без хонтологической ностальгии, как и без порнографического упоения ветхостью. Более того, даже на уровне языка «я» из них стремительно вытесняется: текст Франсуа Бона (как и Жака Реда) написан безличными конструкциями, часто назывными предложениями, превращающими окружающее в статичную декорацию.

Впрочем, как бы авторы ни старались при помощи безличных конструкций исключить собственное «я» из мира коллективного опыта, к которому они не имеют прямого доступа (Бон отделен от объектов своих описаний окном поезда, а Кобрин – ржавеющей дверью, ключ от которой, наверняка, потерян), раз за разом в их текст врывается личное: глядя на раздевалку у стадиона, Бон не может не вспомнить своего детства, а увидев реку – соревнования по гребле. Всматриваясь в проносящиеся домики, Бон знает, каковы они внутри, и осознает свою любовь к Сименону.

[1] Sheringham M. Everyday Life: Theories and Practices from Surrealism to the Present. Oxford, 2006.

[2] Maspero F. Les passagers du Roissy-Express. Paris: Editions du Seuil, 2004. (Первое издание в 1990 году.)

Неприкосновенный запас 2016, 3(107)

Кирилл Кобрин

Советский гараж: история, гендер и меланхолия

Кирилл Рафаилович Кобрин (р. 1964) – литератор, историк, редактор журнала «Неприкосновенный запас», автор (и соавтор) 14 книг.

Угрюмые мачо в железных коробках: история

Со второй половины 1960-х в СССР началась революция, которую почти никто не заметил. А жаль – она определила почти все, что произошло на большей части этой территории в последующие сорок лет. После 1965–1966 годов стартовала приватизация частной жизни советских граждан. В предыдущей фразе можно услышать некоторое противоречие: ведь тоталитарная страна исключает право на приватную территорию для своих подданных, тем более, по своей воле такой режим не должен раздавать направо и налево разрешение жить – пусть в определенных пределах, но все же по своему усмотрению. Тем не менее это произошло, хотя и привело, в конец концов, к гибели режима. И связан этот процесс с местом, где частная жизнь начала зарождаться. Для частной жизни нужны рамки, границы и кое-что внутри них – то есть жилплощадь и ее обитатели.

Советская власть унаследовала от царской России «квартирный вопрос». К 1914 году быстрая урбанизация, сопровождавшая капиталистическую индустриализацию, сделала нехватку жилья серьезной социальной проблемой, в которой пропасть между богатыми и бедными была порой глубже, чем во многих остальных. Большевики, придя к власти, попытались разрешить «квартирный вопрос» изменением качества и количества спроса на жилье. Иными словами, они, во-первых, резко уменьшили количество тех, кто жил в уже существующих квартирах – особенно тех, кто ими владел. Несколько миллионов человек погибли в гражданской войне. Во-вторых, у уцелевших буржуа и интеллигенции собственность отобрали: в худшем случае, выселив их подальше, в лучшем – оставив жить в одной из комнат некогда собственной квартиры. В опустевшее жилье заселяли пролетариев и дружественных режиму «спецов». Так возникли «коммуналки». В них пространство приватного было сведено к минимуму; роскошью остаться с собой наедине или с близкими друзьями/возлюбленными могли наслаждаться только одинокие жильцы, не обремененные семьей. Ну а кухня и коридор, не говоря уже о ванной и туалете, были общими; в коммуналках царили склоки, здесь доносили, дрались и порой убивали. Как минимум два поколения советских людей выросли в таких условиях, будучи лишены самых простых радостей частной жизни.

Нельзя сказать, что власть стремилась к этому результату; коммуналки были вынужденным решением, да и они трещали по швам после начала коллективизации и советской индустриализации конца 1920-х, когда в города хлынули миллионы крестьян. Сталин развернул в 1930-е мощную программу городского строительства, но жилья все равно не хватало: его в основном получали представители элиты – партработники, высокопоставленные хозяйственники и отличившиеся деятели культуры. Кое-что давали «героям социалистического труда» и «красным командирам». Остальные жили либо в коммуналках, либо в бараках. Для власти, которая называла себя «коммунистической» и строила свою риторику на идее равенства и социальной справедливости, такая ситуация была неудобна. Но, с другой стороны, коммуналки отвечали сущности сталинского режима почти идеально: никакой частной жизни, плюс уничтожение любой горизонтальной социальной связи между советскими атомами; связь может быть только вертикальной, на вершине ее – звезда Московского Кремля, под ней вечно горит окошко сталинского кабинета.

Смерть Сталина и правление Хрущева все изменили. Именно Хрущев дал старт программе строительства дешевого массового жилья, при нем архитектурные идеи Баухауса воплотились в советскую жизнь в виде «хрущевок». Советский человек стал постепенно обрастать собственной жизнью, однако общая идеологическая ситуация этому не способствовала – «оттепель» была попыткой ремейка 1920-х с их энтузиазмом, утопизмом и порывом в будущее. В такой ситуации приватная жизнь воспринималась и властями, и даже отчасти обществом как что-то мелкое и недостойное – достаточно посмотреть «прогрессивное» советское кино 1960-х или почитать повесть Юрия Трифонова «Обмен». Только конец «оттепели» и наступление долгой брежневской эпохи, которую именуют «застоем», создали возможность для приватизации частной жизни. Брежнев волей-неволей построил практически новую страну, состоящую из новых городов, – и на это не жалели средств. В обмен на отдельное жилье власть требовала от советского человека не подвигов, а конформизма. Конформист засел в только что полученной панельной квартире, обзавелся кое-каким бытом, купил румынский мебельный гарнитур, повесил на стену таджикский ковер, поставил в «красный угол» телевизор и приготовился жить себе в удовольствие. Удовольствие же предполагает несколько вещей: достаток, секс, досуг. Конформист, как паук, стал плести горизонтальные социальные паутины, чтобы уловить в них вышеназванное.

С сексом было не очень хорошо, но гораздо лучше, чем раньше: все-таки отдельная квартира, там можно уединиться. Вместе с тем квартиры давали почти исключительно семейным, так что площадок для эротических похождений не хватало. О номерах в гостиницах, снятых на час–другой, даже и не мечтали. Оставалось надеяться на друзей и родственников, внезапно уезжавших в отпуск или в командировку и просивших поливать цветы в их квартирах. Мощным сексуальным ресурсом был, конечно, отпуск, проведенный в Крыму или на Кавказе. Впрочем, это все для взрослых, а вот тинэйджерам приходилось совсем туго.

Достаток был невелик, но доход у работавших был постоянный – в советской экономике все расписано, включая цены и зарплаты, до самой победы коммунизма, то есть навсегда. Скудость бытовой жизни и дефицит товаров скрашивало неостановимое тихое воровство и неформальные клиентские связи – заметим, горизонтальные. Наконец, для того, чтобы поддерживать эти контакты, чтобы обеспечивать себя приватным сексом и приватным достатком, нужно было организовывать досуг, так как именно он давал возможность самым разным людям вступить в полускрытый от ока партии контакт.

Места досуга делились на официальные и неофициальные. Официальные делились на идейные (партийные и профсоюзные ритуалы, концерты, торжества, демонстрации и прочее) и просто определенные официальными рамками – вроде танцплощадок, эстрадных концертов, кино, театра и, конечно, ресторанов, но все это – парадная сторона досуга позднесоветского человека, по другую сторону которой существовала частная жизнь на собственной территории. Одним из алтарей священного неформального досуга советского человека была кухня его квартиры, эта смесь британского клуба и паба с французским кафе. Другим алтарем стал гараж.

Появление советских гаражей – часть процесса приватизации частной жизни в стране. Для их возникновения, во-первых, следовало производить много относительно дешевых автомобилей – а это началось как раз со второй половины 1960-х. Во-вторых, нужно было разрешить покупать автомобили тем, у кого были на это деньги, вне зависимости от партийного или бюрократического статуса. В-третьих, необходимо стало как-то разрешить проблему хранения и ремонта автомобиля – уже после того, как он куплен. В начале 1970-х все три условия сошлись вместе, и десятки квадратных километров железных и кирпичных будок, носившие название «гаражи», принялись облеплять советские города, как ракушки бока огромного океанского лайнера. Гаражи обычно располагались не близко от жилья, так что с самого начала они стали претендовать на роль «второго дома».

Гаражи, в отличие от квартир, просто так не «раздавали». Жилье – насущная вещь, гараж – уже отчасти излишек и роскошь. Собственность на гаражи была чаще всего кооперативная, и, чтобы вступить в такой кооператив, следовало располагать и свободными деньгами, и горизонтальными социальными связями. Гараж – одновременно и феномен приватизации частной жизни в СССР, и один из главных ее моторов. Гараж лишь опосредованно связан с государством, а с государственной идеологией не связан и вовсе никак. Наоборот, он ее разъедал, будучи наглядным примером того, что Маркс и Ленин называли «мелкобуржуазной стихией».

Эти неказистые железные или кирпичные коробки, в которых обычно стояли латаные-перелатанные «Жигули» или (редко) «Волга», специально не проектировали. Их форма, структура и проч. сложились совершенно стихийно, что было еще одним вызовом плановой советской экономике и жизни. А внутри гаражей медленно функционировала жизнь, еще больше противоречившая советским идеалам. И еще одна важная деталь: на территориях, оккупированных СССР во время и после Второй мировой войны, происходили примерно те же самые процессы – и массовое строительство жилья, и появление гаражей. Только вот с приватизацией частной жизни дело обстояло сложнее. В отличие от советских России, Белоруссии и восточной части Украины, здесь частная жизнь никогда не кончалась, да и сам уклад ее определялся не русскими дореволюционными традициями, а скорее смесью традиций – с серьезным, если говорить о Прибалтике и Западной Украине, центральноевропейским влиянием. Так что очаги тихого сопротивления отдельного обывателя унифицирующему катку советской жизни здесь оставались. Тем не менее массовые этнические чистки, депортации и переселения уже совершенно советских людей на оккупированные территории сделало ситуацию похожей на ту, что была в остальном СССР. Оттого универсальный для СССР «гаражный мир» получил здесь свое распространение, пусть и с некоторыми местными чертами.

Так что же происходило в советских гаражах? Здесь пьянствовали, занимались сексом, держали домашние припасы и ненужное барахло, вели долгие разговоры обо всем на свете, в том числе и о политике. «Гаражная жизнь» неизбежно приобрела ярко выраженный гендерный характер – именно сюда, на окраину урбанистической ойкумены, был вытеснен советский мужчина, «советский мужик» среднего и старшего возраста. В этом месте нашего рассуждения стоит вернуться к его началу. Приватизация частной жизни привела к тому, что в – на первый взгляд патриархальном (отчасти даже мачистском) – позднесоветском обществе женщины стали забирать все больше и больше реальной власти. Этот сюжет имеет долгую историю, и здесь ее всю не пересказать, но вкратце дело обстояло так.

Октябрьская революция, несмотря на все свои ужасы, с точки зрения гендерного равноправия способствовала огромному шагу вперед. Женщина в Стране Советов была не только признана равной мужчине – такое признание поддерживалось всей пропагандистской машиной. В 1920-е годы прогресс в этой области был гигантским, однако он затормозился в сталинские времена. Внешне все обстояло точно так же, как и раньше, однако модель идеального устройства советского общества все больше и больше начинала походить на великодержавные представления дореволюционных времен. Знаменитая скульптура «Рабочий и Колхозница» Мухиной – яркий тому пример. За «промышленность», «прогресс», «технику» отвечает мужчина-рабочий, женщина воплощает Природу, которую она возделывает и плоды которой срезает тем самым серпом, что у нее в руках. В городах сталинского времени женщина – если она не «передовик производства» – либо оказывается в рамках специально-уготованных для нее профессий (вроде учителя или библиотекаря), либо вовсе возвращается домой, на кухню. В те годы почти невозможно было встретить не уборщиц, а уборщиков, не медсестер, а медбратьев, не буфетчиц, а буфетчиков, не продавщиц, а продавцов в продуктовых магазинах. Те же советские женщины, что вернулись домой, обнаружили, что там у них нет своего пространства – приходилось делить коммунальную кухню с другими женщинами. И только получив при Хрущеве или Брежневе свое жилье, советская женщина взяла реванш. Во-первых, ее работа становилась все более и более квалифицированной. Во-вторых, работая, она не освободилась от домашних и родительских обязанностей. Иными словами: советская женщина зарабатывала, хлопотала по дому, воспитывала детей. Муж – если у советской женщины вообще был муж, ибо, несмотря на чудовищное ханжество позднесоветской жизни, матерей-одиночек становилось все больше и больше – чаще всего сидел на кухне в майке и трусах и пил водку. И вообще – мешался под ногами. Самые умные мужья уходили играть в шахматы или в футбол с друзьями. Те, у кого уже была машина, уходили в гараж. Так гаражи стали мужским клубом, алтарем позднесоветского выпадения мужчин из семейной жизни.

Жена не казала носа в гараж, разве что когда на машине привозили припасы от деревенских родственников или с дачи и нужно было должным образом загрузить погреб. Деревенская еда составляли провиантскую базу мужского обитания в гаражах, особенно если учесть, что в основном это были соленья и маринованные овощи, которыми так хорошо закусывать. Здесь же стояла продавленная койка или даже старый диван – и просто поспать, и для альковных утех. Рижский транзисторный приемник – слушать западные «радиоголоса», чтобы было что потом обсудить с собутыльниками. Газеты. Несколько книг. Ну и автомобиль, конечно, – именно он создавал идеальный резон улизнуть из дома, где жена, придя с работы, варила суп, следила за тем, как сын делал домашнее задание по математике, из дома, где, собственно, нечего делать и нечем заняться.

Так гараж стал одной из главных точек позднесоветской неформальной горизонтальной социальной жизни, причем исключительно мужской. В этом качестве его можно сравнить с английским пабом, куда до начала 1970-х женщин пускали неохотно. Или с английским джентльменским клубом – но второе сравнение хромает, ибо в гаражах особого социального различия не делали: инженер наливал рабочему, доцент чокался с водителем автобуса. Что касается сравнения с пабом, то здесь при всех действительно совпадающих чертах есть серьезное отличие. Английский паб – это (была) общественная институция, на которой официально покоится порядок вещей в стране. Паб британским правящим классом считался важнейшим элементом децентрализованной, локальной, частной жизни британцев; государственные институции этой страны вырастают из такого порядка вещей. То есть паб в Великобритании был (и отчасти остается) легитимированным господствующей – пусть и некодифицированной, скорее угадываемой – идеологией. В СССР гараж официально являлся символом мещанства, обывательщины, мещанской редукции жизни к мелким интересам. Мелкобуржуазная стихия быта подтапливала высокую идеологию марксизма-ленинизма; если в глубине души генсек Брежнев и его соратники давно махнули на это рукой, то внешне партия и правительство выказывали знаки неудовольствия и даже раздражения. Деятели советской культуры – на самом деле давно уже обустроившие свой буржуазный приватный быт с помощью тех же партии и правительства – быстро поняли, какой социальный заказ делает власть. Так появилась одна из самых смешных советских комедий 1970-х – фильм Эльдара Рязанова «Гараж». Члены гаражного кооператива одного научно-исследовательского института заседают всю ночь, пытаясь избавиться от лишних пайщиков. Они дискутируют, голосуют, приводят веские аргументы за себя и против других. Перед нами настоящий демократический процесс, который формирует даже собственный язык общественной дискуссии. Режиссер явно издевается над своими героями; герои же мстят ему тем, что, обнаружив одного из пайщиков мирно проспавшим бурную ночь, делают его козлом отпущения – и исключают из членов кооператива. Пайщик все так же мирно спит. Ему все равно. Его играет сам режиссер Рязанов. Если рассуждать символически, крах попыток демократическим путем договориться друг с другом, крах гаражной демократии в фильме «Гараж» предвосхитил крах демократии, которую пытался построить советский человек, выйдя на волю из своего гаража, после чего он ретировался обратно, в мужской мир усталых разговорчивых пьяниц и изобретателей велосипедов. Приватизация частной жизни позднесоветского человека увенчалась консервацией его замкнутости. Он не смог найти общего языка ни сам с собой, ни с теми, кто не пьет водку и у кого никогда не было автомобиля.

Ржавая Природа и меланхоличная Культура

Вышесказанное – об истории и социологии. Пришло время поговорить о философии, урбанизме и искусстве. Что представляет собой позднесоветский гараж на взгляд из очень старомодной перспективы Иоганна Гердера, Мэтью Арнольда и Освальда Шпенглера: это Культура или Природа? Казалось бы, ответ очевиден. Конечно, Культура, ибо гараж и все, что в нем, создано руками человека и, по большей части, принадлежит к миру «техники». Более того, гараж, несмотря на свое часто окраинное положение в отношении городских центров, есть порождение урбанизма. Наконец, наличие автомобиля в гараже является не только оправданием зародившейся там особой формы жизни – нет, автомобиль здесь первичен, а люди вторичны. Все так, но если вдуматься, то на каждое из вышеприведенных утверждений можно привести контраргумент. Социальная жизнь в гараже и вокруг него самозарождается – а это как раз свойство Природы. Не регулируемая государственными и семейными правилами сексуальная жизнь переносится именно сюда – значит, внутри железных или кирпичных стен гаража реализуется чисто природная функция. Наконец, попробуем определить: к какому типу вообще относится гаражная жизнь, как ее можно назвать, ухватить термином? Первое, что приходит в голову, когда мы перебираем в уме основные элементы гаражной жизни – а они имеют отношение к пьянству, сексу и вольным разговорам на вольные темы, – это «вакханалия». Неистовый мистический праздник, сопровождающийся возлияниями (название же пошло от имени бога виноделия Вакха), оргиями и даже богохульством. Есть множество точек зрения на «вакханалии», немало книг, исследующих этот феномен, но так или иначе можно согласиться с одним: это неистовый разгул низших животных страстей в строго установленных временных и пространственных рамках. Это контролируемый взрыв Природы в рамках и под присмотром Культуры. Эпитет «неистовый» вовсе не означает непременно пронзительных воплей и исступленных плясок – взрыв «природного» может быть довольно тихим, даже угрюмым. И ограниченным не одним днем в году, а несколькими часами несколько раз в неделю в жизни большей части мужского населения на территории некогда существовавшей страны.

С урбанизмом здесь тоже есть проблема. С одной стороны – да, это город и это автомобиль, сделанный на конвейере. Это железные листы, купленные или украденные на заводе. Это силикатные кирпичи, купленные или украденные на другом заводе. В руках у этих мужчин, в те редкие минуты, когда они действительно ремонтируют свои автомобили, инструменты, сделанные еще на одном заводе. Но присмотримся к манипуляциям, которые производят измазанные в машинном масле руки наших героев. Что они делают? Чем заняты? Мужчины лежат на грязных тряпках под брюхом машины и копошатся внутри. Или склонились над открытым мотором – и тоже копошатся. Эти манипуляции напоминают то ли дойку коров, то ли прополку грядок или сбор урожая бобов, помидоров, огурцов. Все эти сравнения отсылают назад – от индустриальной эпохи к доиндустриальной, к сельскому хозяйству, которое уж точно ближе к Природе, чем к Культуре. Конечно, есть сельское хозяйство современное, со сложными машинами, химикатами, генной инженерией и прочим, – но здесь совсем иное. Modernity, технический прогресс, вершиной которого намеревался стать советский коммунизм, обернулся архаизацией и обращением вспять. Об этом говорят не только манипуляции в брюхе подержанного автомобиля. (Впрочем, и сами эти манипуляции выглядят комично, ведь в современном мире владелец машины не знает, что происходит внутри нее, ибо никогда не открывает капота, предпочитая обращаться в авторемонтный сервис, то есть действуя в рамках рыночной экономики.) Сам гаражный мир архаичен, особенно сейчас, когда вокруг приватизировано абсолютно все; никакой нужды в нем нет. Из территории стихийной мелкобуржуазной приватности он превратился в пространство крайней архаики мира ранней модерности. Этот мир замкнулся, заточив в себе немалую часть постсоветского мужского населения; получилось что-то вроде заповедника советских 1970-х – даже не музея советских вещей, а заповедника типа сознания, способа относиться к себе и к миру. А заповедник – Природа, искусно ограниченная рамками Культуры, не правда ли?

Итак, Природа, хотя и ограниченная рамочкой современного западного культурного сознания. Вместо индустриального советского города перед нами постсоветский псевдоприродный феномен; никого уже давно не волнует, что материал его сделан когда-то на фабрике. Фабрик в Европе почти не осталось, они где-то на Юге и Востоке. Но там – если верить западному сознанию – ведь тоже господствует природа, джунгли и прочая романтическая чепуха. По сути сегодня советский гараж выглядит как шалаш пастуха или хижина землепашца на классической пасторали. Или как полузасыпанный песком ассирийский дворец на картине ориенталиста XIX века. Тогда возникает вопрос, уже относящийся к сфере искусства: может ли гараж стать предметом искусства?

Конечно, может. Но в этом неизбежно будет присутствовать малозаметная подмена. Пастораль рисует городской художник, изображая жизнь деревни. Предмет такого художника – Другой, взятый как чисто эстетический объект, да еще и с естественной аурой ностальгии («золотой век» и все такое). Ориенталист тоже рисует Другого – не социально, а географически-культурно-другого. Ориенталист не ностальгирует, конечно, но он действительно рисует иной мир, не имеющий к нему никакого отношения. Эстетический эффект в его картине возникает оттого, что зритель видит абсолютных чужаков, существ иного строения и смысла, но похожих на людей. Оттого экзотическая пышность происходящего приглушает, если не убивает вовсе, антропологическую солидарность. Глядя на одну из множества картин XIX века под названием «Невольничий рынок», ловишь себя на том, что, вместо сочувствия несчастным рабыням, ты просто любуешься их обнаженными телами и живописно-злобными рожами надсмотрщиков. Ты смотришь на них свысока, покровительственно, немного равнодушно – оттого больше уверенности в себе и своем мире, пусть не в столь живописном и ярком, но уж точно более настоящем. Собственно, если гаражный мир и станет когда-нибудь популярным объектом искусства, это неизбежно окажется еще одной страницей в истории воспетого Эдвардом Саидом «ориентализма». Есть еще возможность вписать позднесоветские гаражи в стимпанк, но они недостаточно живописны. Нужен очень изощренный взгляд, чтобы обнаружить прелесть в ржавых железных коробках, битком набитых старой рухлядью.

Остается меланхолия – в том виде, в котором подарили ее нам писатели Джеймс Баллард и Винфрид Зебальд. Именно они произвели тихую революцию в эстетическом сознании Европы последних тридцати лет. Они размыли границы между «нами» (современными, знающими, отличающими прошлое от настоящего, Природу от Культуры) и тем, что нас окружает. Баллард открыл, что настоящая Природа для современного человека – это бетонные автострады, бетонные автостоянки, пригородные супермаркеты и так далее. Наши дома – салоны автомобилей, а наша жизнь полностью определена рукотворной Природой. Мы первобытные люди, но перемещаемся не по живописным диким лесам, а по серым автострадам. Зебальд пошел еще дальше: он уничтожил Историю. До него западный человек смотрел в прошлое и видел события, которые могли чему-то научить или дать пример – положительный или отрицательный, неважно. Единственным в Европе, кто такого взгляда не принимал, был Монтень, превративший историю в набор бессмысленных анекдотов и случаев, из которых невозможно вывести никакой морали. Зебальд сделал следующий радикальный жест: он растворил прошлое и настоящее в серой дымке всепроникающей меланхолии. Что касается будущего, то его, как известно, вообще нет. «Всеобщая история бесчестия» – так называлась книга молодого Борхеса, который еще отличал настоящее от прошлого. «Естественная история разрушения» – так называется эссе Зебальда, писателя, для которого Тридцатилетняя война XVII века, Вторая мировая XX и ихтиологический сюжет о гибели огромных косяков рыб в Северном море – вещи одного и того же порядка, отдельные главы из натуральной, природной истории разрушения. В этой истории нет человеческой «истории» как таковой, все происходит само собой, стремясь к разрушению, оттого История есть просто способ существования (на самом деле – упадка) Природы. Если так, то советские гаражи действительно ничем не отличаются от первозданных пейзажей Озерного края или песков Сахары. Просто пустое пространство, которое можно заполнить ностальгией, страхом, радостью, ненавистью, отвращением – чем угодно.

Неприкосновенный запас 2016, 3(107)

Россия > СМИ, ИТ > magazines.gorky.media, 25 июня 2016 > № 1901060 Кирилл Кобрин

Орландо Файджес

Падение Севастополя

Орландо Файджес (р. 1959) – британский историк, специалист по русской и советской истории.

[1]

«Мой дорогой отец, – писал 14 июля Пьер де Кастеллан, адъютант генерала Боскета, – все мои письма, как представляется, можно было бы начинать одной и той же фразой: “Ничего нового” – и это означает, что мы окапываемся, обустраиваем батареи, ночами сидим вокруг лагерного костра и пьем, а в светлое время отправляем в госпиталь по две роты наших людей едва ли не ежедневно»[2].

После того, как попытки союзников захватить Малахов курган и форт Большой редан (Редан) провалились, осада вернулась к монотонной рутине углубления траншей и артиллерийских перестрелок – без каких-либо признаков прорыва. После девяти месяцев окопной войны обе стороны чувствовали себя обессиленными: противникам казалось, что тупиковое равновесие будет держаться бесконечно. Желание покончить с войной было столь сильным, что в ход шли любые ухищрения, хотя бы символически сближавшие врагов. Князь Сергей Урусов, заядлый шахматист и друг Льва Толстого, убеждал графа Дмитрия Остен-Сакена, командующего Севастопольским гарнизоном в том, что одну из самых спорных траншей, многократно переходившую из рук в руки и погубившую множество жизней, надо разыграть с союзниками в шахматы. По мнению самого Толстого, исход войны следовало решить на дуэли[3]. Хотя крымское противостояние было первой войной современного типа и генеральной репетицией окопных боев Первой мировой, оно разворачивалось в ту эпоху, когда идеи рыцарства еще были живы.

В стане союзников воцарилась деморализация. Никто не верил, что возобновление атак способно принести успех, поскольку русские успели основательно укрепить свои позиции, а перспектива еще одной зимовки под стенами Севастополя просто ужасала. Во фронтовых письмах этого периода все чаще сквозит тоска бойцов по дому. «Я окончательно решил вернуться домой, так или иначе, – писал подполковник Джордж Манди своей матери 9 июля 1855 года. – Я не могу и не хочу провести здесь еще одну зиму. Если я пойду на это, то за год превращусь в бесполезного и дряхлого старика. Лучше быть живым ослом, чем мертвым львом». Солдаты завидовали раненым товарищам, которые отправлялись на родину. По словам британского офицера, «многие были бы рады потерять руку, лишь бы навсегда покинуть эти высоты»[4].

Ощущение того, что война никогда не кончится, заставляло многих военнослужащих задумываться о том, за что именно они воюют. Чем дольше продолжалась бойня, тем чаще они видели в своих врагах таких же солдат-мучеников, бороться с которыми бессмысленно. Капеллан французской армии Андре Дамá рассказывал о зуаве, который поделился с ним религиозными сомнениями касательно этой войны. Зуаву, как и прочим солдатам, объясняли, что он сражается с «варварами». Но во время перемирия, объявленного после сражения 18 июня для выноса с поля боя убитых и покалеченных, он помог тяжело раненному русскому офицеру, который в знак благодарности снял с себя и отдал ему кожаный образок с изображением Богоматери. «Эту войну пора остановить, она постыдна, – говорил зуав. – Ведь мы все христиане, и все верим в Бога. Именно это делает нас такими храбрыми»[5].

Окопное изнурение стало главной напастью лета 1855 года. К десятому месяцу осады солдаты настолько устали от губительных бомбардировок и постоянного недосыпания, что многие не выдерживали. В своих воспоминаниях участники крымской кампании писали об «окопном безумии», сочетавшем в себе целый комплекс умственных расстройств, от клаустрофобии до недуга, позднее названного «неврозом военного времени». Луи Нуар, например, упоминает о случаях, когда сразу несколько закаленных в боях зуавов «внезапно вскакивали посреди ночи и хватали винтовки, истерично призывая товарищей помочь им в отражении воображаемой неприятельской атаки». Подобные всплески нервного перевозбуждения, пишет он, «были заразными, причем в первую очередь они затрагивали тех бойцов, которые казались наиболее крепкими в физическом и моральном отношении». Жан Клер, полковник, командовавший зуавами, также рассказывает о бойцах-ветеранах, которые «внезапно впадали в безумие» и бежали к русским или стреляли в себя. Кстати, самоубийства фигурируют во многих мемуарах. Так, один из авторов пишет о зуаве, «закаленном в африканских войнах», который всегда был на хорошем счету – до тех пор, пока однажды, сидя в палатке и попивая кофе, он вдруг не заявил товарищам, что с него хватит; тут же взяв ружье, солдат вышел на улицу и всадил пулю себе в голову[6].

Более всего солдат травмировала потеря товарищей. Писать об этом не полагалось даже в английской армии, где солдатские письма домой не подвергались цензуре; от бойцов ожидалось стоическое приятие смерти, которое, кстати, зачастую помогало им выживать. И все же фронтовые письма перегружены скорбью о потерянных друзьях; из них видно, что авторы хотели бы сказать больше, чем могут себе позволить. Комментируя опубликованные письма французского офицера Анри Луазийона, его соратник Мишель Жильбер был потрясен той болью, которую автор выразил в письме своим близким, написанном 19 июня. Письмо содержало длинный перечень имен, «похоронный список» тех, кто погиб днем ранее в бою за Малахов курган; из этого текста, по мнению Жильбера, видно, до какой степени душа его автора была отравлена «дуновением смерти». Список имен поистине нескончаем. Луазийон скорбит, укоряя себя в том, что он выжил; лишь в заключительных строках письма, где не без юмора описывается тщетная молитва одного из его товарищей, в пишущем просыпается «неистовая жажда самосохранения»:

«Когда мы готовились к атаке [писал Луазийон], мой бедный друг Конельяно, человек очень религиозный, сказал мне: “У меня с собой четки, которые благословил сам папа; кроме того, я вознес дюжину молитв за генерала [Майрана], дюжину за моего брата и еще дюжину за тебя”. Бедный юноша! Из всех троих только мне его молитвы помогли уцелеть»[7].

Помимо травмирующего эффекта многочисленных смертей, солдатам в окопах постоянно приходилось сталкиваться с чудовищными ранениями, сопровождавшими осадную войну. Никогда прежде, вплоть до Первой мировой войны, человеческое тело не подвергалось таким мучениям, как в севастопольской битве. Технические усовершенствования артиллерийской и ружейной стрельбы значительно усугубили тяжесть ранений; во время наполеоновских или алжирских войн сражающиеся так не страдали. Модернизированный винтовочный заряд, ставший удлиненным и коническим, был более мощным, чем старая пуля круглой формы. Кроме того, он сделался тяжелее и поэтому, пробивая тело, ломал на своем пути все кости, в то время как легкий сферический заряд шел сквозь тело, отклоняясь, и обычно костей не задевал. В начале осады русские использовали коническую пулю весом 50 граммов, но с весны 1855 года они начали применять более крупную и тяжелую винтовочную пулю, которая была тяжелее и длиннее, чем пули союзников. Когда эти новые заряды поражали мягкие ткани тела, то оставляли большую рану, которую можно было вылечить, но если пули ударялись о кость, то буквально сокрушали ее, делая ампутацию ноги или руки почти неизбежной. Применяемая русскими войсками практика сдерживания огня до самого последнего момента и открытия стрельбы едва ли не в упор гарантировала их противникам максимальный урон[8].

Госпитали союзников были переполнены солдатами с самыми страшными ранениями, но и в русских госпиталях было столь же много несчастных, пострадавших от более передового вооружения англичан и французов. Христиан Гюббенет, профессор хирургии, который работал в военном госпитале в Севастополе, писал в 1870 году:

«Не думаю, чтобы я когда-нибудь видел такие страшные увечья, какие приходилось встречать в последний период осады. К самым страшным принадлежат, бесспорно, нередко случавшиеся раны в живот, когда срывало брюшные покровы и внутренности лежали в брюшной полости обнаженными. Когда таких несчастных приносили на перевязочный пункт, они могли еще говорить, обладали некоторым сознанием и жили иногда еще несколько часов. В других случаях вырывало мягкие части и стенки таза со стороны спины, так что внутренности вываливались назад. Такие раненые теряли подвижность нижних конечностей, но также сохраняли сознание и жили по несколько часов. Самое ужасное впечатление производили, без сомнения, те несчастные, которым ядра отрывали лица, лишая их образа человеческого. Представьте себе существо, у которого лицо и вся голова заменены безобразным кровавым комком, не видно глаз, носа, рта, щек, языка, подбородка, ушей, и которое стоит на ногах, двигается и протягивает руки, заставляя предполагать, что оно еще сохранило сознание. В других случаях на том месте, где мы привыкли видеть лицо, болтались лишь какие-то окровавленные куски кожи»[9].

Русские несли гораздо более тяжелые потери, чем союзники. К концу июля в Севастополе были убиты или ранены 65 тысяч русских солдат: эта цифра более, чем в два раза, превышала потери союзников, причем в ней не учитывались умершие от болезней. Июньская бомбардировка города добавила еще несколько тысяч раненых, причем не только военных, но и гражданских (4 тысячи пострадавших оказались в переполненных госпиталях только за 17–18 июня). В здании Дворянского собрания, по воспоминаниям доктора Гюббенета, «раненые лежали на паркетном полу не только бок о бок, но и друг на друге». «Приемная зала для раненых была набита битком, – пишет он. – Лежали не только один подле другого, но даже отчасти один на другом. Несколько сальных свечей, дымящихся в руках прислуги, не давали даже самого необходимого света, а только усиливали ужасное впечатление мрачной картины. Представьте себе смешанные глухие крики тысячи голосов». На Павловской батарее еще 5 тысяч раненых солдат в такой же тесноте лежали на голом полу верфей и складов. Чтобы преодолеть эту скученность, русские в июле развернули большой полевой госпиталь неподалеку от реки Бельбек, в шести километрах от Севастополя. Руководствуясь системой «сортировки» доктора Пирогова, туда эвакуировали самых тяжелых раненых. Были и другие резервные госпитали – в Инкермане, на Мекензиевых горах, в бывшем ханском дворце в Бахчисарае. Некоторых раненых отправляли лошадьми и подводами по проселочным дорогам гораздо дальше, за 650 километров, в Симферополь и даже в Харьков. Тем не менее всего этого было недостаточно, чтобы охватить постоянно множащееся число больных и раненых. В июне и июле список потерь ежедневно увеличивался на 250 человек. В последнюю неделю осады эта цифра возросла до 800 человек в день; между тем, согласно сообщениям русских пленных, Горчаков в своих реляциях начальству занижал этот показатель в два раза[10].

Напряжение в русском лагере нарастало. С оккупацией союзниками Керчи и блокадой коммуникаций, шедших через Азовское море, русские с первых чисел июля начали испытывать серьезный недостаток в боеприпасах и артиллерии. В особом дефиците были заряды для малых мортир. Командирам батарей предписывалось предельно ограничить их применение, отвечая единственным залпом на четыре вражеских залпа. Союзники, между тем, вышли на невиданный ранее в осадной войне уровень плотности огня: промышленные и транспортные системы Англии и Франции позволяли их артиллеристам выпускать до 75 тысяч снарядов в день[11]. То был новый тип промышленной войны, в которой Россия с ее отсталой крепостной экономикой никак не могла конкурировать.

Деморализация русской армии достигла опасных границ. В июне русские потеряли двух вождей севастопольской обороны: инженера Эдуарда Тотлебена серьезно ранили во время бомбардировки 22 июня, и он был вынужден покинуть театр военных действий, а через шесть дней пулей в лицо был сражен вице-адмирал Павел Нахимов, инспектировавший артиллерийские батареи. Его переправили в штаб, где он провел без сознания два дня, скончавшись 30 июня. Похороны адмирала превратились в грандиозную церемонию, в которой приняло участие все население города. За ней наблюдали и союзные войска, прекратившие на время обстрел. Работавшая в Севастополе сестра милосердия писала домой:

«Никогда я не буду в силах передать тебе этого глубоко грустного впечатления. Море с грозным и многочисленным флотом наших врагов. Горы с нашими бастионами, где Нахимов бывал беспрестанно, ободряя еще более примером, чем словом. И горы с их батареями, с которых так беспощадно они громят Севастополь и с которых они и теперь могли стрелять прямо в процессию; но они были так любезны, что во все это время не было ни одного выстрела. Представь же себе этот огромный вид, и над всем этим, а особливо над морем, мрачные, тяжелые тучи; только кой-где вверху блистало светлое облако. Заунывная музыка, грустный перезвон колоколов, печально-торжественное пение... Так хоронили моряки своего Синопского героя, так хоронил Севастополь своего неустрашимого защитника»[12].

К концу июня ситуация в Севастополе сделалась отчаянной: не хватало не только амуниции и боеприпасов, но также продовольствия и воды. Исходя из этого командующий войсками в Крыму генерал Михаил Горчаков начал готовить эвакуацию города. Бóльшая часть населения, опасаясь умереть от истощения или пасть от холеры и тифа, уже покинула Севастополь. Созданный в городе специальный комитет по борьбе с эпидемиями на протяжении июня ежедневно сообщал о кончине минимум тридцати холерных больных. Большинство из тех, кто остался, покинули разрушенные дома и прятались в форте Святого Николая на окраине города, у самого входа в гавань, где казармы, конторы, лавки были защищены мощными стенами. Другие нашли безопасное пристанище на Северной стороне. Артиллерийский офицер Андрей Ершов вспоминал:

«Весь Севастополь глядел могилою. Угрюмее и угрюмее становились с каждым днем даже центральные улицы – при взгляде на них невольно приходили на ум описания городов, опустошенных землетрясением. Уныло смотрела Екатерининская улица, месяц тому назад еще такая оживленная и пышная, теперь пустынная, полуразрушенная и еще разрушающаяся. Ни на ней, ни на бульваре не видно уже ни одного женского личика, ни одного человека, который ходил бы свободно и беззаботно. Угрюмые партии войск да фурштатские телеги. […] На всех лицах лежала какая-то печаль тяжелого ожидания, усталости и изнурения. Ходить в город было незачем, ни одного радостного слуха, никакого развлечения там нельзя было встретить»[13].

В рассказе Толстого «Севастополь в августе 1855 года», где описывались реальные события и персонажи, солдат на реке Бельбек спрашивает своего товарища, только что прибывшего из осажденного города, уцелела ли его квартира. В ответ звучит следующее:

«И, батюшка! Уж давно всю разбили бомбами. Вы не узнаете теперь Севастополя; уж женщин ни души нет, ни трактиров, ни музыки; вчера последнее заведение переехало. Теперь ужасно грустно стало»[14].

Покидали Севастополь не только штатские. В летние месяцы постоянно росло число бежавших из него солдат. Сдавшиеся союзникам утверждали, что дезертирство было массовым явлением; это отчасти подтверждается и сведениями русского командования. В одном из августовских докладов, например, отмечалось, что с июня число дезертиров резко возросло, особенно среди резервных частей, направленных в Крым: так, 15-ю резервную пехотную дивизию самовольно покинули сто человек, а из новобранцев, прибывших из Варшавского военного округа, дезертировали три четверти личного состава. В самом Севастополе ежедневно исчезали около двадцати солдат, преимущественно во время несения караулов или бомбардировок, когда офицеры не могли слишком пристально присматривать за ними. Со слов французов, к которым в летние месяцы русские солдаты переходили во множестве, главной причиной дезертирства выступало то, что беглецов либо вообще не кормили, либо предлагали только тухлое мясо. Ходили также слухи о том, что в первую неделю августа в Севастопольском гарнизоне вспыхнул мятеж резервистов, который якобы был подавлен с крайней жестокостью, а вся информация о нем была тщательно засекречена. «Рассказывают, будто сотню русских солдат, поднявших в городе бунт, расстреляли по приговору военного трибунала», – писал Генри Клиффорд своему отцу. Некоторые подразделения были расформированы и отправлены в резерв, так как полагаться на них командование уже не могло[15].

***

Понимая, что Севастополь не выдержит дальнейшей осады, царь приказал Горчакову предпринять последнюю попытку прорвать кольцо окружения. Командующий сомневался в правильности такого решения; по его мнению, наступление против врага, «превосходного численностью и занимающего сильные позиции», было безрассудством. Но Александр настаивал: нужно предпринять хотя бы что-нибудь. Он желал завершения войны на условиях, приемлемых для российской национальной гордости и территориальной целостности, а для этого требовался успех на поле боя, позволявший начать мирные переговоры с выгодных для России позиций. Отправляя в Крым три дивизии резерва, царь требовал от Горчакова начать наступление (не поясняя при этом, где именно нужно наступать), опережая прибытие союзных подкреплений, – он был уверен, что вскоре в Крыму высадятся свежие англо-французские части. «Более, чем когда-либо, я убежден в необходимости предпринять с нашей стороны наступление, ибо иначе все подкрепления, вновь к вам прибывающие, по примеру прежних будут частями поглощены Севастополем как бездонною бочкою», – писал монарх Горчакову 30 июля[16].

Единственный шанс на успех, как полагал Горчаков, представляла атака на французские и сардинские позиции на Черной реке. Как он писал царю, отсекая врага от берега, можно было бы угрожать ему с фланга и ограничить его атаки на Севастополь; вместе с тем надежда на успех в этом предприятии исключительно мала, подчеркивал главнокомандующий. Александр не внял предупреждениям Горчакова. 3 августа царь вновь написал Горчакову:

«Ежедневные потери неодолимого севастопольского гарнизона, все более ослабляющие численность войск ваших, которые едва заменяются вновь прибывающими подкреплениями, приводят меня еще более к убеждению, выраженному в последнем моем письме, о необходимости предпринять что-либо решительное, дабы положить конец сей ужасной бойне [курсив царя. – О.Ф.]».

Александр знал, что Горчаков был по сути придворным, верным приверженцем осторожного фельдмаршала Ивана Паскевича, и подозревал, что главнокомандующему не хочется единолично отвечать за наступление. Поэтому свое письмо царь закончил такими словами: «В столь важных обстоятельствах, дабы облегчить некоторым образом лежащую на вас ответственность, предлагаю вам собрать из достойных и опытных сотрудников ваших военный совет»[17].

9 августа военный совет действительно был созван для обсуждения возможного наступления. Многие старшие офицеры были против этого плана. Дмитрий Остен-Сакен, потрясенный смертью Нахимова и считавший, что потеря Севастополя теперь неизбежна, доказывал, что понесенные потери уже чрезмерны и пришло время эвакуировать гарнизон. Генералы в большинстве своем разделяли пессимизм Остен-Сакена, но никто из них не осмелился напрямую высказаться четко и определенно. В итоге, желая угодить царю, они соглашались с общей идеей наступления, не имея подробного видения его деталей. Наиболее смелое предложение исходило от эмоционального генерала Степана Хрулева, который руководил неудачной атакой на Евпаторию. Этот военачальник выступал за полное разрушение Севастополя по образцу Москвы 1812 года с последующей масштабной атакой на позиции врага всеми оставшимися силами. Когда Остен-Сакен возразил, что столь самоубийственный план обернется десятками тысяч ненужных смертей, Хрулев ответил: «Ну и что из того? Пусть все погибнут! Зато мы оставим след на карте!» Холодные головы, однако, возобладали, и совещание поддержало предложение Горчакова атаковать французские и сардинские позиции на реке Черной, хотя Горчаков по-прежнему сомневался в успехе дела. «Я иду на неприятеля, потому что если бы я этого не сделал, то Севастополь все равно был бы через очень короткое время потерян, – писал он накануне наступления военному министру, князю Василию Долгорукову, но, добавлял главнокомандующий: – если дела примут худой оборот, в этом вина не моя»[18].

Атака была намечена на раннее утро 16 августа. Накануне вечером французская армия праздновала День императора, отнюдь не случайно совпадавший с праздником Успения Пресвятой Девы Марии, исключительно важным для итальянцев, которые, как и французы, пили всю ночь до утра. Они только легли, когда в четыре часа утра их разбудила русская канонада. Под прикрытием утреннего тумана русские выдвинули к Трактирному мосту объединенные силы, состоящие из 47 тысяч пехотинцев, 10 тысяч кавалеристов и 270 полевых пушек. На левом фланге, против сардинцев, ими командовал генерал Павел Липранди, а на правом фланге, против французов, генерал Николай Реад, сын шотландского инженера, эмигрировавшего в Россию. Генералам предписывалось ни в коем случае не пересекать реку, не получив соответствующего приказа от главнокомандующего Горчакова, который пока не решил, где ему выставить резервы: против французов на Федюхиных высотах или против сардинцев на горе Гасфорта. Он собирался определиться после артобстрела, который должен был, по его мысли, раскрыть вражеские позиции.

Огонь русской артиллерии в основном не достигал намеченных целей, однако послужил сигналом боевой тревоги для 18 тысяч французов и 9 тысяч сардинцев, мобилизовав солдат, находившихся в лагере, и вызвав к Трактирному мосту тех, кто дежурил на передовых позициях. Огорченный отсутствием успеха, Горчаков спешно отправил своего адъютанта, лейтенанта Красовского, поторопить Реада и Липранди, сообщив им, что пришло время «начинать дело». К тому моменту, когда Реад получил приказ, его смысл был далеко не ясен. «Начинать что?» – поинтересовался Реад у адъютанта, но тот не знал ответа. Реад решил, что приказ подразумевал не открытие артиллерийского огня, который и без того уже велся, а начало пехотной атаки. Поэтому он приказал своим людям форсировать реку и штурмовать Федюхины высоты – несмотря на то, что кавалерийские и пехотные резервы, направленные ему в поддержку, еще не прибыли. Между тем Горчаков решил сконцентрировать свои резервы не справа, где начал наступать Реад, а слева; его поначалу ободрила те легкость, с которой стрелки Липранди выбили аванпосты сардинцев с Телеграфного холма. Услышав ружейную стрельбу из расположения Реада в районе Федюхиных высот, Горчаков был вынужден перенаправить туда часть подкреплений, но, как он признавал впоследствии, уже тогда ему было ясно, что битва проиграна. Русские войска были разделены и атаковали на двух фронтах одновременно, хотя исходный замысел наступления предполагал нанесение мощного концентрированного удара[19].

Люди Реада пересекли реку недалеко от Трактирного моста. Без кавалерийской и артиллерийской поддержки они были почти полностью истреблены французской артиллерией и пехотой, которые стреляли сверху, со склонов Федюхиных высот. За двадцать минут были перебиты 2 тысячи русских пехотинцев. Вскоре, однако, к русским подоспели резервы: это была 5-я пехотная дивизия. Ее командир предложил бросить ее в атаку всю и единовременно; в этом случае, говорил он, численный перевес поможет прорыву русских. Но Реад выбрал другой вариант, вводя подкрепления в бой постепенно, полк за полком. Все эти части поочередно и методично расстреливались французами, которые уже полностью уверились в своей способности разгромить русские колонны и открывали огонь только тогда, когда противник был совсем близко. Октав Кюлле, капитан французской пехоты, который был на Федюхиных высотах, вспоминал:

«Наша артиллерия ввергла русских в панику. Наши бойцы, уверенные в себе и спокойные, стреляли по ним с двух линий с той выдержкой и меткостью, которые под силу только испытанным в боях войскам. Каждому стрелку тем утром выдали по восемь магазинов, но тратились они экономно: никто не обращал внимания на огонь с флангов, ибо все были сосредоточены только на приближающихся русских. […] Только когда враг подходил вплотную и уже угрожал окружить нас, мы открывали огонь, причем ни один выстрел не пропадал даром. Наши люди проявляли удивительное хладнокровие, никто и не помышлял об отступлении»[20].

Наконец, Горчаков положил конец колебаниям Реада, отдав приказ об атаке всей дивизии. На какое-то время русским удалось отбросить французов назад к холму, но смертоносные залпы вражеских винтовок в конечном счете заставили их отступить и вернуться на другой берег реки. Во время отступления Реад был убит осколком снаряда, и Горчаков принял командование на себя, приказав восьми батальонам из сил Липранди слева поддержать его на восточной стороне Федюхиных высот. Но эти подразделения попали под плотный ружейный огонь сардинцев, которые продвигались от горы Гасфорта, стремясь прикрыть свой открытый фланг. Русские вынуждены были вернуться к Телеграфному холму. Ситуация становилась безнадежной. Вскоре после 10 часов утра Горчаков отдал приказ о всеобщем отступлении и, дав последний залп из всех своих орудий, прозвучавший как знак несогласия с поражением, русские отступили зализывать раны[21].

Союзники потеряли на Черной реке 1800 человек. Русские насчитали 2273 погибших, почти 4000 раненых и 1742 пропавших без вести, большинство из которых составили дезертиры, использовавшие для побега утренний туман и неразбериху битвы. Прошло несколько дней, прежде чем удалось собрать трупы и вывезти раненых (русские даже не пришли за своими). Ужасную сцену побоища наблюдали не только медицинские сестры, помогавшие раненым, но и «военные туристы», которые собирали трофеи с тел умерших. Известно, что по меньшей мере два капеллана британской армии принимали участие в этом мародерстве. Знаменитая медсестра Мэри Сикол описывает поле, «густо усеянное ранеными, некоторые из которых были тихими и безропотными, а другие нетерпеливыми и беспокойными. Кто-то сотрясал воздух криками боли, каждый хотел воды, и все были благодарны людям, оказывавшим им помощь». Британского доктора Томаса Буззарда, приписанного к турецкой армии, поразило то, что большая часть мертвецов «лежала лицами вниз, буквально, используя выражения Гомера, “землю кусая зубами”». Это ничуть не походило на произведения батальной живописи, где павших было принято изображать обратившими лица к небу. (Это неудивительно, поскольку большинство русских были убиты выстрелами спереди, когда они взбирались вверх по холму, и поэтому естественным образом падали вперед)[22].

Каким-то непостижимым образом русские умудрились проиграть сражение неприятелю, которого численно они превосходили вдвое. Объясняясь перед царем, Горчаков возложил всю вину на несчастного генерала Реада, указывая, что тот неправильно истолковал его приказ, внезапно двинув своих людей против французов на Федюхиных высотах. «Порыв, оказанный всеми частями войск наших, имел бы, без сомненья, счастливый исход, если бы генерал Реад не сделал преждевременной частной атаки вместо той, которую я предполагал сделать совокупно войсками его и генерал-лейтенанта Липранди, непосредственно поддержанными главным резервом», – писал он царю. Александра, однако, не убедила попытка Горчакова переложить ответственность за разгром на погибшего генерала. Ему нужен был успех, чтобы начать переговоры о мире на выгодных условиях, а эта неудача разрушила все его планы. Отвечая Горчакову, он настаивал на том, что понесенные русскими войсками огромные потери не имели смысла. Правда же заключалась в том, что вину за ненужное кровопролитие несли оба этих человека: Александр требовал наступления, когда оно было невозможно, а Горчаков поддался его давлению[23].

Поражение на Черной стало для русских катастрофой. После него взятие Севастополя союзниками было лишь вопросом времени. «Я уверен, что это предпоследний кровавый акт нашей операции в Крыму, – писал французский офицер Эрбе своим родителям 25 августа, после ранения на Черной, – последним актом будет захват Севастополя». Согласно Николаю Милошевичу, одному из защитников военно-морской базы, после этого поражения русские армии утратили веру в своих офицеров и генералов. Другой участник сражений писал: «Поражение на Черной грустно отозвалось в Севастополе. Утро 4 августа – были последние минуты нашей жизни и нашей надежды. К вечеру все умерло. […] Мы начали прощаться с Севастополем»[24].

Осознавая, что ситуация безнадежна, русские начали готовиться к эвакуации города; накануне битвы Горчаков предупреждал военного министра о возможности такого исхода, если сражение будет проиграно. План эвакуации предполагал сооружение понтонного моста, пересекающего морскую гавань с юга на север. В случае потери Южной стороны русские могли бы оборудовать на Северной стороне свои командные позиции. Идею моста в начале июля выдвинул военный инженер, генерал Михаил Бухмейер. Многие инженеры критиковали этот план, поскольку, по их мнению, соорудить мост там, где предлагалось – между фортом Святого Николая и батареей Михайлова, – было невозможно, ибо ширина морской гавани там составляла 960 метров. Это был бы самый длинный понтонный мост в мире, и волны, поднимаемые севастопольскими ветрами, с легкостью разрушили бы его. Но безотлагательность ситуации заставила Горчакова поддержать опасный план. После того, как несколько сотен солдат на телегах доставили лесоматериалы из далекого Херсона, отстоявшего за 300 километров от Севастополя, команды моряков под началом Бухмейера начали собирать понтон, который был готов к 27 августа[25].

***

Тем временем союзники готовились к новому наступлению в районе Малахова кургана и Редана. К концу августа они поняли, что русские больше держаться не могут. После поражения на реке Черной ручей дезертиров из Севастополя превратился в широкий поток, причем все беглецы в один голос рассказывали об ужасающей ситуации в городе. Как только союзные командиры осознали, что новая атака на крепость вполне может увенчаться успехом, они преисполнились решимости предпринять ее как можно раньше. Приближался сентябрь, погода вскоре могла измениться, и ничего более не страшило их так сильно, как вторая зимовка в Крыму.

Подготовительными мероприятиями руководил Жан-Жак Пелисье. После того, как его войска разгромили русских в битве при Черной, позиции французского военачальника заметно укрепились. Раньше Наполеон не раз высказывал сомнения относительно бесконечной осады крепости, на которой настаивал маршал; сам император, как известно, предпочитал полевые кампании. Но эта новая победа заставила Наполеона оставить сомнения и полностью довериться командующему французским контингентом в выборе путей к победе.

Итак, французские командиры руководили, а британские были обязаны им подчиняться: нехватка войск и одержанных побед не позволяли им диктовать общую военную политику. После катастрофической для англичан атаки 18 июня британское командование было склонно воздерживаться от повторения штурма города с участием английских солдат. Победа на Черной, однако, изменила ситуацию, более не позволяя британцам оставаться в стороне.

К тому моменту французам удалось довести подкоп под оборонительные сооружения Малахова кургана до точки, от которой оставалось всего 20 метров до крепостного рва. В ходе этой операции они несли большой урон от русского огня. Копать приходилось так близко от русских позиций, что враг без труда мог слышать их разговоры. Британцы тоже вели подкоп к Редану, но в их зоне почва была каменистой, и до укреплений оставалось еще 200 метров. В ходе работ они тоже теряли много людей. С крыши военно-морской библиотеки русские отчетливо видели лица британских солдат, работавших в открытых траншеях. Их снайперы, засевшие в Редане, без труда могли убить каждого, осмелившегося понять голову. Ежедневно союзные армии теряли от 250 до 300 человек. Сложившееся положение было нестерпимым. Откладывать наступление было нельзя; если не взять город сейчас, то позже это тем более не удалось бы сделать, а в таком случае осаду вообще пришлось бы прекратить до наступления зимы. Именно этой логикой руководствовалось британское правительство, позволяя генералу Джеймсу Симпсону объединить силы с Пелисье ради последней попытки взять Севастополь посредством сухопутного штурма[26].

Операция была назначена на 8 сентября. На этот раз, в отличие от провалившейся попытки 18 июня, штурму предшествовала продолжительная и массированная бомбардировка русских оборонительных сооружений, начавшаяся 5 сентября и постепенно нараставшая. Выпуская по 50 тысяч снарядов ежедневно, причем с более близкого расстояния, чем прежде, французские и британские орудия причиняли русским войскам грандиозный урон. Центр города, в котором не осталось почти ни одного целого здания, выглядел так, будто бы пережил землетрясение. Потери были огромными: начиная с последней недели августа русские ежедневно теряли около тысячи человек убитыми или ранеными, а на протяжении трех дней сентябрьских обстрелов их потери составили примерно 8 тысяч человек. Тем не менее последние храбрецы, защищавшие Севастополь, не помышляли об оставлении города. Ершов вспоминал:

«Защитники Севастополя далеки были от того, чтобы отступать; даже думать не хотели об отступлении; несмотря на то, что, обороняя полуразрушенный Севастополь, в сущности защищали лишь призрак, имя без значения. Напротив, все готовилось в Севастополе к отчаянной борьбе: припасали вторые линии, устраивали баррикады и собирались обратить в цитадель каждый дом, дать отпор из-за каждой развалины»[27].

Русские ожидали атаки – бомбардировка не позволяла сомневаться в намерениях союзников, – но они думали, что она начнется 7 сентября, в годовщину Бородинской битвы, в которой в 1812 году была уничтожена треть наполеоновской армии. Но в этот день ничего не произошло, и русские сняли дополнительные дозоры и караулы. Они были еще более сбиты с толку 8 сентября, когда с пяти часов утра обстрел возобновился, причем с бешеной интенсивностью. Французские и британские пушки выпускали по 400 снарядов в минуту – до тех пор, пока в десять часов залпы внезапно не прекратились. Но атаки снова не было. Русские полагали, что союзники начнут наступление в сумерках или на рассвете следующего дня, как они всегда делали прежде. Поэтому они истолковали новый обстрел как предвестие возможной вечерней атаки. Эта догадка получила подтверждение через час, когда их дозорные на Инкерманских высотах сообщили о начавшемся развертывании союзного флота. Наблюдатели не ошиблись: план союзников предполагал обстрел городских укреплений с моря. Но тем утром прекрасная жаркая погода сменилась; поднялся сильный северо-западный ветер. Начавшийся на море шторм заставил отменить морскую часть операции в самый последний момент, хотя при изменении обстоятельств к ней рассчитывали вернуться. По настоянию французского генерала Пьера Боскета атаку решили начать в полдень – как раз в тот момент, когда русские меняли караулы и ожидали ее меньше всего[28].

План союзников был прост: они намеревались повторить все, что предпринималось ими 18 июня, но бóльшими силами и без прежних ошибок. На этот раз, вместо трех дивизий, задействованных в прошлый раз, французы привлекли к операции десять с половиной дивизий (пять с половиной против Малахова кургана и пять против городских бастионов). В совокупности это составляло 35 тысяч человек, которых поддерживали еще 2 тысячи сардинцев. Ровно в полдень французские командиры отдали приказ к наступлению. Под барабанную дробь и звуки горнов, с криком «Да здравствует император!» части генерала Патриса де Мак-Магона, около 9 тысяч солдат, поднялись из французских окопов. За ними последовала остальная французская пехота. Ведомые отважными зуавами, солдаты побежали к Малахову кургану, а потом, преодолев с помощью досок и лестниц крепостной ров, начали взбираться на стены крепости. Русские были застигнуты врасплох: они действительно меняли караульных, а многие солдаты воспользовались прекращением артподготовки для того, чтобы спокойно пообедать. Как вспоминал потом Прокофий Подпалов, в ужасе наблюдавший за происходящим с Редана, французы действовали так быстро, что многие русские бойцы не успели даже схватиться за ружья. За несколько секунд сотни французских солдат заполонили русские позиции, а через несколько минут на башне уже развевался французский флаг[29]. Русские были ошеломлены мощью французской атаки и в панике бежали с Малахова кургана. Большинство их солдат, оборонявших бастион, составляла необстрелянная молодежь из 15-й резервной пехотной дивизии, которая не имела боевого опыта и не могла тягаться с зуавами.

Захватив Малахов курган, люди Мак-Магона обрушились на русские укрепления, ввязавшись в жестокую рукопашную схватку с противником на батарее Жерве, на левом фланге кургана. Одновременно другие подразделения начали атаковать остальные русские бастионы по всей линии соприкосновения. Вскоре зуавам удалось захватить батарею Жерве, хотя на правом фланге они не смогли выбить с занимаемых позиций Казанский полк, который храбро держался до прихода подкрепления из Севастополя, позволившего русским перейти в контратаку. Это было одно из самых жестоких сражений Крымской войны. «Часто мы рвались в штыки, бросались вперед и оттесняли передовые части французов, – вспоминал один из русских офицеров Анатолий Вязмитинов. – Мы не отдавали себе отчета в цели наших атак и не спрашивали себя, был ли вероятен какой-нибудь успех. Мы рвались вперед, опьяненные пылом боя». За считанные минуты земля между батареей Жерве и Малаховым курганом была покрыта мертвыми телами, русскими и французами вперемешку; с каждой успешной атакой сверху добавлялся новый слой трупов, поверх которого кипел бой. «Смесь крови с пылью, толстым слоем покрывавшей землю, образовала какое-то тесто, – позднее писал Вязмитинов. – Мы не могли целить во французов, занимавших часть нашей батареи, так как ни одного из них не видно было из-за густого дыма. Мы стреляли в этот дым, стараясь только дать нашим пулям направление, параллельное земле». В конечном счете пехотинцы Мак-Магона, постоянно получавшие подкрепление, раздавили русских превосходящей огневой мощью и заставили их отступить. Затем они закрепились на Малаховом кургане, возведя здесь импровизированные баррикады, причем вместо мешков с песком использовались тела убитых и даже раненых русских солдат. За этими укреплениями в сторону Севастополя были развернуты тяжелые орудия[30].

Между тем британцы предприняли собственное наступление на Редан. По определенным причинам захват Редана был гораздо более тяжелым делом, чем овладение Малаховым курганом. В каменистом грунте вокруг форта нельзя было окапываться, и поэтому англичанам под огнем врага нужно было сначала бегом пересечь открытое пространство и затем карабкаться наверх. Клинообразная форма Редана означала, что штурмовые отряды, стоит им только пересечь ров и забраться на парапет, попадут под фланговый огонь. Кроме того, ходили слухи о том, что Редан заминирован русскими. Впрочем, как только французы заняли Малахов курган, Редан оказался более уязвимым.

Как и в июне, британцы позволили французам взять инициативу в свои руки; лишь только увидев французское знамя на Малаховом кургане, они устремились к Редану. Под залпами картечи и ружейным огнем значительная часть штурмового отряда, насчитывавшего тысячу солдат, смогла бегом добраться до рва и спуститься в него, хотя не менее половины лестниц были брошено по пути. На дне рва воцарился полный хаос, поскольку штурмующих почти в упор расстреливали русские, разместившиеся на парапетах у них над головами. Одни англичане старались как можно скорее выбраться наружу, чтобы атаковать парапет, другие пытались укрыться на дне рва. В конце концов, группе бойцов удалось вскарабкаться на стену и ворваться в крепость. Большинство из них были убиты, но они подали пример, которому последовали другие. Среди них был лейтенант Гриффит из 23-го полка Королевских уэльских фузилеров:

«Мы неистово устремились вдоль окопов, картечные залпы гремели в ушах. Попадавшиеся нам навстречу раненые офицеры, возвращавшиеся к своим, сказали, что они уже были в Редане и лишь подкрепления не хватило для полной победы. По мере продвижения вперед мы встречали все больше наших раненых. […] “Вперед, 23-й!” – кричали офицеры. Вскоре мы оказались на открытом пространстве. Эти минуты были поистине ужасными. Когда я бегом пересекал открывшиеся 200 ярдов, картечь взрыхляла землю со всех сторон и наши люди падали один за другим. Оказавшись у рва Редана, я обнаружил своих, которые испытывали некоторое смятение, но при этом продолжали отстреливаться от наседавшего неприятеля. На дне рва скопились солдаты различных подразделений; по штурмовым лестницам, ведущим на парапет, уже взбирались наши ребята. Мы с Рэдклиффом тоже схватили лестницу и начали подниматься по ней, пока нас не остановили раненые и мертвые, постоянно падавшие сверху. Это была душераздирающая картина»[31].

Ров и склоны, ведущие к парапету, быстро заполнялись все новыми англичанами, которые, подобно Гриффиту, не могли взобраться на парапет из-за создавшейся толчеи. Внутренняя часть Редана была хорошо защищена; атакующие, прорывавшиеся в крепость, были окружены противником, значительно превосходящим их числом, и оказывались под уничтожающим перекрестным огнем с флангов клинообразной крепости. Английские солдаты, столпившиеся на дне рва, понемногу теряли присутствие духа. Игнорируя команды офицеров, призывавших взбираться на парапет, люди, по воспоминаниям лейтенанта Колина Кэмпбелла, смотревшего на это из окопа, «старались прибиться поближе к угловым стенам, где было относительно безопасно, хотя и там их во множестве настигали вражеские пули». Многие теряли самообладание и бежали назад, за двести метров, в свои траншеи, которые и без того были переполнены солдатами, ожидавшими приказа к атаке. Дисциплина была подорвана: началось паническое бегство в тыл. Гриффит присоединился к общему отступлению:

«Испытывая стыд, я против воли последовал за общим потоком. Впереди была видна наша траншея, но я не надеялся добраться до нее. Огонь был ужасающим, и я с трудом пробирался между телами убитых и раненых, буквально покрывавшими всю землю вокруг. Наконец, к моей великой радости, я достиг наших позиций и упал в окоп. […] По дороге пуля разбила мою флягу, висевшую на поясе, и меня облило водой. Вскоре нам удалось встретить несколько уцелевших товарищей. Зрелище было печальное: слишком многих недоставало».

Что касается Генри Клиффорда, то он был среди офицеров, которые тщетно пытались восстановить дисциплину:

«Когда люди бежали с парапета Редана, […] мы били их ножнами сабель, убеждая остановиться и крича, что они погубят все дело; но нас мало кто слушал. Траншея, куда они устремлялись, вскоре была переполнена, там невозможно было двинуться, чтобы не наступить на раненого»[32].

Войска, охваченные паникой и состоявшие в основном из необстрелянных резервистов, были неспособны к возобновлению атаки. Генерал Уильям Кодрингтон, командир наступающей пехотной дивизии, отложил атаку на сутки. За день потери англичан составили 2670 человек, 550 из которых были убиты. Кодрингтон настаивал на том, чтобы назавтра к наступлению были привлечены проверенные в боях войска, но до этого дело не дошло. Тем же вечером русские решили, что они не смогут отстоять Редан под огнем французских пушек, установленных на Малаховом кургане, и эвакуировали гарнизон крепости. Как объяснял впоследствии русский генерал, Малахов курган был ключом к Севастополю, и, завладев им, французы получили возможность беспрепятственно обстреливать город, убивая тысячи солдат и гражданских лиц. Кроме того, существовал риск того, что они разрушат и понтонный мост, отрезав тем самым путь к отступлению русских на Северную сторону[33].

В итоге Горчаков приказал эвакуировать всю Южную сторону Севастополя. Военные сооружения были взорваны, склады сожжены, а толпы солдат и мирных жителей готовились перейти понтонный мост, перекинутый через бухту. Многие русские солдаты считали решение об эвакуации предательством. По их мнению, в сражении предшествующего дня они одержали частичную победу, поскольку отбили вражеский натиск на всех направлениях, за исключением Малахова кургана, и потому не понимали или отказывались понимать, почему оборонять город далее невозможно. Многие моряки не хотели уходить из Севастополя, где прожили целую жизнь, а некоторые даже протестовали.

«Нам нельзя уходить, мы никакого распоряжения не получали; армейские могут уходить, а у нас свое, морское, начальство; мы от него не получали приказания – да как же это Севастополь оставить? Разве это можно? Ведь штурм везде отбит; только на Малахове остались французы, да и оттуда их завтра прогонят; а мы здесь на своем посту! Армейское начальство этого не может разрешить, потому что у нас здесь все морское, доки, магазины, мало ли еще чего. Мы здесь должны помирать, а не уходить; что же об нас в России скажут?»[34]

Эвакуация началась в семь часов вечера и продолжалась всю ночь. На набережной в гавани форта Святого Николая скопилась огромная толпа военных и гражданских, собирающихся пересечь понтонный мост. Раненые и больные, женщины с детьми, старики и старухи с палками – вперемежку с солдатами, матросами, лошадьми, пушками на повозках. Вечернее небо вспыхивало огнем пылающих зданий, а орудийные залпы с дальних бастионов чередовались со взрывами в самом городе, в фортах и на кораблях, поскольку отступающие уничтожали за собой все, что могло пригодиться врагу. Опасаясь того, что англичане и французы могут появиться в любой момент, люди паниковали и толкали друг друга, чтобы пробиться поближе к переходу. «На улицах и на площади такие страсти делались, что и рассказать нельзя, – вспоминала писательница Татьяна Толычева, которая ожидала переправы вместе с мужем и сыном. – Шум, гам: кто кричит, кто рыдает, кто из раненых стонет, а снаряды так и летят по небу». В гавани все время взрывались пушечные ядра: одно из них, упав прямо в толпу на набережной, убило восемь пленных союзников. Первыми через мост отправили солдат, лошадей и артиллерию, за ними пошли запряженные волами повозки, нагруженные пушечными ядрами, сеном и ранеными. Когда они пересекали мост, на набережной стояла тишина: никто не был уверен в том, что эвакуирующимся удастся достичь другого берега. Море волновалось, дул сильный северо-западный ветер, хлестал дождь. У переправы гражданские выстроились в очередь. Им разрешили взять с собой только то, что можно было нести в руках. Среди этих людей была и Толычева:

«На мосту давка, суматоха, страсть! Он подавался от тяжести так, что подымалась вода почти до колен. А то вдруг кто-нибудь со страха крикнет: “Тонем!” Все бросятся назад, собьют друг друга с ног, перепугают лошадей, а они станут на дыбы. Гам и шум такой, что голова трещит. Погода стояла ненастная, шел дождь, а снаряды так и свистали над нами. Не раз всякий прочел про себя молитву».

К восьми часам следующего утра переход был завершен. Последним защитникам был дан сигнал оставить бастионы и поджечь город. Прежде, чем перейти на Северную сторону, из немногих специально оставленных орудий они расстреляли последние корабли российского Черноморского флота, затопив их у входа в гавань[35].

С одного из фортов падение Севастополя наблюдал молодой Лев Толстой. Во время штурма он командовал батареей из пяти орудий и был одним из последних защитников города, пересекших понтонный мост. То был его день рождения, ему исполнилось 27 лет, но зрелище, открывшееся перед ним, разбивало сердце. В письме тете он признавался: «Я плакал, когда увидел город объятым пламенем и французские знамена на наших бастионах; и вообще во многих отношениях это был день очень печальный»[36].

Великий пожар Севастополя – повторение московского пожара 1812 года – продолжался несколько дней. Некоторые районы города еще догорали, когда 12 сентября в Севастополь вошли части союзников. То, что они здесь увидели, было невообразимо. Из городских госпиталей забрали не всех раненых, не хватило транспорта; около 3 тысяч человек были брошены в городе без пищи и воды. Доктор Гюббенет, который отвечал за эвакуацию медицинских учреждений, распорядился оставить раненых, предполагая, что очень скоро о них позаботятся союзники. Он не думал, что это произойдет лишь через четыре дня. Он испытал шок, читая позднее в западной прессе отчеты, подобные, например, статье корреспондента лондонской «The Times» Уильяма Рассела:

«Из всех кошмарных картин войны, которые когда-либо были явлены миру, зрелище севастопольского госпиталя оказалось самым душераздирающим и отвратительным. Войдя в эти двери, я увидел такое, чего смертные, по счастью, почти никогда не могут наблюдать. Повсюду были разлагающиеся и гноящиеся тела солдат, которых оставили умирать в последней агонии, без попечения и помощи. Они лежали в крайней тесноте, истекавшие кровью, которая капала прямо на пол, смешиваясь с гноем. Некоторые были еще живы, а в их ранах копошились черви. Другие, обезумев от происходящего вокруг или стремясь укрыться от этого ужаса в своей последней агонии, скатывались под кровати, еще более травмируя очевидцев. Многие, с искалеченными ногами и руками, обломками костей, торчащими прямо из открытых ран, молили о помощи, воде, пище; те же, кто лишился речи из-за тяжелейших ранений в голову или в преддверии смерти, просто молча указывали на свои язвы. […] Тела многих распухли и раздулись до невероятной степени; черты лица исказились самым фантастическим образом, глаза вываливались из глазниц, чернеющие языки не помещались во рту, сквозь плотно сжатые зубы прорывались предсмертные хрипы»[37].

Вид опустошенного города поражал всех, кто вступал в него. Барон де Бондюран, французский военный интендант, писал маршалу де Кастеллану 21 сентября:

«Севастополь представляет собой зрелище, более невероятное, нежели можно представить. Мы даже представить себе не могли, какой эффект произведет наша артиллерия. Город буквально разнесен вдребезги. Нет ни одного дома, куда не угодил бы снаряд. Здесь не осталось ни одной целой крыши, почти все стены тоже разрушены. Севастопольский гарнизон, судя по всему, нес огромные потери, поскольку все наши залпы находили цель. Это свидетельствует о неоспоримой силе духа и стойкости русских, которые держались столь долго и сдались лишь после того, как взятие Малахова кургана лишило их последних шансов».

Дух разрушения царил повсюду. Тем не менее Томас Буззард был поражен красотой даже разгромленного города:

«На одной из широких улиц уцелело изящное здание церкви, выполненное в камне в классическом стиле афинского Парфенона. Некоторые его огромные колонны были почти разбиты. Войдя вовнутрь, мы обнаружили, что снаряд пробил крышу и взорвался на полу, полностью разбив его. Было так странно выйти оттуда – и увидеть зеленый и мирный сад по соседству, стоявший в полном цвету»[38].

Что касается не столь чувствительных союзных солдат, то для них оккупация Севастополя открыла широкие перспективы мародерства. У французов грабежи проходили организованно, при поддержке офицеров, которые также присоединялись к расхищению русского имущества, посылая домой украденные трофеи. С их точки зрения, это было естественной составляющей войны. В письме родным от 16 октября 1855 года лейтенант Вансо приводит длинный список отправленных им сувениров, включавший серебряный и золотой медальоны, фарфоровый сервиз, русскую офицерскую саблю. Через несколько недель в новом письме он сообщает:

«Мы продолжаем разорять Севастополь. В городе почти не осталось ничего ценного, но мне очень хотелось найти тут один великолепный стул – и вчера, к моему удовольствию, мне повезло. У него нет одной ножки и немного попорчена обивка, но зато резная спинка поражает изяществом».

Англичане, по сравнению с французами, вели себя чуть более сдержанно. 22 сентября Томас Голафи отправил домой письмо, написанное на обороте какого-то русского документа, где он рассказывает:

«[Британские солдаты] тащат все, что можно унести в руках и продают добычу любому, кто готов ее купить, причем зачастую прекрасные товары предлагаются за очень скромные деньги, но проблема в том, что покупателей, кроме немногочисленных торговцев-греков, почти нет. […] Нам не позволили разграбить город, подобно французам. У них солдатам разрешалось ходить по всей его территории, а нас пустили только в одну его часть, находящуюся непосредственно у наших позиций»[39].

Если в мародерстве британцы отставали от французов, то в пьянстве они, напротив, шли впереди. Оккупационные войска нашли в Севастополе огромные запасы алкоголя, и британцы вознамерились полностью их уничтожить, заручившись разрешением своих командиров отметить одержанную победу. Пьяные драки и неподчинение дисциплине стали главной проблемой в британском лагере. Обеспокоенный докладами о «массовом пьянстве» среди солдат, военный министр, лорд Фокс Панмюр, обратился с письмом к Кодрингтону, предупреждая его «о физической опасности для армии, которая станет чрезвычайной, если это зло не удастся решительно пресечь, а также о бесчестии, которому ежедневно подвергается наш национальный характер». Министр потребовал урезать солдатское содержание и вновь подчинить части законам военного времени. С октября по март следующего года 4 тысячи английских военнослужащих были преданы военному суду за пьянство; большинство из них подверглись телесным наказаниям за недостойное поведение, а некоторые лишились месячного жалования. Тем не менее эпидемия пьянства продолжалась до тех пор, пока запасы алкоголя не иссякли, а союзные войска не оставили Крым[40].

Перевод с английского Андрея Захарова

[1] Перевод текста осуществлен по изданию: Figes O. Crimea: The Last Crusade. London: Penguin Books, 2011. P. 373–396.

[2] Boniface E. Campagnes de Crimée, d’Italie, d’Afrique, de Chine et de Syrie, 1849–1862. Paris, 1898. P. 247.

[3] Maude A. The Life of Tolstoy: First Fifty Years. London, 1908. P. 119.

[4] National Army Museum, London (NAM). 1984-09-31-129. Letter. 9 July 1855; NAM. 1989-03-47-6. Ridley letter. 11 August 1855.

[5] Damas A. de. Souvenirs religieux et militaires de la Crimée. Paris, 1857. P. 84–86.

[6] Noir L. Souvenirs d’un simple zouave: Campagnes de Crimée et d’Italie. Paris, 1869. P. 282; Сler J. Reminiscences of an Officer of Zouaves. New York, 1860. P. 231–232; Mismer C. Souvenirs d’un dragon de l’armée de Crimée. Paris, 1887. P. 117.

[7] Loizillon H. La Campagne de Crimée: Lettres écrites de Crimée par le capitaine d’état-major Henri Loizillon à sa famille. Paris, 1895. P. x–xi, 116–117.

[8] Baudens J. La Guerre de Crimée: Les campements, les abris, les ambulances, les hôpitaux, etc. Paris, 1858. P. 113–115; Guthrie G. Commentaries on the Surgery of the War in Portugal…with Additions Relating to Those in the Crimea. Philadelphia, 1862. P. 646.

[9] Гюббенет Х. Очерк медицинской и госпитальной части русских войск в Крыму в 1854–1856 годах. СПб., 1870. С. 143–144.

[10] Там же. С. 10, 13, 88–90 (цитату см. на с. 88). Royal Archives, Windsor. VIC/MAIN/QVJ. 12 March 1856.

[11] Вроченский М. Севастопольский разгром: воспоминания участника славной обороны Севастополя. Киев, 1893. С. 164–169; Baumgart W. The Crimean War, 1853–1856. London, 1999. P. 159.

[12] Цит. по: Тарле Е. Крымская война: В 2 т. М., 1944. Т. 2. С. 328.

[13] Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 846. Оп. 16. Д. 5732. Л. 28; Ершов А.И. Севастопольские воспоминания артиллерийского офицера в семи тетрадях. СПб., 1858. С. 244–245.

[14] Толстой Л.Н. Севастопольские рассказы // Он же. Полное собрание сочинений. М.: Художественная литература, 1935. Т. 4. С. 82.

[15] РГВИА. Ф. 9196. Оп. 4. Св. 2. Д. 1. Ч. 2. Л. 1–124; Ф. 9198. Оп. 6/264. Св. 15. Д. 2/2. Л. 104, 112; Ф. 484. Оп. 1. Д. 264. Л. 1–14; Д. 291. Л. 1–10; Boniface E. Op. cit. P. 267; Loizillon H. Op. cit. P. 105, 139; Сlifford H. Letters and Sketches from the Crimea. London, 1956. P. 249.

[16] Seaton A. The Crimean War: A Russian Chronicle. London, 1977. P. 195. (По-видимому, Файджес неверно указывает дату этого письма; цитирующий его Тарле датирует это послание 25 июня. См.: Тарле Е. Указ. соч. С. 431–432. – Примеч. перев.)

[17] Ibid. P. 196. (Цитата, приводимая автором в английском переводе, неверна. В данном переводе письмо царя цитируется по его русскоязычному оригиналу, приводимому Евгением Тарле. См.: Тарле Е. Указ. соч. С. 432. – Примеч. перев.)

[18] Хрущев А. История обороны Севастополя. СПб., 1889. С. 120–122; Тарле Е. Указ. соч. Т. 2. С. 344–347; Seaton A. Op. cit. P. 197.

[19] Сullet M.O. Un régiment de ligne pendant la guerre d’orient: Notes et souvenirs d’un officier d’infanterie 1854–1855–1856. Lyon, 1894. P. 199–203; Seaton A. Op. cit. P. 202; Cтолыпин Д. Из личных воспоминаний о крымской войне и о земледельческих порядках. М., 1874. С. 12–16; Красовский И. Из воспоминаний о войне 1853–56. М., 1874; Jaeger P. Le mura di Sebastopoli: Gli italiani in Crimea 1855–56. Milan, 1991. P. 306–309.

[20] Cullet M.O. Op. cit. P. 207–208.

[21] Seaton A. Op. cit. P. 205; Herbé J. Français et russes en Crimée: Lettres d’un officier français à sa famille pendant la champagne d’Orient. Paris, 1892. P. 318.

[22] Jaeger P. Op. cit. P. 315; Loizillon H. Op. cit. P. 168–170; Seacole M. Wonderful Adventures of Mrs Seacole in Many Lands. London, 2005. P. 142; Buzzard T. With the Turkish Army in the Crimea and Asia Minor. London, 1915. P. 145.

[23] Seaton A. Op. cit. P. 206–207.

[24] Herbé J. Op. cit. P. 321; Берг Н. Записки об осаде Севастополя: В 2 т. М., 1858. Т. 2. С. 1.

[25] Вроченский М. Указ. соч. С. 201.

[26] Small H. The Crimean War: Queen Victoria’s War with the Russian Tsars. Stroud, 2007. P. 169–170; Ершов А.И. Указ. соч. С. 157, 242–243; Cullet M.O. Op. cit. P. 220.

[27] Ершов А.И. Указ. соч. С. 247–248; Гюббенет Х. Указ. соч. С. 148.

[28] РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 5758. Л. 57; Вроченский М. Указ. соч. С. 213–220; Тарле Е. Указ. соч. Т. 2. С. 360–361. О разведданных, получаемых русскими от пленных англичан и французов см.: РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 5687. Л. 7.

[29] Niel A. Siège de Sébastopol: Journal des opérations du génie. Paris, 1858. P. 492–502; Perret E. Les Français en orient: Récits de Crimée 1854–1856. Paris, 1889. P. 377–379; Herbé J. Op. cit. P. 328–329; Воспоминания Прокофия Антоновича Подпалова, участника в Дунайском походе в 1853–54 годах и в Севастопольской обороне / Сост. В. Ляскоронский. Киев, 1904. С. 19–20.

[30] РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 5758. Л. 58–60; Вязмитинов А. Севастополь от 21 марта по 28 августа 1855 года // Русская старина. 1882. Т. 34. С. 54–56; Ершов А.И. Указ. соч. С. 277–279.

[31] Spilsbury J. The Thin Red Line: An Eyewitness History of the Crimean War. London, 2005. P. 303.

[32] Ibid. P. 304; Campbell C. Letters from Camp to His Relatives during the Siege of Sebastopol. London, 1894. P. 316–317; Clifford H. Op. cit. P. 257–258.

[33] РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 5758. Л. 65.

[34] Богданович М. Восточная война 1853–1856: В 4 т. СПб., 1876. Т. 4. С. 127.

[35] РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 5758. Л. 68; Толычева Т. Рассказы старушки об осаде Севастополя. М., 1881. С. 87–90.

[36] Толстой Л.Н. Письмо Т.А. Ергольской, 4 сентября 1855 // Он же. Полное собрание сочинений… Т. 59. С. 335.

[37] Гюббенет Х. Указ. соч. С. 19, 152–153; The Times. 1855. September 27.

[38] Boniface E. Op. cit. P. 295–296; Buzzard T. Op. cit. P. 193.

[39] Vanson E. Crimée, Italie, Mexique: Lettres de campagnes 1854–1867. Paris, 1905. P. 154, 161; NAM. 2005-07-719. Golaphy letter. 22 September 1855.

[40] National Archive, London. War Office 28/126; NAM 6807-379/4 (Panmure to Codrington. 9 November 1855).

Неприкосновенный запас 2016, 3(107)

Россия. Великобритания > Армия, полиция > magazines.gorky.media, 25 июня 2016 > № 1901059

Мара Козельски

Побочные жертвы: крымские татары в годы Крымской войны

Мара Козельски – историк, специалист по истории Российской империи, доцент Университета Южной Алабамы.

[1]

Во время Крымской войны российские власти обвиняли крымских татар в шпионаже, провокациях, предательстве и коллаборационизме. Для русского правительства, глубоко увязшего в войне, которую ему вот-вот предстояло проиграть, татары были своеобразным групповым маркером. Официальные лица считали их «пятой колонной», готовой помогать союзникам, поскольку, подобно туркам, татары исповедовали ислам. В эпоху обостренной религиозной чувствительности власти верили собственной пропаганде: Крымская война была в их глазах священной, поскольку в ней, помимо внешнего врага, участвовал и враг внутренний[2]. Утвердившись, подобная позиция положила начало радикальному сдвигу в отношении российского государства к коренным жителям Крыма, в конечном счете обернувшемся исходом двух третей крымского-татарского населения с полуострова. Война спровоцировала массовую эмиграцию татар, охватившую в целом 200 тысяч человек. Если в середине 1850-х она была подобна слабому ручейку, то между 1860-м и 1863 годами[3], когда был достигнут ее пик, превратилась в мощный поток. Это переселение стало наиболее масштабным среди всех татарских миграций – от исхода, вызванного присоединением Крыма в 1783 году, и до сталинской депортации 1944-го.

Существование крымских татар и других народов российского Причерноморья представляет собой историю постепенно усугубляющегося бесправия, в которой Крымская война стала резким поворотом к худшему[4]. У нас пока нет полного понимания того, как и почему это происходило, а также какую именно роль в этом процессе сыграла война[5]. Анализ материалов, подготовленных российскими ведомствами в 1854–1856 годах, показывает, что русское правительство не планировало переселение татар. В данном случае вообще едва ли возможно говорить о какой-либо целенаправленной «политике» по отношению к татарам, поскольку мнения официальных лиц по татарскому вопросу зачастую противоречили друг другу, а действия основывались на непроверенных слухах и были бессистемными. Если одни российские чиновники обвиняли татар в пособничестве врагу и настаивали на их депортации, то другие заступались за них. В настоящей статье я собираюсь проследить, как менялось отношение государства к татарам с момента прихода войны на Крымский полуостров до заключения мира, вскрывая по ходу дела противоречия, повороты, контрасты в политике низших и высших уровней управления. Хотя статья помогает разобраться в особенностях миграции 1860-х годов, ее основной задачей выступает выявление разнообразных факторов, влиявших на отношение государственной власти к татарам в ходе войны.

Разбираясь в сложностях государственного мышления относительно крымских татар, я затрону несколько различных тем. Прежде всего, хотя крымский конфликт уже рассматривался под разными углами зрения, в локальном разрезе он пока не изучался[6]. Между тем война изменила Крым во многих отношениях, а ущерб, нанесенный осадой Севастополя, оказался не самой тяжелой травмой. На протяжении полутора лет полуостров управлялся по законам военного времени, которые устанавливались должностными лицами, не слишком осведомленными об особенностях этой имперской территории. В итоге деловая активность замерла, трудоспособное население превратилось в беженцев, коренные народы подверглись выселению. В век религиозного национализма война придала полуострову новую религиозную идентичность: православие, на протяжении десятилетий сдерживаемое сохранявшимся с екатерининских времен духом веротерпимости, распространилось по всему Крыму.

Если же отвлечься от частностей, то судьба татар в Крымскую войну может многое рассказать о политике имперской России и жестокости ее властей по отношению к собственному населению[7]. Это особенно интересно в свете недавних исследований, которые доказывают, что в других частях империи интеграция мусульманского населения происходила относительно мирно[8]. Но если у последователей ислама, проживавших во внутренних районах страны, все было более или менее спокойно, то мусульмане, жившие на границах, сталкивались с совсем иной реальностью. Так, обитатели северного побережья Черного моря в XIX и ХХ веках не раз оказывались участниками вынужденных массовых миграций или жертвами государственных репрессий. Вражда на религиозной почве, сопутствовавшая Крымской войне, выявляет конфессиональный контекст этих людских перемещений.

Другой важный вопрос, примыкающий к вопросу о демографической политике Российской империи, касается природы государственной власти в провинциях: до какой степени местная политика могла расходиться с указаниями, получаемыми из центра? Современные исследования показывают, что властители России во многом полагались на усмотрение губернаторов и что царь зачастую принимал решения, имеющие лишь локальную значимость, поскольку правильное для одного региона не обязательно оказывалось верным для другого[9]. Война подтвердила этот партикуляристский подход к имперскому управлению. Она стала серьезным испытанием для конфессиональной политики и обострила противоречия, по поводу которых государственные деятели России спорили в годы царствования Николая I, а также до и после него и которые периодически провоцировали гонения на неправославные конфессии. Суть проблемы составляло неопределенное соотношение религии, толерантности и ассимиляции. Когда начались боевые действия, эта тема не могла не выйти на первый план[10].

Отношение русских к татарам в годы Крымской войны складывалось из целого набора составляющих, включавших и подспудную религиозную напряженность, и противоречивую демографическую политику. Однако самым важным фактором, определявшим политическую линию, была все же сама война. Как свидетельствует недавнее исследование, посвященное государственному насилию над мирным населением, боевые действия обеспечивают контекст, поощряющий исключительную государственную жестокость; это тот случай, когда на поверхность поднимается прежде скрываемая враждебность или же появляются ее новые очаги[11]. Война порождает беспричинную агрессию, жертвами которой становятся случайные свидетели происходящего. Питер Гатрел, привлекший недавно внимание к проблемам массовой миграции, показал, что несчастные, которые оказываются под перекрестным огнем враждующих сторон, страдают не меньше солдат, а тяжелая участь беженцев и гражданских лиц, находящихся в местах боевых действий, способна непосредственно влиять на политику, причем историки пока только уточняют, как именно это происходит[12]. Так случилось и в России, где «военные власти пользовались правом абсолютного контроля в зонах боевых действий», что зачастую влекло за собой жестокое обращение с гражданскими, подвернувшимися под руку[13]. Действительно, массовый исход татар из Крыма не был организован государством. Но непосредственная реакция властей на положение дел на фронте превратила Крым в военную зону, где интересы местного населения не учитывались, а двойственная позиция государства в отношении конфессиональной лояльности создала неблагоприятную среду для всех нерусских, и в особенности для татар.

Не ограничиваясь обзором литературы о Крымской войне и управлении населением в приграничных землях России, данная статья затрагивает также более широкую тему насилия над гражданским населением. Чем глубже ученые вникают в эту проблему, тем очевиднее становится тот факт, что провести разграничительные линии, отделяющие геноцид, этническую чистку, принудительную, и даже добровольную, миграцию друг от друга очень трудно. Причем наши знания о том, кого надо винить в насилии в отношении гражданских лиц, а также при каких обстоятельствах и каким образом такое насилие реализуется, далеко не полны[14]. Частично подобное положение обусловлено тем, что ученые основывают свои суждения, исследуя крайности: Холокост, советские депортации и, с недавних пор, югославский кризис 1990-х годов. Жесткая фокусировка на перечисленных событиях заставила некоторых специалистов интерпретировать «короткий XX век» как конец цивилизации, эпоху, не имевшую себе равных по уровню насилия[15]. Действительно, имеются веские причины, позволяющие выделять XX столетие из общего ряда. Это время демонстрировало различные проявления жестокости, а также той социальной склонности, которую Иен Кершоу назвал «пристрастием к насилию»[16]. Проблема, однако, в том, что в трактовках, возлагающих ответственность за насилие на конкретных людей, группы лиц или сверхцентрализованное государство, не уделяется должного внимания тем формам насилия, которые реализуются на протяжении длительных отрезков времени, при наличии децентрализованного социального контекста, в специфических культурных, религиозных, военных контекстах.

В свете сказанного акцентирование внимания на XX веке умаляет значение предшествующих исторических периодов, непрерывность насилия, перекинувшегося на минувшее столетие из предшествующих веков[17]. Все большее количество авторов оспаривает интерпретацию, согласно которой вынужденные миграции, обмены населением, насилие государств в отношении собственных граждан должны считаться сугубо современными феноменами. В частности, многие народы Советского Союза, депортированные при Сталине, подвергались переселениям и во времена империи. Сказанное верно и по отношению к народам, населявшим черноморское побережье[18].

В период между присоединением Крыма к Российской империи и победой русской армии над Шамилем сотни тысяч мусульман добровольно или вынужденно покинули северное Причерноморье, переселившись в Османскую империю[19]. Им на смену пришли люди, исповедовавшие христианство восточного обряда, причем в некоторых случаях это были беженцы из Османской империи, желавшие жить в христианском государстве. Некоторые ученые, рассматривавшие этот обмен населением, например, Марк Пинсон, относят его к явлениям «демографической войны» между двумя имперскими государствами. Другие специалисты, например Алан Фишер и Брайан Уильямс, предпочитают говорить о «великом отступлении» мусульман из Европы, которое, по их мнению, началось с присоединения Крыма и продолжилось в балканских кризисах XX века[20]. Фишер подчеркивает:

«Несмотря на некоторые различия, исход татар из Крыма после 1856 года и народов Кавказа после 1859 года были двумя проявлениями одного и того же феномена. Более того, по мере интенсификации этих процессов они быстро и неразрывно слились друг с другом»[21].

Моя цель, однако, состоит не в том, чтобы сопоставить татарский кейс с депортациями или даже с вынужденными миграциями народов Кавказа, но лишь в том, чтобы подчеркнуть наличие имплицитной связи между жестокостями Крымской войны и более глобальными процессами.

Помимо свидетельств непосредственных очевидцев, в данной статье я широко использовала собрание документов из Крымского государственного архива, называющееся «Предательство, шпионаж и провокации татар» и содержащее более четырех десятков отдельных папок[22]. Некоторые из них посвящены арестам находившихся в Крыму иностранных граждан, а также обвинениям против евреев. Большинство документов – это секретные бумаги, составленные крымскими гражданскими и военными чиновниками. Эти люди не являлись сотрудниками Третьего отделения Императорской канцелярии, находившегося в Петербурге, что влечет за собой определенные затруднения, поскольку о деятельности Третьего отделения в царствование Николая I за пределами столиц нам известно немного, а об отдельных операциях военной разведки в период Крымской войны и того меньше[23].

Налаживание эффективной работы по сбору данных в военные годы представлялось для официальных лиц сложнейшей задачей, решение которой затруднялось сумятицей в функционировании цепи командования. Не раз получалось так, что одно и то же «татарское дело» одновременно слушалось в различных инстанциях, нередко принимавших противоречащие друг другу решения. В военное время назначенные из Петербурга офицеры выполняли обязанности местных администраторов. Многие из них сочетали гражданские обязанности с воинскими должностями, что провоцировало недоразумения и конфликты между различными властными инстанциями. Ситуация осложнялась еще и тем, что с конца 1854-го до весны 1855 года в империи сменились три высших должностных лица: Александр II вступил на престол после кончины Николая I, князь Михаил Горчаков сменил князя Александра Меншикова на посту главнокомандующего российской армией в Крыму, граф Александр Строганов стал губернатором Новороссии вместо вышедшего в отставку князя Михаила Воронцова. Каждая из этих перестановок непосредственно отзывалась в Крыму, прямо или косвенно влияя на местную политику и функционирование специальных служб.

Есть и другая проблема. За исключением немногих обращений в поддержку арестованных, большинство проанализированных мной документов были составлены представителями российской администрации, ответственными за аресты, задержания, изоляцию татар. Соответственно, я использовала эти документы не для того, чтобы выявить шпионов, предателей, подстрекателей среди татар, а с тем, чтобы фиксировать изменения приоритетов, отстаиваемых русскими властями в Крыму в годы Крымской войны. Питер Холквист считает, что «изучение материалов слежки и надзора… позволяет переосмыслить природу режима в целом и значение самих этих материалов в частности»[24]. Иными словами, необъективные, малограмотные, разрозненные документы правоохранителей, имеющиеся в крымских архивах, предоставляют информацию о «состоянии духа» не столько татар, сколько людей, собиравших сведения о них и разрабатывавших политику в отношении татарского населения полуострова.

Конфликт, известный как Крымская война, начался в октябре 1853 года, когда Россия объявила о своем намерении осуществить военные действия против Османской империи[25]. В официальном объявлении войны в качестве casus belli был указан общеизвестный, как считалось, факт притеснения турками восточных христиан. В ходе конфронтации Россия рассчитывала восстановить свое «законное» покровительство в отношении христианского населения Османской империи, гарантированное рядом договоров, заключенных в начале XIX столетия. Дипломатическое обсуждение вопроса в царском манифесте было названо бесполезным[26]. Через месяц после начала войны русские корабли под командованием легендарного адмирала Павла Нахимова полностью разгромили турецкий флот в Синопской бухте. Но одержанная победа оказалась для России роковой, поскольку убедила Францию и Англию выступить в поддержку Османской империи.

С началом сражений на Дунае и после Синопа царь приказал подготовить черноморский регион к войне; на приграничных территориях – в Бессарабской области, Херсонской и Таврической губерниях – было введено военное положение. В ноябре их поделили между двумя военачальниками: адмиралом и командующим флотом, князем Александром Меншиковым, а также генералом и командующим сухопутными войсками, бароном Дмитрием Остен-Сакеном. Меншиков получил Тавриду и Херсон на левом берегу Буга, а Остен-Сакен присматривал за правым берегом Буга и Бессарабией[27]. В правовом отношении их указания имели бóльшую силу, чем распоряжения гражданских властей.

Пока в Петербурге офицеры получали назначения на фронт, крымское население готовилось к прибытию российских войск. Несмотря на различия в вероисповедании и национальности, жители Крыма сообща демонстрировали поддержку военных усилий России. В ноябре 1853 года купцы Симферополя изъявили желание приветствовать русских солдат с хлебом и солью. Подобные проявления патриотизма в Крыму военной поры имели особую значимость, поскольку полуостров был одним из самых неоднородных регионов империи: по численности здешние русские уступали татарам, армянам и грекам[28]. Генерал-губернатор Тавриды Владимир Пестель в мае 1854 года писал Меншикову: «Жители всех мест, через которые проходили войска, забыв различное свое происхождение, слились в одну русскую семью», чтобы приветствовать солдат. Среди этих жителей были «дворянство, купечество, граждане, государственные крестьяне, русские, ногайцы, колонисты-немцы». Пестель добавлял, что Таврическая губерния, «несмотря на всю свою разноплеменность, в этом случае, как и во всех других, где дело идет о любви и преданности Престолу и Отечеству, не отстала от чисто русских губерний России»[29]. Каждая из основных групп населения полуострова подготовила собственное боевое подразделение. В специальном обращении к мусульманам муфтий Сеид Джелиль-эфенди выразил безоговорочную поддержку России и призвал всех крымских татар сделать то же самое: «Мы же все мусульмане, от мала до велика, должны быть искренне преданы Царю и Отечеству и для них не щадить ни жизни, ни крови, если она потребуется от нас для их защиты». На призыв муфтия откликнулись беи, давшие «клятву нерушимой верности» царю[30]. В начале войны провинциальные власти Тавриды не сомневались в той преданности, которую демонстрировали татары.

Но довольно скоро на полуостров пришла война, и первоначальный оптимизм испарился. Крым стал театром боевых действий, а его жители страдали не меньше, чем солдаты на передовой. Как только в море показались боевые корабли противника, проживавшие на побережье греки и русские собрали свои пожитки, а власти приступили к мобилизации имеющихся ресурсов[31]. Торговля на полуострове замерла, поскольку все дороги были забиты беженцами и армией. Солдаты занимали частные дома, а их командиры – административные здания. Лишь немногие зажиточные татары могли позволить себе покинуть Крым на время войны; у большинства просто не было денег на переезд. Так они оказались между двух огней, причем их скотину, рабочую силу и провизию пытались использовать обе воюющие стороны. В конечном счете, татары попали под подозрение русских: их обвинили в массовом пособничестве врагу.

По ходу подготовки к боевым действиям военные власти начали слежку за лицами, считавшимися опасными для государства. Первыми, однако, под подозрение попали не татары, а иностранцы и евреи. Например, в начале 1854 года российские власти задержали подданного Османской империи, который легально проживал в Феодосии на протяжении восьми лет. Его обвинили в распространении вредоносных слухов и клевете на российское правительство, после чего он умер в тюремной больнице[32]. Несколько англичан, живших и работавших в Крыму, также были арестованы. Одним из них оказался Томас Аптон, знаменитый архитектор, создавший на полуострове несколько известных сооружений. Его единственной виной была национальность; тем не менее в феврале 1855 года его выслали за пределы Крыма, а все его бумаги были конфискованы и переведены с английского на русский. В конечном счете власти не нашли в них ничего предосудительного и после подписания Парижского трактата в 1856 году ему позволили вернуться к семье[33].

Помимо иностранных граждан, власти следили за евреями. Государство предоставило им право торговать в прифронтовой зоне, поскольку торговцы снабжали русских солдат тем, что власти не могли им предоставить: одеждой, сигаретами, бритвами. Однако в большинстве своем эти люди, торговавшие на линии фронта, были не местными, крымскими, жителями (крымчаками или караимами), а польскими евреями, которым требовалось особое разрешение на ведение торговли в Крыму. Тех, кто не сумел обзавестись необходимыми документами, подвергали аресту и высылке[34]. На фоне общей обеспокоенности несанкционированным пересечением границы несколько случаев привлекли особое внимание российских властей. Например, в сентябре 1854 года губернатор Тавриды получил из канцелярии губернатора Новороссии описание двух «выявленных шпионов», оба они были евреями. Послание содержало имена, информацию о контактах, описание внешности. Так, один из них был высоким и смуглым, с темными волосами и голубыми глазами и безбородым. В ответ на просьбу о содействии власти Крыма начали собственный розыск, но не нашли никого, кто подходил бы под такое описание[35].

В этих ранних случаях отразился первоначальный подход империи к противодействию шпионажу. Когда началась война, у властей не было готовой программы по поимке шпионов. Главной стратегией оставалось выявление иностранных граждан и евреев из западных областей, у которых отсутствовали необходимые документы. Деятельность властей мотивировалась общей ксенофобией, а сбор сведений соответствовал практике, сложившейся в Третьем отделении. По замечанию Сквайра, начиная с 1830-х годов основной задачей Третьего отделения была слежка за поляками, евреями западных областей и путешествующими по России иностранцами[36]. На первом этапе войны, с 1853-го по начало 1854 года, основные жандармские сети были раскинуты довольно далеко от крымского фронта, а власти не слишком интересовались татарами. В качестве особой группы татары попали под подозрение только в сентябре 1854-го, после того, как союзники высадились в Евпатории.

К тому времени Меншиков имел под своим началом 38 тысяч солдат и 18 тысяч матросов, дислоцированных на юго-западе полуострова, а также еще 12 тысяч солдат на востоке, в районе Керчи и Феодосии[37]. С точки зрения жителей полуострова, это число абсолютно не соответствовало ситуации. Когда союзники высаживались в Евпатории, Россия не смогла организовать оборону города, а Симферополь, административный центр Крыма, защищал лишь один батальон. Соответственно, в первую неделю сентября среди обитателей Крыма началась паника: в Симферополь хлынули многочисленные беженцы из Евпатории, среди которых были крепостные, колонисты и татары. Беженцы принесли с собой слухи о тысячах вражеских солдат, разбивших лагерь вдоль берега, и невероятном числе кораблей. По воспоминаниям симферопольского чиновника времен вторжения, под влиянием новостей с фронта и рассказов беженцев «многие жители потеряли голову и не знали, что предпринять; другие стали поспешно готовиться к немедленному выезду из Крыма. […] Со страху они начали поговаривать о том, что союзники двинутся прямо на Симферополь, остававшийся без войска». Особо напуганы были женщины, поскольку их «беспрерывные опасения» и мысли о «диверсиях» были связаны с «неистовством турок и англичан… мужчин, вовсе от природы не робких»[38].

Через несколько дней после высадки в Евпатории и захвата близлежащих деревень союзники разгромили царские войска в битве при реке Альме. Примерно месяц спустя состоялась битва при Балаклаве, известная благодаря атаке британской бригады легкой кавалерии; очевидцы тогда сообщали, что по дороге между Бахчисараем и Балаклавой потоки беженцев «двигались, как лава»[39]. Беженцы продолжали покидать побережье, и к ноябрю, когда состоялась битва при Инкермане, расположенный в центре полуострова бахчисарайский Успенский монастырь стал местом, куда стекались беженцы из Севастополя, Евпатории, Балаклавы и окрестных деревень. Его настоятель подчеркивал тогда серьезность ситуации, отмечая при этом: «Враги, подобно саранче, слетелись в Крым и разоряют его города, заставив жителей спасаться бегством. Не желая судить бегущих, я все же должен спросить: куда они бегут?»[40]

В течение осени 1854 года союзники закрепились на побережье полуострова, а русская армия терпела одно поражение за другим. Императорские войска стремительно отступали из прибрежных районов, сосредоточиваясь вокруг Севастополя. Расположенный всего в 25 километрах от вражеских позиций Симферополь, столица Крыма, оставался без защиты: к ужасу местных жителей, русская армия находилась в 70 километрах от города, в Севастополе[41]. Как пишет Михно, бывший в Симферополе после сентябрьской высадки союзников, «от наших войск не было вестей»[42]. Позднее Меншиков отправил солдат на защиту Симферополя, но это было сделано слишком поздно, и дух местных жителей уже был поколеблен. Его попытки защитить гражданских лиц в других частях полуострова также оказались тщетными[43]. Поскольку регулярная армия отходила к Севастополю, для поддержания порядка во внутренних районах полуострова Меншиков привлек донских и яицких казаков. Они прибыли в Крым с севера, через Симферополь. Итог этого маневра был известен заранее: помня о конфликтах столетней давности, казаки и не думали защищать крымских татар[44].

В разгар паники, вызванной десантом союзников, в Евпаторию прибыл представитель некогда правившей в Крыму татарской династии Месуд-Гирей. Когда Крым был включен в состав России, большинство представителей этого клана бежали в Османскую империю. В первой половине XIX столетия Гиреи служили в турецкой администрации на Балканском полуострове, а также в турецкой армии. В различные периоды в Османской империи из эмигрировавших крымских татар создавались пехотные и кавалерийские части. Крымские татары сражались под турецким флагом против русских в наполеоновских войнах, в русско-турецкой войне 1828–1829 годов, в начале Крымской войны. Сам Месуд-Гирей обосновался в Варне; именно там он уговорил союзников подключить его к подготовке татарского восстания в Крыму и к попыткам убедить татар оказать поддержку иностранному вторжению[45].

Сойдя на берег в Евпатории, Гирей встретился с местными татарами и заручился их поддержкой[46]. Татары снабжали союзников лошадьми и телегами, помогали им переправляться с кораблей на берег. Позже от Евпатории до Перекопа прокатилась волна татарских восстаний. Инсургенты перекрывали дороги, ведущие в города, и брали в заложники российских чиновников[47]. Уже 8 сентября союзники отправили Гирея назад на Балканы, посчитав его миссию выполненной[48]. Более того, его отблагодарили за усердие: после войны он получил от французов почетную медаль Иностранного легиона.

Под влиянием татарской вылазки в Евпатории по полуострову начали стремительно распространяться различные слухи. Многие видели в конфликте с Османской империей религиозный подтекст. Архиепископ Херсонской и Таврической епархии, чья резиденция находилась в Одессе, незамедлительно обратился к Синоду, написав, что Крым пребывает «в смятении» из-за «чрезвычайных условий войны» и «мятежных выступлений татар»[49]. Иерарх просил Синод разрешить ему посещение линии фронта; в конечном счете, он выехал в Феодосию, Бахчисарай, Карасубазар и Геническ, чтобы благословить населенные пункты, находящиеся в наибольшей опасности. Его крымские проповеди, разошедшиеся в печатном виде по всей России, изображали борьбу с Османской империей и западными державами как религиозный конфликт. Он называл войну «бранью священной», которая ведется «не за мирские выгоды, а за святость и честь Креста Христова»[50]. Он также видел в Крымской войне кульминацию судьбы России и исполнения ею христианского долга. У России, по его словам, есть «великое и святое призвание – быть защитницей веры Православной», сражаться «за освобождение от невыносимого ига мусульманского единоверных и единоплеменных собратий наших»[51]. За проповеди и общественную деятельность в годы войны Иннокентий был увенчан многочисленными наградами, к которым его представляли высокопоставленные военные: Остен-Сакен, Горчаков, Меншиков[52].

Пока видный иерей рассуждал о религиозной подоплеке конфликта, крымские татары в большинстве своем всеми силами старались дистанцироваться от беспорядков в Евпатории, Перекопе и Феодосии[53]. К примеру, 6 октября 1854 года Таврическое магометанское духовное собрание подготовило резолюцию, осуждавшую мятежников.

«До сведения нашего дошло, что из числа магометан, в Таврической губернии находящихся, принявших присягу Государю Императору России на верность подданства их, некоторые стали нарушать таковую и [...] многие якобы уже передались неприятелю, прибывшему в пределы России в город Евпаторию. Нарушение присяги строго воспрещается как российским, так равно и магометанским законами»[54].

После этого авторы предлагали пространный список жестких наказаний за предательство по исламскому праву, включая отрубание конечностей и смертную казнь. Таким образом, крымские муфтии выражали безоговорочную поддержку царю и армии и объявляли, что любой татарин, который окажется предателем, будет строго наказан.

Ногайские татары, проживавшие в северных районах Таврической губернии, в Приднепровье, а также вокруг Мелитополя и Бердянска, тоже выражали недовольство действиями татар Евпатории. В петиции, подготовленной неделю спустя, они клялись в преданности царю:

«Находясь более 70 лет под скипетром Великих Государей России, ногайцы чувствуют себя вполне счастливыми своим положением и желают доказать свою благодарность и признательность свою за благодетельные попечения правительства, а вместе с тем показать, сколь чужды они от тех неблагонамеренных и неблагодарных крымских татар, которые оказывали дружеское расположение врагам России»[55].

С этой целью они жертвовали императорской армии провиант, одежду, деньги. В заключение петиции говорилось о том, что «ногайцы не имели никакого сношения с крымскими неблагонамеренными татарами», и вновь указывалось на «верность их престолу и отечеству»[56].

Поначалу имперские власти отнеслись к этим обращениям вполне благосклонно. Бывший генерал-губернатор Тавриды Пестель, ставший на время войны военным губернатором, приняв документы, передал их князю Меншикову, который направил их царю. В свою очередь «Государь Император, по выслушивании отзывов от татар Крыма, выразил благодарность таврическому магометанскому духовенству и ногайскому племени… за верноподданнические их чувства»[57]. Веря в то, что мятеж малой группы людей не отражает настроений всего народа, Николай I согласился, чтобы Таврическое магометанское духовное собрание продолжило начатую деятельность, включая допросы татар, обвиненных в совершении преступлений. Впрочем, несмотря на поддержку со стороны царя, многие местные чиновники продолжали относиться ко всем татарам с подозрением.

После случая в Евпатории и до самого конца войны крымские власти постоянно отправляли вышестоящему начальству донесение за донесением, в которых сообщалось о татарах, сотрудничающих с врагом, передающих врагу сведения о дислокации российских войск, снабжающих врага запасами продовольствия. Ни один из этих докладов не имел доказательной базы. Они скорее представляли собой разрозненные собрания слухов и досужих обвинений, впервые появившихся на страницах одной немецкой газеты еще в апреле 1854 года, сдобренные рассуждениями о настроениях в татарской среде. Хотя некоторые источники и приписывают князю Меншикову намерение эвакуировать татар после высадки союзников в Евпатории, главным действующим лицом, отвечавшим за политику в отношении татарского населения и надзор над ним, был князь Николай Адлерберг, военный губернатор Симферополя и гражданский губернатор Таврической губернии[58]. До появления в Крыму в 1854 году Адлерберг долгое время состоял на государственной службе. В частности, он сражался в кампаниях на Кавказе и участвовал во вводе российских войск в Венгрию в 1849 году. В 1853-м были опубликованы его записки о путешествии по святым местам «Из Рима в Иерусалим»[59]. В ходе войны, осуществляя контроль в отношении властей полуострова, Адлерберг также организовывал и наблюдение за татарами.

Дело, возбужденное против татар Алушты, можно, по-видимому, считать вполне типичным в плане и опасений, которые испытывали российские власти, и используемых ими способов сбора информации, и факторов, подталкивавших их к арестам подозреваемых. В марте 1855 года татарка, в документах фигурирующая как «Айша», передала командиру Греческого батальона информацию о подрывной деятельности татар из ее деревни[60]. Сперва она сообщила офицеру, что татары, живущие в окрестностях Алушты, тайно собираются по ночам, обсуждая встречу французских кораблей. По ее словам, татары были убеждены, что французы вот-вот высадятся в районе Алушты. Айша назвала греку имена злоумышленников и встретилась с его начальством. Руководствуясь исключительно ее бездоказательным заявлением, власти арестовали десять мужчин-татар.

15 июля Айша выдвинула еще одно обвинение, на этот раз против своих родственников, живших в небольшой деревеньке неподалеку[61]. Она заявила, что их посетили четверо татар из Ялты, которые сообщили, что французы высадятся через 15–20 дней. По ее словам, те же самые четверо татар (их имена она назвала) вместе со своими семьями прячутся в лесу, появляясь в Алуште раз в несколько дней, чтобы добыть себе продовольствие и собрать сведения о русских военных[62]. Обвинения Айши дошли до высших властей Крыма, и, хотя никаких подтверждений этим сведениям не было, все названные ею люди были арестованы.

Число сообщений о татарах, общающихся с врагом, нарастало. 28 сентября 1855 года некий окружной чиновник сообщал, что крымские татары «посетили вражеских командиров, поздравляли их, дарили им подарки и целовали руки». Он также жаловался, что селяне передавали захватчикам коров, овец, цыплят, табак, фрукты. Кроме того, татары якобы рассказали французам, где именно в Ялте расположено казначейство, а также, где хранятся запасы провианта, расположены церкви и иные важные объекты. В донесениях излагались слухи о готовящемся мятеже татар против русских, хотя в деревнях, как утверждалось, пока говорили, что «время еще не пришло»[63].

Даже когда война подходила к концу, число обвинений в отношении татар не сокращалось[64]. Так, 6 февраля 1856 года властям поступила очередная информация о предполагаемых шпионах. В доносе татары из Мисхора, Маркура, Симферополя и Токтара обвинялись в том, что они, скрываясь у подножья гор в Байдарской долине, несколько раз пробирались в лагеря русских войск, чтобы информировать французов об их местоположении. Посещение ими лагерей выступало единственным доказательством того, что они шпионили в пользу неприятеля[65].

В основном обвинения, выдвигаемые против татар, сводились к тому, что они информировали врага о расположении русских войск, а также церквей, которые союзники неоднократно грабили[66]. Адлерберг был убежден, что татары имели обширную сеть информаторов, которая раскинулась от Бердянска до Евпатории, и передавали информацию по своим тайным каналам. Он также опасался всеобщего восстания татар в России. Кроме того, российские власти были убеждены, что татары снабжают интервентов скотом, капустой, сеном и другими необходимыми вещами. Все документы, содержавшие подобные сведения, составлялись русскими, которые, проигрывая, чувствовали себя осажденными со всех сторон. Российские чиновники, готовившие эти отчеты, безусловно, верили в их правдивость. И все же их предположения едва ли могли содержать правду. Большинство крымских татар были неграмотными и нищими. Трудно представить, что они были способны создать шпионскую сеть или добровольно отдавать кому-то скотину и еду, в которых сами отчаянно нуждались. По некоторым источникам, татары неоднократно обращались к российским властям с просьбой защитить их от наступающих врагов, опустошавших сельские районы. Но власти не пришли или не смогли прийти им на помощь.

Ранее упоминавшийся житель Симферополя Николай Михно, который сам говорил на языке крымских татар, поскольку его вырастили слуги-татары, предполагал, что отсутствие со стороны русских каких-либо препятствий к высадке союзников делало татарское население легкой мишенью для англо-французской пропаганды. После высадки союзные войска издали прокламацию, в которой «приглашали их [татар] присоединиться к туркам и совокупно действовать со своими единоверцами, обещая им по окончании кампании различные вознаграждения». Михно замечает, что лишь «немногие из туземцев […] перешли на неприятельскую сторону», а поскольку все деревни западного побережья Крыма были оккупированы, местным жителям «волею-неволею» и «по необходимости» приходилось исполнять приказы союзного командования[67]. Некий дворянин, обратившийся к Адлербергу, защищал татар своего поместья, подозреваемых в пособничестве врагу. По его заявлению, татары, вопреки выдвинутому обвинению, не передавали французам сена и капусты – наоборот, отказываясь делать это, они стали жертвами безжалостного вымогательства[68].

Но голосов в поддержку татар было мало, а подозрительность и притеснения сохранялись до конца войны. Адлерберг предпринимал против татар самые разнообразные меры. Он предписывал тайным осведомителям следить за ними, часто вызывал их на допросы и всячески запугивал. В некоторых, наиболее вопиющих, случаях, он высылал татар в Курск; так, среди первых, приговоренных к высылке, оказались татары, которых обвинили в измене по доносу Айши. По имеющимся у нас данным, в совокупности около 100 татар были высланы в Курск и еще 49 в Екатеринослав[69]. Вместе с тем главными свидетельствами политики Адлерберга, которые сохранились до наших дней, стали материалы нетипичных и прецедентных дел, ведение которых потребовало от властей большого объема бумажной работы. В одну из таких историй попали четверо татарских мальчиков.

22 июня 1855 года четверо мальчиков, ни один из которых не был старше шестнадцати лет, были взяты военными на допрос, поскольку они, как предполагалось, побывали на боевом корабле противника. На допросе мальчики заявляли о своей невиновности, утверждая, что они покинули дом только для того, чтобы продать казаку лошадь. Несмотря на их показания, власти заключили детей под стражу. Позже следователь, занимавшийся этим делом, получил письма с положительными характеристиками мальчиков; среди поручителей были татарский окружной голова и татарская княжна. С учетом того, что за мальчиков заступились представители татарской элиты, дело было передано генералу Горчакову, который, сменив князя Меншикова, стал в феврале 1855 года новым командующим российскими войсками в Крыму. В августе того же года он распорядился, чтобы всех четверых отпустили из-за недостаточности доказательств. Но в январе 1856 года дело все еще не было закрыто, поскольку в трехмесячный период между началом расследования и приказом Горчакова о его прекращении подростков успели выслать в Курск. 16 января военный губернатор Курска сообщал, что двое детей уже были отправлены назад в Симферополь в сентябре 1855 года, и пообещал без промедлений отправить домой третьего. Четвертый мальчик, по его словам, умер, еще находясь под арестом в Перекопе[70].

Несколько «татарских» дел дошли даже до царя. Руководство жандармерии возвращало такие дела крымским властям, поручая им сбор дополнительной информации. Неудивительно, что это производило сумятицу и конфликт интересов. Например, в декабре 1855 года жандармы получили сведения о том, что в Крыму уже несколько месяцев находятся французские шпионы. Местной администрации и полиции было сделано внушение в связи с тем, что они недобросовестно выполняют свои прямые обязанности. В январе 1856 года граф Адлерберг весьма гневно ответил на эти претензии, указав, что крымская администрация вынуждена исполнять любые распоряжения военного командования, а в Феодосии, Евпатории и Ялте все заботы чиновников обусловлены ходом военной кампании. К сказанному он добавлял, что окружная полиция не несет ответственности за сбои в системе слежки, поскольку перегружена обязанностями, возложенными на нее в связи с войной. Ответ Адлерберга показывает, до какой степени столичные чиновники были далеки от проблем линии фронта, а также сколь серьезно изменилась работа местной администрации в связи с войной[71]. В том же докладе Адлерберг настаивает, что татары представляют бóльшую угрозу для безопасности России, чем вражеские шпионы. Он сетует на трудности секретной работы среди «злонамеренных людей, потакающих врагу». Причем иногда, по его словам, этим «вредителям» действительно удается ускользнуть от государственного надзора, поскольку они слишком многочисленны[72].

Отношение Адлерберга к татарам было чрезвычайно суровым, так как он считал их самой серьезной угрозой для проводимых в Крыму военных операций. Представляя свою позицию генералу Горчакову, он предложил решение, которое можно считать пугающей прелюдией к действиям советского режима в ходе Второй мировой войны: массовую депортацию[73]. Барон Врангель, командовавший морскими силами в районе Перекопа, ранее уже настаивал на депортации всех татар, находящихся под надзором властей. По его мнению, независимо от доказанности вины татар, вызывающих подозрения, необходимо принудительно высылать. Адлерберг соглашался с Врангелем; по его оценкам, нет никаких сомнений в том, что татары передают врагу информацию о русских войсках. Практический опыт, утверждал он, свидетельствует о том, что повсюду, где появляется враг, сразу же находятся изменники среди татар. Поэтому, собственно, одной только высылки подозрительных лиц будет недостаточно. Любого татарина, обнаруженного в запретной зоне, нужно объявлять изменником, приговаривать к смерти и расстреливать. Татар южного побережья Крыма, по предложению Адлерберга, следовало депортировать поголовно и без исключений; в качестве места высылки очень подходит Курск. Для того чтобы поддержать производительность крымских поместий, на смену татарам нужно прислать русских крестьян[74]. План Адлерберга не был принят, но все же очень существенно, что проект всеобщей депортации был выдвинут столь высокопоставленным представителем царской администрации.

Несмотря на суровость рекомендаций Адлерберга, они не были воплощены в реальную политику. Скорее Адлерберг реагировал на тревожащую его местную ситуацию в режиме ad hoc, не согласовывая своих идей с другими представителями русской бюрократии. В архивах нет никаких сведений о позиции царя Николая после того, как он в октябре 1854 года принял клятву верности от мусульман Крыма. Генерал Горчаков, который, в отличие от царя, непосредственно находился в зоне военных действий, не одобрял обращения Адлерберга с татарами и неоднократно требовал от него и от прочих официальных лиц прекратить антитатарскую деятельность. Ознакомившись с несколькими дошедшими до него делами, Горчаков писал Адлербергу, что тому необходимо положить конец слежке за татарами и их арестам, а также прочим действиям, основанным на доносах, поскольку от всего этого «больше вреда, чем пользы»[75]. Когда власти Перекопа решили создать особый судебный комитет, занимающийся делами о коллаборационизме татар, Горчаков настоял на том, чтобы на заседаниях присутствовал назначенный им наблюдатель. Вскоре после получения первых отчетов этого наблюдателя комитет был расформирован. 7 мая 1856 года во все округа Таврической губернии поступила телеграмма, в которой Горчаков потребовал прекратить всякую деятельность военных комиссий и комитетов, связанную с коллаборационизмом, и предписывал в кратчайшие сроки освободить из-под стражи всех татар[76].

Освобождение татарских узников было постоянной линией, которую проводил Горчаков. Одним из дел, получивших наиболее полное документальное закрепление, стало дело Саида Чилиби, переводчика, работавшего в суде. Власти считали, что этот человек шпионил в пользу противника и неоднократно встречался с его агентами. В Ялте он якобы показал врагу, где хранится провиант, и «давал советы, как лучше навредить [России]». Переводчика также обвиняли в контактах с вражескими агентами в Одессе и в содействии передаче неприятелю нескольких сотен голов крупного и мелкого рогатого скота, приобретенных у жителей деревень южного берега Крыма. Дело было открыто в сентябре 1854 года и прошло несколько инстанций, прежде чем оказалось на столе у недавно назначенного Горчакова. Главнокомандующий распорядился передать рассмотрение этого дела в инстанции, находившиеся в подчинении у Таврического магометанского духовного собрания. Он верил в татарские институты и в их способность справедливо во всем разобраться. Собрание провело собственное расследование и признало Чилиби невиновным. Однако Адлерберг, отказавшись признать это решение, продолжал держать переводчика в тюрьме. В конце концов, вновь обратившийся к этому делу в апреле 1855 года Горчаков приказал Адлербергу освободить заключенного, «поскольку против него нет достаточных доказательств»[77].

Еще одним делом, в котором Горчаков встал на защиту татар, стало дело, возбужденное по доносу той же Айши. Как уже отмечалось, на основании ее обвинений десять татар были арестованы и в мае 1855 года высланы в Курск. В их числе оказались двое глав татарских округов и прочие представители татарской знати. Горчаков получил прошение от племянника одного из заключенных Абдури Манчикова, который служил в русской армии в звании капитана. В петиции утверждалось, что арестованные невиновны, а здоровье одного из них, семидесятилетнего мужчины, не выдержит пребывания в тюрьме. Получив документ, Горчаков вмешался в рассмотрение дела и добился освобождения пяти человек. Он написал Адлербергу, что проситель Манчиков «состоит на русской службе» и потому достоин доверия и уважения. Вскоре все обвиняемые оказались на свободе. После войны российские власти официально признали, что этих людей осудили по ложному обвинению. Впрочем, вернувшись в родные места в июле 1858 года, они обнаружили, что им негде жить, поскольку власти Ялтинского округа перераспределили их земли[78].

Конфликты между Горчаковым и Адлербергом показывают, насколько глубокими были расхождения царских чиновников по вопросу о татарской лояльности. Они также позволяют предположить, что многие высокопоставленные представители власти, включая Николая I и Горчакова, не поддерживали гонений на татар. Непонятно однако, что помешало Горчакову предпринять дальнейшие действия в их защиту. Конечно, он был полностью занят обороной Севастополя, а массовую миграцию татар после завершения войны вряд ли можно было предвидеть. К сентябрю 1855 года Горчаков «разрывался» между намерением Александра II продолжать войну и своими частными контактами с французским дипломатом Морни, в ходе которых обсуждались перспективы мира. К тому же, возглавляя все вооруженные силы юга России, он не мог следить за повседневными делами низовых чиновников. Административная субординация предоставляла Адлербергу широкие полномочия в отношении гражданского управления, и поэтому до Горчакова дошли только несколько исключительных «татарских» дел[79].

По мере того, как война затягивалась, татары все больше ощущали безвыходность своего положения: на них одновременно давили русская контрразведка, казаки-мародеры и голодные войска союзников. С осени 1854-го и до весны 1855 года они начали малыми группами покидать Крым. Первыми это заметили окружные чиновники. 30 июня 1855 года служащий администрации Симферополя сообщил Адлербергу, что один из видных представителей татарской знати и 13 членов его семьи, забрав все имущество, «ушли к врагу [в Османскую империю]»[80]. По свидетельствам очевидцев, этот человек приглашал и других жителей своей деревни присоединиться к нему, но на тот момент желающих не нашлось. Некоторое время спустя, в декабре 1855 года, 46 мужчин и 50 женщин бросили свои жилища в деревне Кучук-Кой. В населенном пункте остались только один старик и четыре старухи. Отвечая на расспросы ялтинских властей, эти люди сказали, что не знают, что случилось, поскольку их односельчане ушли глубокой ночью[81]. Первые случаи ухода вызвали некоторое беспокойство у местных чиновников, но отнюдь не подготовили их к массовому исходу, начавшемуся после войны.

22 апреля 4,5 тысячи татар отплыли из Балаклавы в Константинополь. Объясняя это событие, канцелярия генерал-губернатора Малороссии сообщала, что турецкое правительство тайно предложило крымским татарам перебраться в Турцию. Массовый характер бегства настолько встревожил местные власти, что они обратились к царю с вопросом, надлежит ли им чинить препятствия подобным акциям в будущем. Александр II, получивший трон после кончины Николая I в марте 1855 года, ответил, что не видит причин удерживать татар от переезда, добавив, что избавить полуостров от злонамеренных людей будет даже полезно[82]. Заявление царя было передано во все округа Крыма, включая и те, которые в наибольшей степени были затронуты боевыми действиями – Перекоп, Ялту, Феодосию и Евпаторию[83].

Генерал-губернатор Новороссии, граф Строганов, черствый бюрократ, сменивший просвещенного князя Воронцова, восприняв слова государя буквально, сообщил крымским властям, что «Его Императорское Величество указало на необходимость освободить полуостров от этого зловредного народа»[84]. Таким образом, произошедшая в конце войны смена режима обернулась официальным одобрением и поощрением российскими властями массового отъезда коренного населения Крыма. Строганов, который прежде считал исход крымских татар «полезным» или «желательным», теперь рассматривал его в качестве «необходимости». Государство в тот период максимально четко артикулировало свой курс на официальное поощрение эмиграции татарского населения.

Поначалу, однако, русские чиновники, способные подтолкнуть татар к отъезду, не могли открыто действовать в этом направлении из-за ограничений, предусмотренных Парижским мирным договором[85]. Согласно статье 5 этого документа, все воюющие стороны были обязаны «даровать полное прощение тем из их подданных, которые оказались виновными в каком-либо продолжении военных действий в соучастии с неприятелем». Далее в договоре говорилось, что «все воюющие стороны даруют полное прощение подданным, которые во время войны оставались в службе другой из воевавших держав»[86]. Эти положения были включены в договор, чтобы защитить не только татар, но также болгар и греков Османской империи, которые во время войны активно поддерживали русских. Кроме того, были еще и восточные христиане, которые оказались бездомными после того, как Бессарабия отошла от России к Османской империи. Эта группа включала русских поселенцев, а также молдаван, болгар и греков[87].

В 1856 году российские власти впервые испытали на себе действие договора, когда попробовали вести переговоры о статусе репатриантов, возвращавшихся в Крым для того, чтобы либо воссоединиться с оставленными здесь семьями, либо же, напротив, забрать в Османскую империю оставшихся родственников. Российские власти сразу дали понять, что они не рады ни тем ни другим. Сначала власти Крыма рассматривали татарских эмигрантов как предателей и пытались наказывать репатриантов тюремным заключением или сибирской ссылкой. Некоторые подобные дела ушли на самый высокий, губернский, уровень. Принимая во внимание ограничения, налагаемые Парижским договором, Строганов предложил интересное решение: по его мнению, татары, путешествовавшие в другие страны без надлежащих отметок в паспортах, были нарушителями внутрироссийского законодательства. Таким образом, ссылаясь на одну из статей Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года, он предлагал лишать таких татар гражданских прав и отправлять в Сибирь[88]. Иначе говоря, к 1856 году российское правительство считало всех татар, уехавших незаконно, то есть не проштамповавших свои паспорта, изменниками. Разумеется, тех, кто воспользовался легальными каналами пересечения границы, власти тоже не оставляли в покое, но правовых оснований для уголовного преследования этой категории татар у чиновников не было.

По ходу событий дело репатриантов попало к князю Горчакову, который снова оказался вовлеченным в решение татарской проблемы. Он сравнил их печальную участь с бедственным положением османских болгар и османских греков. Многие из этих людей, рассуждал он, хотели бы вернуться в родные места, которые после войны отошли к Османской империи. По мнению Горчакова, отношение к крымским татарам, желающим вернуться в Россию, как к преступникам может дать турецким властям основание аналогичным образом относиться к грекам и болгарам, которые в ходе войны перешли под российское подданство, но теперь хотят вернуться домой[89]. Впоследствии Горчаков убедил крымские власти не мешать возвращению татар и осмотрительно относиться к любым вопросам, касающимся татарского населения[90]. В июле 1856 года администрация Ялты направила Адлербергу списки татар, которые покинули Крым, и списки тех, кто потом вернулся домой. Всего в списках были 593 эмигранта и 21 репатриант. Это неточная цифра, поскольку указывались только главы домохозяйств[91]. Иначе говоря, список характеризует только первую фазу послевоенной эмиграции крымско-татарского населения[92].

После окончания войны Крым напоминал гигантское кладбище. По имеющимся на сегодня данным, на полуострове погибли 95 тысяч французских, 22 тысячи британских и 475 тысяч российских солдат[93]. Некоторые источники сообщают о том, что в одном только Севастополе расстались с жизнью 100 тысяч человек. Масштабное смертоубийство, вызванное войной и болезнями, дополнялось полнейшим опустошением городов полуострова. В результате бомбардировок Севастополь был разрушен до основания. Другие города и поселения, например, Ялта, Евпатория и Балаклава, подверглись разграблению солдатами обеих воюющих армий. Жители побережья в массовом порядке оставили свои дома. Так, Феодосия, если не принимать в расчет находившийся там крупный военный госпиталь, больше напоминала пустыню, нежели город[94].

Во второй половине десятилетия в Крыму шел медленный, трудный, болезненный процесс восстановления[95]. После состоявшегося летом 1856 года возвращения оккупированных союзниками территорий под контроль российской администрации началась тяжелая и напряженная работа по очистке полуострова и приведению его в довоенное состояние. В Евпатории, например, властям приходилось избавляться от двухлетних залежей мусора, оставленного 100 тысячами людей, и куч навоза, произведенного 2 тысячами лошадей[96]. По мере реконструкции городов в них начали возвращаться прежние жители. Большинство из них столкнулось с ужасающей бедностью. Многие лишились не только домов, которые были разграблены и сожжены врагом, но и средств к существованию. Урожай погиб, скот был вырезан, фабрики остались без машин, а торговые корабли подверглись конфискации, разграблению или разрушению.

Крымская война повлияла на полуостров и в религиозном отношении, поскольку повлекла за собой новую программу христианизации. Перед войной генерал-губернатор Новороссии и наместник Кавказа, князь Воронцов, активно противился распространению христианских учреждений в Крыму. Он неоднократно блокировал усилия по утверждению на полуострове собственной церковной иерархии, опасаясь, что это может породить в головах местного населения опасные и беспочвенные представления о том, будто правительство намерено заставить их оставить ислам и перейти в православие[97]. Но, несмотря на колебания Воронцова, архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий (Борисов) сделал христианизацию Крыма своей главной заботой. Его одолевала идея обращения в христианство татар, поскольку, по его мнению, от этого зависела стабильность Крыма. Их переход в христианство, писал он великому князю Константину в 1852 году, является «делом первой важности – не только в отношении к церкви, но и к государству, по сознанию самих губернаторов таврических»[98]. К концу войны христианство окончательно укрепилось на полуострове, где появилось много новых церквей, монастырей и была учреждена своя епархия[99].

В то время как христианизация Крыма отметила серьезный сдвиг в местной политике, разорение татарского населения стало наиболее печальным последствием войны. Многие современники видели в двусмысленном положении татар во время войны пролог последовавшего затем упадка. Англичанин, побывавший в Крыму в 1855 году, писал:

«Татары – стремительно исчезающий народ, их снижающаяся численность усугубляется исчерпанием духовных сил. Этот грустный факт определяется их положением как покоренного народа, лишенного собственной территории, социальной и политической значимости и страдающего от притеснений чиновников. С болью думаю о том, какими бедствиями для них обернется нынешняя война»[100].

В этом фрагменте татары представлены жертвами имперского завоевания. Причины упадка видятся не столько в злонамеренном пренебрежении со стороны властей, сколько в последствиях имперской экспансии, которые могут проявляться в любых покоренных землях: это потеря территории, утрата политической автономии, корыстолюбие местного начальства. Сходные перспективы открывались каждому европейскому или российскому наблюдателю, знавшему о положении крымских татар. В частности, один из них в 1840-е годы писал о том, что «с уверенностью предвидит… полное исчезновение [крымских татар] в более или менее обозримом будущем»[101].

Когда война подходила к концу, российские власти предложили татарам очень скудную компенсацию за их разоренные дома, уничтоженные стада и погубленные урожаи. Подобное возмещение не только не могло покрыть убытки, но и не позволяло татарам продержаться до налаживания мирной жизни[102]. Миграция, начавшаяся в 1855 году, неуклонно продолжалась. К 1860 году число эмигрировавших татар превысило 100 тысяч. В 1867-м, когда российские власти, которые вели статистику на основании полицейских отчетов, убедились в том, что эмиграция прекратилась, Крым навсегда покинули 104 211 мужчин и 88 149 женщин[103]. После них остались 784 опустевшие деревни и 457 брошенных мечетей[104].

Одновременно с появлением христианских институтов в Крым (как и на Кавказ) стало прибывать новое христианское население. Бывшие татарские деревни начали занимать другие люди, среди которых были не только русские, но и греки, болгары, немцы, чехи, эстонцы и другие. В 330 деревнях российское правительство разместило беженцев из Бессарабии, утраченной вследствие войны. Многочисленные болгары, спасавшиеся от преследований в Османской империи, основали несколько колоний, заняв 41 татарскую деревню[105]. Татары же, напротив, селились в местах, оставленных болгарами[106]. Ни тем ни другим не было удобно на новых местах, но это уже другая история[107].

В статье о насилии государств по отношению к проживающим на его территории народам Марк Мазовер призывает более четко «разобраться в том, что подобное насилие означает для государства и как может меняться та роль, которую в разные времена играют в нем различные государственные органы и учреждения»[108]. Государственная политика в отношении татар в годы Крымской войны реализовалась в деятельности множества чиновников, имевших различные взгляды. Петербургские власти почти не интересовались этим вопросом и мало что знали о трудностях, с которыми сталкивалось гражданское население Крыма в военную пору. Они редко вмешивались в решение вопросов, касающихся татар. Тем не менее властные решения в отношении татар не появлялись из ниоткуда. Местное чиновничество работало в нестабильных условиях войны, характеризующихся насилием в прифронтовых зонах и нарастающей религиозной напряженностью. На выработку политического курса влияли и международные договоренности, как, например, Парижский договор, содержавший положения, направленные на защиту православных беженцев. Война и создаваемый ею культурный фон ощутимо и разносторонне влияли на государственную политику, что вело к несистематическим и непоследовательным попыткам разрешения татарской проблемы. Поэтому в данной ситуации использование понятия централизованного государства, принимающего однонаправленные решения в отношении населения приграничных территорий, просто неприменимо. Российское государство не имело заранее обдуманных планов, предполагающих депортацию или насильственную миграцию.

Из сказанного следует, что нам нужны более глубокие знания о переселениях народов и в особенности о случаях миграции, имевших место во время войны и происходивших без предварительной организации и планирования. Эпизод, описанный в данной статье, наиболее близок к «ненасильственной миграции», по классификации Павла Поляна. По его словам, насильственные миграции делятся на несколько подвидов, среди которых миграции, которые явно и целенаправленно стимулируются насилием, и миграции, осуществляемые посредством «механизмов косвенного воздействия», когда «отсутствует решение или распоряжение верховной власти»:

«Наличие должностного лица, отдающего четкий приказ о переселении, вовсе не обязательно. Людей могут поставить в такое положение, когда они сами и по собственной воле примут решение, необходимое властям»[109].

Но даже такое объяснение, где внимание акцентируется на том факте, что вынужденная миграция не всегда предполагает наличие явно выраженной вины государства, в полном объеме отражает сложную природу властных отношений времен Крымской войны, высокий уровень неопределенности, выражавшийся в разбросе взглядов чиновников на одну и ту же проблему, случайности военного времени.

150-летие Крымской войны создает прекрасную возможность для переосмысления ее сложной истории, причем инициаторами этого процесса выступают сами татары[110]. В 2003 году годовщина начала Крымской войны широко отмечалась в Крыму; самые торжественные мероприятия проходили 10 сентября, в официальный день памяти погибших при обороне Севастополя. В пышных церемониях у военных мемориалов приняли участие депутаты парламента, представители Русской православной церкви, гости из других государств, в частности, из Великобритании. Но крымские татары подозрительным образом отсутствовали. Причины их отсутствия разъяснил Ибрагим Абдуллаев в своей статье «Отголоски колониальной войны». Он задается вопросом, который составляет саму основу переосмысления событий 1853–1856 годов: «Какую победу отмечают на солдатских кладбищах?»[111]. По мнению автора, речь идет не о победе союзников над Россией, а о победе России над крымскими татарами[112]. Соответственно, рекомендация Адлерберга депортировать татар выступает мрачным предзнаменованием грядущей советской политики в отношении татар, реализованной во время Второй мировой войны. Связь между переселением татар в XIX веке и депортацией 1944 года прослеживает и другой крымский исследователь, утверждающий, что Сталин преуспел в воплощении «вековой мечты царизма»[113]. Учитывая потерю автономии, земли, прав, а также многочисленные миграции, выпавшие на долю татар в царский период, трудно избежать истолкования депортации как неизбежного следствия имперской политики. Тем не менее не стоит относиться к депортации татар как к какому-то типично российскому проекту. Не будем забывать, что, несмотря на ужасное обращение со стороны властей, которому татары подверглись во время Крымской войны, Адлерберг так и не смог депортировать их, поскольку другие русские чиновники удержали его от этого шага.

Анализ официальных позиций по вопросу о крымских татарах в Крымскую войну, в том числе выраженных Русской православной церковью и Таврическим магометанским духовным собранием, позволяет сделать целый ряд важных выводов. Прежде всего: имперское государство было сложносоставным образованием, официальные представители которого могли иметь диаметрально противоположные взгляды на одну и ту же проблему. Далее, решения, принимаемые на местном уровне, могли влиять на политику даже более существенно, чем указания из центра. Наконец, чиновники в своей деятельности были вынуждены учитывать условия военного времени, а также изменения в культурном и религиозном контекстах. Что касается вопроса о связи между XX веком и предшествующими столетиями, то можно заметить, что, несмотря на фундаментальные различия двух явлений – сталинской депортации и преследований татар в Крымскую войну, – и в советской, и в имперской России нужды людей всегда имели второстепенное значение по отношению к нуждам государства. Хотя крымские татары в период Крымской войны избежали насильственного переселения, высокопоставленные представители власти всерьез размышляли об их поголовной высылке. Наконец, данное исследование открывает новый аспект Крымской войны, о котором говорят не слишком часто. История войны есть нечто большее, чем баланс сил европейских держав, военно-техническое превосходство или стратегии на поле битвы. Крымская война кардинальным образом изменила культурный ландшафт полуострова, оставив после себя наследие, которое тяготит здешнее население и по сей день.

Перевод с английского Екатерины Захаровой

[1] Перевод выполнен по: Kozelsky M. Casualties of Conflict: Crimean Tatars during the Crimean War // Slavic Review. 2008. Vol. 67. № 4. P. 866–891.

[2] Обсуждение того, как религиозность Николая I влияла на конфликт вокруг «Святых мест», приведший к войне, см.: Goldfrank D. The Holy Sepulcher and the Origin of Crimean War // Lohr E., Poe M. (Eds.). The Military and Society in Russia, 1450–1917. London, 2002. P. 491–505. О восприятии Александром II Крымской войны как священной см.: Mosse W. How Russia Made Peace September 1855 to April 1856 // Cambridge Historical Journal. 1955. Vol. 11. № 3. P. 300–301 (см. перевод данной статьи в этом номере «НЗ». – Примеч. ред.). Анализ того, как пропагандировалась священная война, см. в работах: Norris S. A War of Images: Russian Popular Prints, Wartime Culture, and National Identity, 1812–1945. DeKalb, 2006. P. 63–66, 80–106; Robson R. Solovki: The Story of Russia Told through Its Most Remarkable Islands. New Haven, 2004. P. 155–169; Kozelsky M. Christianizing Crimea: Church Scholarship, «Russian Athos» and Religious Patriotism of the Crimean War. PhD diss. University of Rochester, 2004.

[3] О статистике миграций и альтернативных подходах к ней см.: Ханацкий К.В. Памятная книга Таврической губернии, изданная таврическим губернским статистическим комитетом. Симферополь, 1867. С. 416–436; Маркевич А. Переселения крымских татар в Турцию в связи с движением населения в Крыму // Известия Академии наук СССР. Отделение гуманитарных наук. 1928. Т. 1. С. 375–405; 1929. Т. 2. С. 1–16; Fisher A. Emigration of Muslims from the Russian Empire in the Years after the Crimean War // Jahrbücher für Geshichte Osteuropas. 1987. Bd. 35. № 3. S. 356–371.

[4] Уиллис Брукс и Роберт Крюс отмечают, что Крымская война стала поворотным пунктом в имперской политике по отношению к мусульманам. См.: Brooks W. Russia’s Conquest and Pacification of the Caucasus: Relocation Becomes a Pogrom in the Post-Crimean War Period // Nationalities Papers. 1995. № 4. P. 682–683; Crews R. For Prophet and Tsar: Islam and Empire in Russia and Central Asia. Cambridge, Mass., 2006. P. 300–311.

[5] В статьях по данной теме высказываются различные взгляды на причины миграции 1860-х годов. При этом в большинстве материалов сама война почти не затрагивается, а архивные источники не привлекаются. См.: Fischer A. Op. cit.; Williams B. Hijra and Forced Migration from Nineteenth-Century Russia to the Ottoman Empire // Cahiers du monde Russe. 2000. Vol. 41. № 1. P. 79–108; Pinson M. Demographic Welfare – An Aspect of Ottoman and Russian Policy, 1854–1866. Cambridge, Mass., 1970; см. также обзор, сделанный в книге: Бекирова Г. Крым и крымские татары, XIX–XX века. М., 2005. С. 11–13.

[6] В европейской дипломатической истории бытует мнение, будто Крымской войне посвящен значительный пласт литературы. В отношении России, однако, это не совсем верно, поскольку в российской перспективе это событие рассматривалось только в двух англоязычных работах. См.: Goldfrank D. The Origins of the Crimean War. New York, 1994; Curtiss J. Russia’s Crimean War. Durham, 1979. Единственной серьезной монографией о Крыме времен войны остается написанная столетие назад книга Арсения Маркевича: Маркевич А. Таврическая губерния во время Крымской войны по архивным материалам [1905]. Симферополь, 1994.

[7] Историки потратили немало сил, пытаясь должным образом описать и разграничить такие понятия, как «геноцид», «этническая чистка» и «вынужденная миграция». Подробнее об этой терминологической дискуссии см., в частности: Naimark N. Fires of Hatred: Ethnic Cleansing in Twentieth-Century Europe. Cambridge, Mass., 2001. P. 2–5; Béla Várdy S., Tooley H., Huzar Várdy A. (Eds.). Ethnic Cleansing in Twentieth-Century Europe. Boulder, 2003. P. 2–6; Martin T. The Origins of Soviet Ethnic Cleansing // Journal of Modern History. 1998. Vol. 70. № 1. P. 813–861.

[8] Как писал недавно Роберт Крюс: «Приверженность царского правительства к управлению посредством религиозных практик и институтов, а также склонность к политической поддержке православия, позволяла государству реже обращаться к насилию и чаще достигать консенсуса, нежели историки предполагали ранее» (Crews R. Op. cit. P. 8).

[9] См.: Werth P. At the Margins of Orthodoxy: Mission, Governance, and Confessional Politics in Russia’s Volga-Kama Region, 1827–1905. Ithaca, 2002; Breyfogle N. Heretics and Colonizers: Forging Russia’s Empire in South Caucasus. Ithaca, 2005; Jersild A. Orientalism and Empire: North Caucasus Mountain Peoples and the Georgian Frontier, 1845–1917. Montreal, 2002; Gerachi R., Khodarkovsky M. Of Religion and Empire: Missions, Conversion, and Tolerance in Tsarists Russia. Ithaca, 2001; Skinner B. The Irreparable Church Schism: Russian Orthodox Identity and Its Historical Encounter with Catholicism // Ransel D., Shalcross B. (Eds.). Polish Encounters, Russian Identity. Bloomington, 2001. P. 20–36; Weeks T. Nation and State in Late Imperial Russia: Nationalism and Russification on the Western Frontier, 1863–1914. DeKalb, 1996.

[10] О литературе, посвященной соотношению религии и национальной идентичности в Крыму после включения полуострова в состав Российской империи и в предвоенные годы, см.: Kozelsky M. Op. cit. О юридическом статусе, правах и привилегиях татар см.: O’Neil K. Between Subversion and Submission: The Integration of the Crimean Khanate in the Russian Empire, 1783–1853. PhD diss. Harvard University, 2006.

[11] См.: Carmichael C. «Neither Serbs, Nor Turks, Neither Water Nor Wine, but Odious Renegades»: The Ethnic Cleansing of Slav Muslims and Its Role in Serbian and Montenegrin Discourses since 1800 // Béla Várdy S., Tooley H., Huzar Várdy A. (Eds.). Op. cit. P. 113–132.

[12] Gatrell P. A Whole Empire Walking: Refugees in Russia during World War I. Bloomington, 1999; Baron N., Gatrell P. (Eds.). Homelands: War, Population and Statehood in Eastern Europe and Russia, 1918–1924. London, 2004.

[13] Idem. War Population Displacement and State Formation in the Russian Borderlands, 1914–1924 // Baron N., Gatrell P. (Eds.). Op. cit. P. 12.

[14] В частности, Павел Полян различает насильственные и ненасильственные миграции, приводя соответствующие примеры: Polian P. Against Their Will: The History and Geography of Forces Migrations in the USSR. Budapest, 2004. P. 43–47. Богатый обзор литературы по геноциду, этническим чисткам и вынужденным миграциям, включая анализ ее недостатков, представлен в статье: Mazower M. Violence and the State in the Twentieth Century // American Historical Review. 2002. Vol. 106. № 4. P. 1158–1178.

[15] На одном конце спектра в этой когорте мы можем расположить Эрика Хобсбаума, который пишет: «Жестокость, с которой осуществлялись еврейские погромы, не идет ни в какое сравнение с той жестокостью, которую увидело следующее поколение». На другом конце – Дэвид Голдхаген, чье неоднозначное исследование низового антисемитизма рассматривает Холокост как неизбежное воплощение идей, сложившихся еще в ХIХ веке. См.: Hobsbaum E. Age of Extremes: A History of the World, 1914–1991. New York, 1996. P. 120; Goldhagen D. Hitler’s Willing Executioners: Ordinary Germans and the Holocaust. New York, 1996. Эндрю Белл-Фиалкофф начинает свое оригинальное исследование этнических чисток с древней Ассирии (Bell-Fialkoff A. Ethnic Cleansing. New York, 1996). См. также: Kershaw I. War and Political Violence in Twentieth-Century Europe // Contemporary European History. 2005. Vol. 14. № 1. P. 107–123; Naimark N. Op. cit.

[16] Kershaw I. Op. cit. P. 108.

[17] См. обстоятельный комментарий Стивена Смита к статье Иена Кершоу: Smith S. Comments to Kershow // Contemporary European History. 2005. Vol. 14. № 1. P.124–130.

[18] По мнению Амира Вайнера, политика СССР по отношению к собственному населению складывалась под влиянием уникальных «исторических предрассудков». Это мнение в целом признается в литературе, посвященной депортациям, но глубокому анализу оно не подвергалось. Концепция Вайнера представлена в статье: Weiner A. Nothing but Certainty // Slavic Review. 2002. Vol. 61. № 1. P. 46. Более подробный анализ советских депортаций см. в работах: Conquest R. The Nation Killers: The Soviet Deportations of Nationalities. New York, 1970; Kreindler I. The Soviet Deported Nationalities: A Summary and an Update // Soviet Studies. 1986. Vol. 38. № 3. P. 387–405; Gelb M. An Early Soviet Ethnic Deportation: The Far-Eastern Koreans // Russian Review. 1993. Vol. 54. № 3. P. 389–412; Бугай Н.Ф. Л. Берия – И. Сталину: «Согласно Вашему указанию». Москва, 1995; Martin T. Op. cit.; Polian P. Op. cit.

[19] Fisher A. Op. cit.; Brooks W. Op. cit.

[20]О связи между обменами населением в ходе Крымской войны и переселением народов на Ближнем Востоке и Балканах см.: Fisher A. Op. cit.; Williams B. Op. cit. P. 79–108. Марк Пинсон в свою очередь сосредоточивается на обменах населением между Российской и Османской империями после Крымской войны: Pinson M. Op. cit.

[21] Fisher A. Op. cit. P. 362.

[22] См.: Государственный архив Автономной Республики Крым (ГААРК). Ф. 26. Оп. 4. Дополнительную информацию по делам, инициированным против крымских татар, можно найти в собрании микрофильмированных документов, находящемся в Российском государственном военно-историческом архиве в Москве (РГВИА) и опубликованном по-английски: The Crimean (Eastern) War, 1853–1856. Woodbridge, 2004.

[23] Немногочисленные англоязычные публикации, посвященные материалам тайных служб николаевской эпохи, писались несколько десятилетий назад без привлечения архивных источников и без какой-либо привязки к Крымской войне. См., например: Monas S. The Third Section: Police and Security in Russia under Nicholas I. Cambridge, Mass., 1961; Squire P. The Third Department: The Establishment and Practices of the Political Police in Russia of Nicholas I. London, 1968. Впрочем, русскоязычные публикации по данной теме тоже не касаются Крымской войны. См., например: Чукарев А.Г. Тайная полиция России, 1825–1855 гг. М., 2005. Анализ политики безопасности, формировавшейся после кончины Николая I, см.: Daly J. Autocracy under Siege: Security Police and Opposition in Russia, 1866–1905. DeKalb, 1998; а также другие работы этого автора.

[24] Holquist P. «Information is the Alpha and Omega of Our Work»: Bolshevik Surveillance in the Pan-European Context // Journal of Modern History. 1997. Vol. 69. № 3. P. 416. Другие авторы также отмечали бездоказательность выдвигаемых властями обвинений. По оценкам Сквайра, около 90% добровольных доносов, поступавших в Третье отделение, были ложными; Джеффри Бёрдс обнаружил, что крестьяне использовали доносительство для того, чтобы контролировать социальную ситуацию в собственных деревнях. См.: Squire P. Op. cit. P. 195; Burds J. A Culture of Denunciation: Peasant Labor Migration and Religious Anathematization in Rural Russia, 1860–1905 // Journal of Modern History. 1996. Vol. 68. № 4. P. 786–818.

[25] Высочайший Манифест от 20 октября 1853 года об объявлении войны Порте // Материалы для истории крымской войны и обороны Севастополя. Сборник, издаваемый комитетом по устройству севастопольского музея: В 5 т. / Под ред. Н. Дубровина. СПб., 1871–1874. Т. 1. С. 129–131.

[26] Там же. Т. 1. С. 129.

[27] Государственный архив Одесской области (ГАОО). Ф. 1. Оп. 172. Д. 69. Л. 1.

[28] Маркевич А. Таврическая губерния во время Крымской войны по архивным материалам. С. 8–9.

[29] Там же. С. 9–10.

[30] Воззвание таврического муфтия Сеид Джелиль-эфенди ко всему мусульманскому духовенству и народу, в Таврической губернии обитающим // Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя. Т. 1. С. 252.

[31] Маркевич А. Таврическая губерния во время Крымской войны по архивным материалам. С. 12.

[32] ГААРК. Ф. 26. Оп. 4. Д. 1715. Л. 1–3.

[33] Там же. Д. 1452. Л. 1–26.

[34] Там же. Д. 1497. Л. 1–51.

[35] Там же. Д. 1448. Л. 1–2; Д. 1446.

[36] Squire P. Op. cit. P. 215–223.

[37] Baumgart W. The Crimean War: 1853–1856. London, 1999. P. 116.

[38] Михно Н. Из записок чиновника о Крымской войне // Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя. Т. 3. С. 7.

[39] Письмо отца-настоятеля Николая архиепископу Иннокентию от 16 октября 1854 года (Российская национальная библиотека (РНБ). Ф. 313. Д. 44. Л. 72).

[40] Письмо отца-настоятеля Николая архиепископу Иннокентию от 24 сентября 1854 года (РНБ. Ф. 313. Д. 44. Л. 54).

[41] Михно Н. Указ. соч. С. 38.

[42] Там же. С. 39.

[43] Выдающийся российский историк Крымской войны Евгений Тарле напрямую обвиняет князя Меншикова в том, что тот не справился с подготовкой полуострова к высадке союзников (см.: Тарле Е.В. Крымская война. М., 2003. С. 104–105).

[44] Возгрин В.Е. Исторические судьбы крымских татар. М., 1992. С. 324–330. Имеются многочисленные архивные документы, свидетельствующие о столкновениях между казаками и татарами во время войны. Об обвинении татар в сожжении раненого казака см.: ГААРК. Ф. 26. Оп. 4. Д. 1694. Л. 1–2.

[45] См.: Кырымлы Х. О крымско-татарских войсках в составе османской армии в период Крымской войны // Голос Крыма. 2007. 31 октября. С. 7.

[46] Там же.

[47] См.: Широкоряд А.В. Русско-турецкие войны: 1676–1918. М., 2000. С. 453–454.

[48] Кырымлы Х. Указ. соч. С. 7.

[49] Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 796. Оп. 135. Д. 1729. Л. 1.

[50] Архиепископ Иннокентий. Слово при посещении паствы, Карасубазарский собор, 17 сентября 1854 // Он же. Сочинения Иннокентия, Архиепископа Херсонского и Таврического: В 11 т. СПб., 1908. Т. 2. С. 239.

[51] Он же. Слово по случаю нашествия иноплеменников, Александро-Невский собор, 15 сентября 1854 // Там же. Т. 2. С. 229–230.

[52] РГИА. Ф. 796. Оп. 137. Д. 408. Л. 2–3.

[53] См. также анекдотическое обоснование религиозной природы конфликта: Три рассказа одесского протоиерея А.А. Соловьева, в передаче А.И. Рубановского // Херсонские епархиальные ведомости. 1904. № 9 (приложение). С. 265.

[54] Постановление Таврического магометанского духовного правления от 6 октября // Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя. Т. 4. С. 17–18.

[55] Прошение депутатов ногайского племени от 12 октября // Там же. Т. 4. С. 18–19.

[56] Там же.

[57] Там же. Т. 4. С. 20.

[58] Адлерберг сохранил свой пост и после того, как Меншиков был освобожден от своих обязанностей в Крыму. См.: Маркевич А. Переселения крымских татар в Турцию в связи с движением населения в Крыму. С. 393; Вольфсон В.М. Эмиграция крымских татар в 1860 г. // Исторические записки. 1940. № 9. С. 187.

[59] См.: Адлерберг, граф Николай Владимирович // Русский биографический словарь. Нью-Йорк, 1962. Т. 1. С. 78.

[60] Греки, служившие в Балаклавском батальоне, были потомками греков, участвовавших в русско-турецких войнах при Екатерине II. В конце XVIII и в первой половине XIX века они участвовали в различных военных операциях, включая подавление сопротивления татар после присоединения Крыма к Российской империи. См.: Балаклава // Новороссийский календарь на 1846. Одесса, 1845. С. 338–342; Габриэлян О.А., Ефимов С.А., Гарубин В.Г. Крымские репатрианты: депортация, возвращение и обустройство. Симферополь, 1998.

[61] ГААРК. Ф. 26. Оп. 4. Д. 1472. Точное число дел, связанных с обвинениями татар и рассмотренных в годы войны, нам неизвестно. Очевидно, однако, что Айша была не единственным информатором (Там же. Д. 1456).

[62] Там же. Д. 1472.

[63] Там же. Д. 1449. Л. 13–14.

[64] Там же. Д. 1685; Д. 1673. Л. 1–7.

[65] Там же. Д. 1644.

[66] О разорении церквей во время войны см.: Kozelsky M. Op. cit.; о важности этой темы в военной пропаганде см.: Norris S. Op. cit.

[67] Михно Н. Указ. соч. С. 5, 9.

[68] ГААРК. Ф. 26. Оп. 4. Д. 1587.

[69] Широкоряд А.В. Указ. соч. С. 453–456.

[70] ГААРК. Ф. 26. Оп. 4. Д. 1493. Л. 1, 16, 29.

[71] Там же. Д. 1638. Л. 1–2.

[72] Там же.

[73] Там же. Д. 1522. Л. 12.

[74] Там же.

[75] Там же. Д. 1495. Л. 4–5.

[76] Там же. Д. 1673. Л. 1–7; Д. 1685. Л. 1.

[77] Там же. Д. 1449. Л. 6–29.

[78] Там же. Д. 1472. Л. 1–28.

[79] Mosse W. Op. cit. P. 304. (Автор допускает неточность: в переписке с французским дипломатом состоял не главнокомандующий Михаил Горчаков, а его двоюродный брат Александр Горчаков, посол России в Вене и будущий министр иностранных дел. – Примеч. ред.).

[80] ГААРК. Ф. 26. Оп. 4. Д. 1495. Л. 11.

[81] Там же. Д. 1579. Л. 4.

[82] Там же. Д. 1605. Л. 1.

[83] Там же.

[84] Там же. Д. 1685. Л. 65. Хотя татары и при Воронцове чувствовали себя не слишком уютно, он все же был довольно терпимым чиновником и часто вступался за них. Но, будучи в начале войны весьма пожилым человеком, Воронцов оставил свой пост в 1855 году (см.: Rhinelander A. Prince Michael Vorontsov: Viceroy to the Tsar. Montreal, 1990).

[85] Насколько мне известно, единственная монография о Парижском договоре принадлежит перу немецкого специалиста по Крымской войне Винфрида Баумгарта. В ней однако не затрагивается вопрос о беженцах, исключительно важный в ходе мирных переговоров и в послевоенный период. См.: Baumgart W. The Peace of Paris, 1856. Studies in War, Diplomacy, and Peacemaking. Oxford, 1981.

[86] Цит. по: Трактат, заключенный в Париже 18 (30) марта 1856 // Тарле Е. Указ. соч.

[87] Носкова Н. Крымские болгары в XIV – начале XX в.: история и культура. Симферополь, 2002. С. 36–37.

[88] ГААРК. Ф. 26. Оп. 4. Д. 1685. Л. 65.

[89] Там же. Л. 83–84.

[90] Там же.

[91] Там же. Д. 1585. Л. 14–19.

[92] Meyer J. Immigration, Return, and the Politics of Citizenship: Russian Muslims in the Ottoman Empire, 1860–1914 // International Journal of Middle Eastern Studies. 2007. Vol. 39. P. 15–32.

[93] Baumgart W. Op. cit. P. 215–216; Curtiss J. Op. cit. P. 470.

[94] РГИА. Ф. 796. Оп. 138. Д. 647. Л. 7.

[95] Маркевич А. Таврическая губерния во время Крымской войны по архивным материалам. С. 214–217.

[96] Там же. С. 218.

[97] РНБ. Ф. 313. Д. 42. Л. 129.

[98] Архиепископ Иннокентий Великому князю Константину Николаевичу, Одесса, 20 июня 1852 // Русская старина. 1879. Т. 25. С. 368–369.

[99] ГАОО. Ф. 37. Оп. 1. Д. 1790. Л. 8. При Екатерине II в Крыму был православный епископ, обслуживавший греков, живших на полуострове еще до его вхождения в состав Российской империи, но в самом конце XVIII века эта должность была упразднена.

[100] Milner T. The Crimea, Its Ancient and Modern History: The Khans, the Sultans, and the Czars. With Notices of Its Scenery and Population. London, 1855. P. 367.

[101] Hommaire de Hell H. Travels in the Steppes of the Caspian Sea, the Crimea and the Caucasus. London, 1847. P. 423; см. размышления россиянина на ту же тему: Тотлебен Е. О выселении татар из Крыма в 1860 году // Русская старина. 1893. Т. 78. С. 531–550.

[102] См.: Левицкий Г.П. Переселение татар из Крыма в Турцию // Вестник Европы. 1882. № 5. С. 606–608.

[103] Выселение татар из Таврической губернии // Памятная книга. Симферополь, 1867. С. 416–433.

[104] Абдуллаев И. Поступь крестоносцев в Крыму // Голос Крыма. 2000. 24 ноября. С. 4.

[105] Выселение татар из Таврической губернии. С. 416–433.

[106] Переезд татар в Османскую империю обернулся настоящим бедствием. Как отмечают историки, за десять месяцев поздней стадии переселения из России татары с такой интенсивностью умирали от холеры и малярии, что из 1500 переезжающих семей выжили только 600. Татары неоднократно обращались к российским властям с просьбами разрешить им вернуться, но получали невразумительные ответы (Вольфсон В.М. Указ. соч. С. 190–191).

[107] Об этом писали многие авторы, например, Марк Пинсон и Кемаль Карпат. См.: Pinson M. Op. cit.; Pinson M. Ottoman Colonization of the Crimean Tatars in Bulgaria, 1854-1862. Proceedings of the Seventh Congress of the Türk Tarih Kurumu. Ankara, 1970; Pinson M. Russian Policy and the Immigration of Crimean Tatars to the Ottomans Empire, 1854–1862 // Guney Dogu Avrupa Arastirmalari Dergisi. 1972. P. 37–55; 1973/1974. P. 101–114; Karpat K.Ottoman Population, 1830–1914: Demographic and Social Characteristics. Madison, 1985.

[108] Mazower M. Op. cit. P. 1160.

[109] Polian P. Op. cit. P. 46.

[110] Izmirli I. Regionalism and the Crimean Tatar Political Factor in the 2004 Ukrainian Presidential Election // Journal of Central Asia and Caucasus. 2006. Vol. 1. № 1. P. 138–152; Idem. Return to the Golden Cradle: An Overview of Post-Return Dynamics and Resettlement Angst among of Crimean Tatars // Buckley C., Ruble B. (Eds.). Migration, Homeland, and Belonging in Eurasia. Baltimore, 2008.

[111] Абдуллаев И. Отголоски колониальной войны // Голос Крыма. 2003. 17 октября. № 7. Я выражаю признательность Кемалю Гафарову, который обратил мое внимание на прекрасные работы Абдуллаева.

[112] Статьи о войне охватывают широкий спектр тем; например, см.: Кырымлы Х. Указ. соч.; Абдуллаева Г. Крымские татары в Крымской войне 1853–1856 // Advet. 2005. 15 февраля. № 2(354); Абдуллаев И. Поступь крестоносцев в Крыму.

[113] Гайворонский А. Вековая мечта царизма // Полуостров. 2003. 16 мая. № 15; см. также: Кутиев Р. Исторические аспекты депортации крымскотатарского народа / Голос Крыма. 2004. 14 мая.

: Неприкосновенный запас 2016, 3(107)

Россия > Армия, полиция > magazines.gorky.media, 25 июня 2016 > № 1901058

Владислав Дегтярев

Возвышенная механика, чудовищная архитектура

Часть первая

Владислав Владимирович Дегтярев (р. 1974) – культуролог, преподаватель Факультета свободных искусств и наук СПбГУ.

Говорят, что для Витрувия и следовавших по его стопам зодчих-гуманистов архитектура была универсальным объяснительным искусством, создающим образ мира; однако с тех пор она не только утратила эту магическую способность, но и вовсе отказалась от классического языка, по которому не перестают тосковать теоретики[1]. Что, как не система классических ордеров, самым решительным и непреложным образом выстраивает иерархию – сначала собственную, а затем и всего окружающего мира? Колонна должна стоять вертикально, причем капитель всегда расположена наверху, а база внизу. Что придает дворцу дворцовый характер, так это число именно вертикальных элементов – колонн и пилястр, воплощающих иерархические принципы направления и соподчинения. Модернистская же архитектура (особенно ярко это проявилось в раннем модернизме) подчеркнуто горизонтальна, и если у Фрэнка Ллойда Райта эту горизонтальность можно трактовать положительно как связь с ландшафтом, то горизонтальность построек Ле Корбюзье прочитывается исключительно как указание на отсутствие направления «верх-низ». Современный мир всячески противится созданию иерархических моделей, и отсюда происходит отмеченное Сергеем Ситаром устранение наглядности из науки и приоритет математических вычислений, по определению, бесплотных, то есть не зависящих от материального субстрата. Наиболее достоверно то, в чем больше математики, то есть то, что всего труднее нарисовать.

Когда художник что-то рисует, это «что-то» оказывается важнее того, что он рисовать не стал: иерархические отношения вводятся уже в процессе выбора объекта. Репрезентация может быть устроена только иерархически, поскольку композиция предполагает, если прямо не навязывает, иерархизацию изображаемого, разделяющегося на центр и периферию, верх и низ, передний и задний планы. Стоит ли удивляться тому, что авторы средневековых mappae mundi помещали в центре изображенного мира Иерусалим? Их представления о мире диктовали именно такую композицию. Современный же мир прежде, чем выйти в ХХ веке за пределы аристотелевской логики, перестал быть изображаемым, но, когда именно это случилось, сказать трудно. Барочные атласы еще имеют вид художественных увражей, где изображения полушарий привычного нам вида все же заключены в богатые картуши и поддерживаются фигурами, олицетворяющими стихии, науки и страны света с Европой на первом месте. Стаффажные драконы и морские змеи уступают место кораблям отважных европейских мореплавателей. Изображенное пространство приобретает качество правдоподобия и перестает быть символическим, теперь эту роль берут на себя картографические маргиналии. Потенции и намерения барочной риторики и комбинаторики здесь оказываются ограничены представлением об иерархии.

Антон Нестеров в статье о смысле маргиналий барочных карт начинает свое рассуждение с напоминания о принадлежащем Джону Ди проекте универсальной науки антропографии. Ди – елизаветинский маг, математик и герметист, бывший, помимо всего прочего, теоретиком британской талассократии, – излагает этот проект в предисловии к первому английскому изданию «Начал» Евклида (1595), где содержатся и другие интересные вещи[2]. Замысел антропографии намного шире, чем у известной нам антропологии:

«[Этот замысел] подразумевает одновременно и “описание”, и “прорисовку” человека, то есть вербальную и графическую репрезентацию знания о нем… Ди думает о некоем Атласе человека: не Анатомическом атласе, а гораздо более грандиозном проекте, который включал бы в себя, кроме анатомических рисунков, схемы, диаграммы и прочие визуальные способы представления материала»[3].

Хотя грандиозный проект Джона Ди остался неосуществленным, его создатель не был одинок в стремлении объединить знание о человеке под эгидой геометрии. Сходную задачу ставил перед собой Герхард Меркатор, задумывая «Атлас», который должен был начинаться с Сотворения мира и заканчиваться генеалогией и хронологией, причем «последние два раздела связаны непосредственно и исключительно с человеком, тем самым мир мыслится как арена действий рода Адама», а картография – как «наложение человека и его деяний на лик Земли»[4]. Меркатор, впрочем, идет еще дальше, заявляя, что земной мир дан человеку лишь для сравнения его с Небесами, из чего Нестеров делает вывод, что карта земли оказывается лишь эмблемой Небес[5].

В связи с этим можно предположить, что оформление барочных карт имело целью выстраивание контекстов, внутри которых должно существовать изображение земных полушарий.

«[Барочные карты] сополагают различные контексты, встраивая объект – изображение земной поверхности – в иерархические ряды: земной ландшафт и круг времен года, земной ландшафт и ход светил на небе, земной ландшафт и зодиакальный круг»[6].

В географическом отношении карты могут быть идентичны, но, оформленные по-разному, они приобретают различный смысл.

Карты должны были обрасти дополнительными изображениями, чтобы получить возможность трансляции не только географических знаний, но знания о мире как таковом. Архитектура несла эту способность в себе самой – по крайней мере до определенного момента.

Исследователи, рассуждающие о традиционной архитектуре задним числом, как о явлении более или менее отдаленного прошлого, видят в ней тщательно разработанную систему трансляции традиционных представлений о мироздании, заявляя, что любое здание домодернистской эпохи – от Версаля до африканской хижины – обнаруживает трехчастную структуру, воспроизводящую устройство мифологического космоса («нижний» мир, земной мир и «верхний» мир богов). Произведения же архитектурного модернизма, согласно этой логике, обозначают свою связь с пространством по-другому, что навлекает на них упреки в дезорганизованности и хаотичности. Критики модернизма исходят из представления о здании как о микрокосме, против чего адепты современной архитектуры всячески возражают. Даже значение архитектуры как средства коммуникации оказалось под сомнением уже в самом начале ХХ века. Единственной, хотя и двусмысленной, привилегией, покуситься на которую не в силах даже самые радикальные реформаторы, оказывается роль индикатора состояния общества и культуры: в конце концов, если Жолтовский и Леонидов работали в одно время, из этого факта можно извлечь если не утешение, то уж точно какие-то выводы.

Поскольку этот текст не стремится стать идеологическим или эстетическим манифестом, автору, пожалуй, следует остановиться, сделав некий примирительный жест, и сказать, что безотносительно нынешнего состояния архитектуры ее история содержит множество сюжетов, способных пролить свет на то, как человек видел свое место в мире. Такие сюжеты могут быть извлечены из любых закоулков исторической памяти: чем менее известна та или иная история, тем лучше. Эвристическим потенциалом можно задним числом наделить любую странную и забытую историю – чем необычнее, тем лучше.

Два сюжета, представленные здесь, разделены более чем двумя столетиями, и объединяются не как тезис и антитезис, а скорее как две попытки сформулировать один и тот же тезис, недостаточные, но этим как раз и интересные.

Труды Атаназиуса Кирхера (1602–1680), иезуита и универсального гения эпохи барокко, никогда не переиздавались после его смерти. Следующее поколение интеллектуалов, сплошь механицисты и картезианцы, поспешило объявить подобную литературу, да и весь мир барочных энциклопедий и кунсткамер, пыльным дедовским хламом, ни для чего уже не нужным. В таком духе Бюффон отзывается об Улиссе Альдрованди, о чем нам поведал в «Словах и вещах» Мишель Фуко, но и Вальтер Беньямин каких-то восемьдесят лет назад пишет «Происхождение немецкой барочной драмы» как повествование о пыльных, забытых, нелепых вещах.

В преклонные годы Кирхер написал автобиографию, отмечая на ее страницах, что чувство избранности не покидало его с самых ранних лет. Он был младшим современником Галилея (имени которого нигде не упоминает) и старшим современником Лейбница (с которым некоторое время состоял в переписке). Родившись в немецкой провинции, он заканчивает свою жизнь в Риме хранителем собственного музея и автором книг, в которые, кажется, намеревался заключить весь мир без остатка. В отличие от своих собратьев-иезуитов, он не путешествует на край света к дикарям и язычникам, но зато все, что привозят миссионеры, становится частью грандиозной картины мира по Кирхеру. За свою долгую жизнь Кирхер написал много тысяч страниц, посвященных (вроде бы) геологии, механике, акустике, теории музыки, этнографии, палеографии и другим не менее животрепещущим вещам. Правда, все эти научные дисциплины оказались у него приправлены изрядной долей того, что мы сейчас сочли бы фантастикой. Кирхера увлекает не просто необычное – его литературная кунсткамера полна чудовищ. Чудовищна изображенная им полая Земля, пронизанная токами огня, и точно так же чудовищны звероголовые и многорукие боги египтян и китайцев.

В работах последнего времени творчество Кирхера приобретает явные черты арт-проекта, он и сам становится собственным арт-проектом: дешифратором несуществующих языков, производителем вымышленных археологий, неким Борхесом до Борхеса. Похоже, только в таком ключе и можно воспринимать причудливые образцы барочной натурфилософии, не ставшие, в отличие от трудов Галилея и Кеплера, частью позитивистского канона. И тогда кто, как не Кирхер, станет для нас квинтэссенцией подобной науки, стремящейся раскрывать истину о мире, но совпадающей по своим характеристикам с барочным искусством. Эта наука исключительно причудлива, местами страшна и озабочена поисками курьезов и редкостей до такой степени, что, не замечая леса за деревьями, сама становится одним из таких курьезов. Мы видим мир, еще не успевший отделиться от текста (снова вспомним Фуко), и естественнонаучное знание, пока еще прочно сросшееся с гуманитарным, нестрогое и субъективное.

Джон Гласси, автор недавно вышедшей биографии Кирхера[7], любуясь своим героем, не забывает при этом иронизировать, полагая его главным экспонатом собственного музея диковин, его ядром и центром притяжения. Непонятно, как суровая иезуитская дисциплина, в том числе интеллектуальная, способна сочетаться с размашистым фантазированием, составлявшим сущность фирменного стиля отца Атаназиуса. Так, отрывочные сведения о Древнем Египте, о его гигантских постройках и причудливых богах позволяют Кирхеру (в книге «Эдип Египетский», 1656) предложить дешифровку египетских иероглифов, столь же неправдоподобную, сколь и захватывающую.

Кирхер заранее знал, что он намерен прочитать в письменах древних египтян:

«[Эти письмена] отличаются от обыденного письма, то есть от букв, слов и различных частей нашей речи. Иероглифы представляют собой лучший, более возвышенный способ письма, родственный абстрактному разуму и внутренней природе вещей и в силу этого передающий смысл сокрытых тайн природы»[8].

Среди энтузиастов, искавших следы prisca teologia[9], он, кажется, был последним, в связи с чем возникает искушение видеть в нем если не просто курьез, то во всяком случае великолепный анахронизм, завершающий аккорд странной культуры, неспособной отличить знание от воображения и откровение от опыта.

Александр Махов пишет о рождении эмблематики в попытке преодолеть конвенциональный, то есть случайный, характер слова и создать единственно совершенный язык, где не существовало бы разрыва между вещью и словом: «вещь должна присутствовать в слове – но достичь этого можно было лишь одним способом: использовать в качестве “слова” образ»[10]. И далее:

«Образец такого языка – идеал, к которому стоило стремиться, – был найден в “Иероглифике”, трактате о языке древних египтян, написанном эллинистическим автором Гораполлоном. Этот трактат, случайно обнаруженный в 1419 году… стал одним из самых авторитетных, цитируемых и толкуемых текстов в эмблематическом кругу… Гораполлон полагал, что египтяне обозначали понятия посредством вещей – собственно, изображений вещей: змея обозначала время; пеликан – дурака и т.п. Такое истолкование египетского письма было неверным, но удивительно подходящим для данного момента. Оно показывало, что древнейший (и, как предполагалось, священный) язык человечества был языком не “пустых” слов и букв, но исполненных смысла божественных образов. Такой язык описывает природу лучше, чем словесный»[11].

Опираясь на Гораполлона, а также на Плотина, писавшего, что в иероглифах «предмет предстает созерцанию сразу, в целостном синтезе всех своих очертаний, не требуя для своего представления ни размышления, ни усилия воли»[12], ренессансные неоплатоники, а вслед за ними и деятели Контрреформации развивают апологию образа как мгновенно постигаемого концепта, не требующего сложных рассуждений для своего раскрытия и, следовательно, времени для понимания. Образы берутся непосредственно из окружающего мира, они часть книги творения и поэтому находятся в родстве с нашим разумом. Некоторые авторы были склонны подчеркивать телесность образов, которая должна облегчать их усвоение нашим грешным разумом, но для Кирхера образный язык (а также язык иероглифов как частный его случай) оказывается ближе к абстракциям, то есть к божественному разуму.

Воспользовавшись языком если не образов, то метафор, можно сказать, что Кирхера всю жизнь влекло к абсолютному центру, и это проявляется как в его биографии – молодой Кирхер всеми силами стремится в Рим, отказываясь занять в Вене освободившуюся после смерти Кеплера должность императорского математика, – так и в интеллектуальных пристрастиях. Его увлекает проблема центра – смыслового и физического. Это может быть и последний предел человеческого знания, парадоксально совпадающий с изначальным знанием, и внутренняя структура земного шара, и магнетизм как основная сила, сохраняющая целостность мироздания.

«Turris Babel», последняя книга Кирхера, вышедшая в Амстердаме в 1679 году, как следует из названия, была посвящена Вавилонской башне. Кажется, автор не сомневается в возможности осуществления такой постройки, не принимая в расчет предела высоты, существующего для каменных и кирпичных зданий с несущими стенами. Впрочем, традиция умалчивает о каких-либо внутренних помещениях в Башне, и это позволяет нам предположить, что Башня была «столпом», лишенным, подобно египетским пирамидам, сколько-нибудь существенного внутреннего пространства. В отличие от Брейгеля и его последователей, Кирхер (или его иллюстратор Деккер) рисует уже построенную Башню – и у него получается сильно вытянутое вверх строение; внизу это сооружение опоясано двойным спиральным пандусом, выше пятого яруса пандус остается только один, предназначенный для того, чтобы поднимать наверх материалы, не располагая ни подъемными механизмами, ни летательными аппаратами. Впрочем, подъемные механизмы у строителей Башни все же есть, но они теряются среди облаков где-то на самом верху. Лестницы, ведущие на Башню, снабжены триумфальными арками, судя по всему, их четыре, по числу сторон света. Каких высокопоставленных гостей могли ожидать на Башне, остается загадкой. Ах, да! – у подножия Башни расстилается город, довольно-таки беспорядочный, хотя и не лишенный архитектурных достопримечательностей, в том числе и башен, но до той единственной, что останется в истории, этим башням далеко, как до неба.

Нам остается только восхищаться проницательностью (или фантазией, что в данном случае почти то же самое) Кирхера, способного конструировать подобные картины на основании более чем скудных данных. Ученый иезуит доказывает, что башня, будучи построенной, перевернула бы земной шар. Судя по рисункам, Кирхер не видел ничего невозможного в постройке, высота которой равна расстоянию до Луны. Башня на соответствующем рисунке тонкая, словно дамский мундштук, да и сам земной шар, снабженный таким украшением, становится подобен мыльному пузырю, выдуваемому из соломинки. Правда, вместо кощунственной лестницы в небо, возведенной гордыней богоборца, получился бы неподвижный отвес, указывающий направление абсолютного низа, словно такие понятия сохраняют привычный смысл в межпланетном пространстве. И, если бы не преувеличенный размер и не спиральная структура, порожденная функциональной необходимостью, это сооружение было бы неотличимо от другого, более позднего, памятника, строительство которого было прервано, едва начавшись, – от Дворца Советов.

Предположение о том, что гравюра из забытой книги может быть истинным прототипом фантастического здания, едва не ставшего реальностью сталинской Москвы, может быть основано только на уверенности в том, что случайностей в нашем мире не бывает. Кажется, Кирхер не относился к числу любимых персонажей поколения 1900-х годов, и до выхода в свет «Маятника Фуко» Умберто Эко был скорее малоизвестен. В словаре Брокгауза и Ефрона ему посвящена краткая заметка, где книга о Вавилонской башне даже не упоминается. Дмитрий Хмельницкий называет Щусева серым кардиналом, стоявшим за организацией конкурса и выбором проекта. Но вряд ли барочная параферналия с подземными морями и опрокидывающимися глобусами могла быть особенно близка этому веселому цинику, прекрасно знающему ставки и правила иерархических игр в архитектуре. Неоклассицисты Щуко и Гельфрейх, придавшие Дворцу Советов окончательный вид, также не подходят на роль тайных поклонников барочной науки. Значит, проводником кирхеровских аллюзий мог быть только Борис Иофан, точнее его учитель, таинственный архитектор Армандо Бразини, «последний великий архитектор возвышенного»[13], одержимый римским барокко и пирамидами.

Второй сюжет также касается Дворца Советов, но его половинки отстоят друг от друга всего на десять лет.

Среди обширного наследия австрийского архитектора Адольфа Лооса есть два произведения (статья с броским заголовком и неосуществленный проект), благодаря которым он широко известен не только среди историков архитектуры. В 1908 году Лоос опубликовал манифест под названием «Орнамент и преступление», в котором отстаивал эстетику чистых плоскостей. Лоос предвосхитил печатные работы Ле Корбюзье не только неприятием существующей архитектуры, но и самым стилем своей риторики, скорее ошеломляющей, нежели убеждающей читателя. И точно так же, как это будет делать Ле Корбюзье двумя десятилетиями позже, Лоос стремился обосновать новейшую эстетику, опираясь на позитивизм прошедшего столетия.

Адольф Лоос (1870–1933) принадлежал к тому же поколению, что и главные фигуры Венского Сецессиона – художники Густав Климт (1862–1918) и Коломан Мозер (1870–1918), архитекторы Йозеф Ольбрих (1867–1908) и Йозеф Хоффманн (1870–1956), – но всячески пытался откреститься от этого вынужденного родства. В молодости Лоос провел несколько лет в США, где испытал влияние Райта и, по всей вероятности, талантливого архитектора Ирвинга Гилла (1870–1936), бывшего своего рода «модернистом до модернизма». Возвратившись в Вену, Лоос прежде, чем стать востребованным архитектором, добивается известности в качестве «арбитра изящества», опубликовав множество статей об английском прикладном искусстве и моде, а также о том, какой должна быть современная архитектура.

Согласно квазиэволюционным представлениям Лооса («Орнамент и преступление»), время для изобретения нового орнамента прошло, и любые попытки в этом направлении глубоко безнравственны. Только дикари, пишет Лоос, украшают разными завитушками все, что попадается им под руку, включая собственное тело, мы же как белые цивилизованные люди должны избегать подобных украшений. Татуированный человек превращается под пером Лооса в отталкивающее чудовище как в эстетическом, так и нравственном смысле. Отождествление этики и эстетики – традиционное явление и не должно нас удивлять; зато уподобление поверхности здания человеческой коже, хотя и встречается у Рёскина, но приобретает новые оттенки в эпоху Фрейда.

Стремление к упрощению предметной среды роднит Лооса с Ле Корбюзье, но лучезарных городов Лоос все же не рисовал. Его осуществленные проекты тяготеют не просто к геометрии, но к платоновским телам, замкнутым в себе и избегающим взаимодействия с окружающей средой. Гладкие стены, лишенные выступов и членений, не дают возможности как-то зацепиться за них. Вместо того, чтобы взаимодействовать с окружающим пространством и активно его формировать, постройки Лооса стремятся от него отгородиться.

Впрочем, одно из произведений Лооса обнаруживает необычное для архитектора стремление к выстраиванию контекста, но этот контекст слишком необычен. Речь идет о конкурсном проекте здания редакции газеты «Chicago Tribune», столь экстравагантном, что сам автор, похоже, и не рассчитывал на возможность осуществления такой постройки. Помимо Лооса, в конкурсе 1922 года участвовали Вальтер Гропиус, Бруно Таут, Элиэль Сааринен и другие известные архитекторы, но только лоосовский проект обрел в результате странное бессмертие. Требовалось построить небоскреб, и Лоос нарисовал самый необычный небоскреб в мире – здание в виде каннелированной греко-дорической колонны, облицованной черным мрамором и стоящей на десятиэтажном кубическом постаменте. Ствол колонны насчитывал еще 20 этажей, так что общую высоту здания можно оценить в 120 метров. (Периптер канонических пропорций с такими колоннами имел бы около 850 метров в длину.) Наверху колонны располагалась каноническая четырехугольная абака со стороной, равной высоте 6 этажей.

Завершение лоосовской башни плоской площадкой требует особого рассуждения. Если предположить, что на расстоянии колонна воспринималась бы как подпирающая само небо, это оказалось бы ироничной игрой с образом высотного здания – не «скребницы неба», а деликатной, при всей ее выразительной внешности, опоры для небесной тверди, которая, видимо, угрожает падением.

Если же вспомнить, что дорический ордер принято уподоблять мужскому телу, получится, что Лоос изобразил темнокожего Атланта, поддерживающего небесный свод, которому, видимо, угрожает падение.

Естественно, здание-колонна было известно задолго до Лооса, но он вдохнул новую жизнь в этот образ. Существует Башня-руина, построенная Фельтеном в Царском селе (1771–1773), и «Colonne brisee» (около 1780) неизвестного архитектора в парке Дезер де Ретц в Шамбурси, к западу от Парижа, представляющая собой четырехэтажный дом с винтовой лестницей и подвалом. Эти постройки, естественно, намного меньше воображаемой башни «Chicago Tribune» и, что самое главное, были построены как парковые затеи (follies), доступные взорам немногих и находящиеся в тех местах, где предполагается поведение, кардинальным образом отличное от нормированного городского. Другое дело – проект Лооса, предназначенный для мегаполиса. Семантика городских сооружений совершенно иная, и до самого последнего времени они чуждались чего бы то ни было игрового. Игра же, затеянная Лоосом, в силу своих масштабов выходила исключительно мрачной. Здание в виде элемента здания представляет собой овеществленную синекдоху, то есть вид метонимии, где часть выступает в роли целого. Но колонна, напомним, может быть не только частью колоннады. Если она изображает человеческое тело, так ведь и человек умеет многое, кроме как стоять в строю. Отдельно расположенная колонна еще в античности сделалась монументом в честь героя или правителя. И почти сразу на вершине колонны оказывается статуя соответствующего персонажа.

Монумент как указание на иной контекст (как правило, на некое героическое время) по своему смыслу если и не аналогичен руине, то во всяком случае близко к ней подходит. Любопытно, что сам Лоос пытался свести традиционную, то есть семантизированную, архитектуру к памятнику и надгробию. Здесь же, вступая в противоречие с собственными принципами, он рисует памятник par excellence.

Лоосовский небоскреб оказался бы памятником не лицу или событию, но отвлеченной идее «четвертой власти». Проект представляет собой метафору властного дискурса в чистом виде. Штаб-квартирой влиятельной газеты оказывается гигантская колонна, подпирающая небесный свод, то есть производство и распространение информации приравнивается к поддержанию миропорядка в его самой проработанной форме. Неизвестно, задумывался ли Лоос о таких вещах, но из его проекта можно было бы сделать антиутопию, более выразительную, чем «Метрополис».

На первый взгляд кажется, что эффект, который производят вещи, подобные лоосовской колонне (да и кирхеровской башне тоже), наилучшим образом описывается фрейдовским понятием жуткого. Нарушение масштаба, проницаемость границ, которые наш повседневный опыт приучает считать незыблемыми, – вот источники жуткого в архитектуре. Многие проекты раннего модернизма и Ар Деко удивляют, но это удивление не связано с радостью. Город-сад Эбенезера Говарда или «Индустриальный город» Тони Гарнье должны были состоять из небольших коттеджей, соразмерных человеку и создающих комфортную среду. Модернистская же архитектура, отсчет которой начинают с альбома Антонио Сант-Элиа 1914 года, сразу начинает играть с преувеличенной монументальностью и порожденным ей дискомфортом. Вскоре в эту гонку включаются и более традиционные архитектурные направления. Воздействие рисунков Хью Ферриса, как и рисунков Сант-Элиа, основано главным образом на нарушении привычного масштаба. Впрочем, то же самое можно отнести к Пиранези и Булле.

Возможно, такой преувеличенный масштаб сооружений предполагает уравнивание модернизма с этатизмом. Корбюзье, пока не стал звездой всемирного масштаба, усердно искал союзников среди диктаторов и воротил бизнеса. Кто был бы в состоянии найти средства на осуществление проектов Сант-Элиа, не говорится, но можно предположить, что это сильное и активное государство.

Как пишет Умберто Эко: искусство (в отличие от архитектуры) предлагает потребителю то, чего он от него не ждет[14]. Архитектурное же сообщение имеет по преимуществу (хотя и не исключительно) конформистский характер. Задача архитектора-практика заключается в том, чтобы предложить максимум новизны, не вызвав у потребителя чувства резкого дискомфорта. Утопическая же архитектура играет с ожиданиями зрителя, который вправе счесть предложенную архитектурную среду дискомфортной, а утопию – антиутопией.

Можно подумать, что Эко смягчает высказывания Лооса, сохраняя их общий смысл. Правда, австрийский архитектор вовсе отказывает архитектуре (в первую очередь архитектуре жилища) в возможности производить какие-либо сообщения, помимо чисто конформистских (в отличие от собственно искусства, Лоос придает требованию нонконформизма смысл нравственного долга). Никакого компромисса между ними быть не может, и здесь Лоос желает быть радикальным как истинный художник ХХ века. В этом мире крайностей может существовать либо серьезное и даже душераздирающее искусство, либо – ковры и котики. Правда, постройки самого Лооса, противореча его собственным положениям, конформистскими вовсе не были.

Но вернемся же к нашим колоннам. Колонна привычно соотносится с человеческим телом и предполагается непроницаемой, как и само тело в нормальных обстоятельствах. Мы видим тем не менее, что колонна Лооса оказывается полой, а башня Кирхера, напротив, не имеет внутреннего объема. Обе обманывают наши ожидания – и довольно неприятным образом, если продолжить аналогию с собственным телом. Точно так же мир, изображенный в книге Кирхера «Mundus Subterraneus», противоречит нашим представлениям. Кирхер показывает нам моря огня, расстилающиеся под лесами и полями. Сама земная поверхность оказывается тонкой пленкой, натянутой над бездной, и мы в прямом смысле слова живем на вулкане. Если о духе барокко принято говорить как о постоянной тревоге – что может продемонстрировать ее ярче этих образов? И как можно определить желание жить и возводить города с высокими башнями поверх бурлящих огненных потоков? Виктор Мазин указывает, что концепция возвышенного у Бёрка и Канта связана с удовольствием мазохистского толка[15]. Изображение бедствий и страданий потому так привлекательны, что мы примеряем их на себя и постоянно оцениваем свое настоящее положение с учетом увиденного. Нарушение привычных масштабов окружающего нас предметного мира можно, наверное, счесть одним из базовых страхов современного человека – иначе невозможно объяснить все разновидности сюжета «Гулливер среди великанов», которые нам преподносит массовая культура (один из вариантов – путешествие внутри человеческого тела). Забавно, что зеркально симметричный сюжет не возникает никогда. Слишком большим – а слишком большое не только опасно, но и непонятно – может быть только Другой.

Лоос не мог не учитывать еще и того обстоятельства, что колонна (далеко не обязательно сломанная) представляет собой распространенный мотив надгробной иконографии. Колонна таких размеров, как в его проекте, наводит на мысль о монументе в честь какой-то исчезнувшей расы богов или скорее титанов первого божественного поколения. Этот памятник трудно назвать иначе, нежели чудовищным, и такое определение содержит в себе большой эвристический потенциал, если мы попытаемся объяснить всю эпоху барокко[16] через понятие чудовищного.

Употреблять такие слова опасно, и опасность заключается в том, что они интуитивно понятны. Интуитивно же понятные сущности, именно в силу своей кажущейся очевидности, противятся сколько-нибудь точному определению.

На первый взгляд, определение чудовищного можно вывести из фрейдовского понятия жуткого как превосходную его степень, с другой же стороны, чудовищное далеко не всегда пугает, однако всегда возмущает. Жуткое находится внутри нас, чудовищное же – всегда за пределами нашей личности, нашего опыта и нашего тела. Можно предположить, что мы нуждаемся в чудовищном для более точного (и более эффектного) определения собственной сущности методом от противного. Закия Ханафи пишет в книге «Чудовище в машине»:

«Чудовище есть “не человек”, и оно явным образом сигнализирует об этом посредством своего тела: тела с избытком членов или с недостаточным их числом, с членами в неправильных местах. Чудовища уродливы, поскольку де-формированы (de-formed), буквально находятся “вне формы”, отклоняясь от красоты обыкновенного телесного устройства. Я знаю, что я человек, потому, что я – не это. Чудовище служит для того, чтобы утвердить границы человеческого сразу на “нижнем” и на “верхнем” их пределе: полуживотное или полубог, все прочее – чудовищно»[17].

Прибегнув к оппозиции внутреннего и внешнего, мы увидим, что чудовищное относится к другому диапазону явлений, нежели жуткое, и вообще эти два понятия принадлежат к разным культурам, одна из которых интроспективна и заинтересована в рационализации своего внутреннего мира, другую же культуру, явно экстравертную, заботит демаркационная линия между своим, правильным, человеческим и всем, что в этом мире нам чуждо. Преодоление непреодолимых границ (трансгрессия) есть, без сомнения, жуткое явление, поскольку оно проецируется на нашу собственную телесность; нарушение же масштаба, лишающее нас возможности соотносить окружающий мир с собственным телом, чудовищно, но это внешняя по отношению к нам вещь. Чудовища во всем нам противоположны: они нарушают все визуальные приличия (сформулированные по нашему образу и подобию), соединяют несоединимое и оказываются в самых неожиданных местах. Химера чудовищна, поскольку составлена из частей разных животных, несходных между собой. Но, если какая-то сила способна поместить голову козы на спину льва, страшно представить, что она может сделать с нами, – но это не «мы» в смысле каждого из нас, а условный человек. Так в космогонической схеме Эмпедокла соединяются разнородные части организмов, плавающие в некоем первичном бульоне. Причем если родственные части соединяются благодаря любви, то сила, соединяющая несоединимое, – это ненависть. Порождения ненависти нежизнеспособны, поскольку их части не обнаруживают взаимного сродства и тяготения друг к другу, и в будущем их ожидает лишь распадение и смерть. Пока этого не произошло, они влачат какое-то пограничное существование. И, поскольку они не принадлежат ни к миру живых, ни к миру мертвых, мы имеем полное право объявить их чудовищными. Явление чудовищного можно понимать как выход за пределы той территории, того диапазона условий, где только и возможна жизнь: чудовищна саламандра, живущая в смертоносном огне, но чудовищен и феникс, в этом огне умирающий и возрождающийся.

Чудовище представляет собой зрительный эксцесс. Оно не всегда страшно, но всегда удивительно, нелепо, и, возможно, его даже стоит назвать возмутительным, поскольку оно соединяет в себе то, что должно быть разделено по самой природе вещей. Эмпедокловы сочетания несочетаемого непрочны как чисто прагматические союзы. Можно сшить чучело из частей разных животных – и мы знаем, что барочные кунсткамеры были полны таких произведений таксидермического искусства, – но это обязательно должны быть части мертвых животных. Доктор Моро или Франкенштейн, пожелавшие сотворить химеру, скоро убедились бы в ее нежизнеспособности.

Химерные существа попадают в область жуткого, только если мы имеем склонность соотносить их с собою. Можно, однако, предположить, что эта привычка к интериоризации внешнего (лежащая в основании понятия возвышенного) появилась не раньше, чем появился сентиментализм. Во всяком случае в эпоху барокко ее еще нет. Тогда в наших глазах все неправильное («барочное») должно оказаться образом абсолютного Иного, и речь в таком случае должна идти о чудовищном par exellence. Монстры из книги Улисса Альдрованди производят отталкивающее впечатление, однако для читателя они всегда будут экзотикой, безопасно размещенной в далеких странах и эпохах или в музейных склянках со спиртом. Изображение киноцефала не пугает нас, как и изображение кентавра, но лишний раз напоминает о нашей человеческой сущности. Но вот зачем понадобилось столь настойчивое напоминание о человечности – это уже другой вопрос.

Если Просвещение, в лице своих философов и натуралистов, занято систематизацией нормального, барочные натурфилософы, напротив, картируют маргинальное. Стоило бы, вослед Фуко, задаться вопросом: почему именно Просвещение (в лице Линнея) решило повторить труд Адама и вновь дать имена всем живым существам? Ни барокко, ни, допустим, античность, не ставили перед собой подобной задачи. Нормальное было интуитивно понятно, его идентичность не нуждалась в подтверждении через эталонные образцы.

«Сон разума рождает чудовищ», – как некогда утверждал Гойя; но это справедливо лишь тогда, когда речь идет о просвещенческом разуме. Кошмаром Линнея были бы живые организмы, сочетающие (как, например, утконос) признаки разных систематических групп. Барочный разум, напротив, постоянно и изобретательно создает таких чудовищ. Сочетание всего со всем[18], поэтика кончетти, ломоносовское «сопряжение далековатых идей» с позиций другой эстетики могут показаться нарочитым придумыванием странностей, издевательством над логикой и просто стрельбой из пушек по воробьям. Когда Кольридж посвятил Джону Донну эпиграмму со словами о «вензелях из кочерги», он имел в виду как раз противопоставление произведения и материала, по меньшей мере неожиданного.

Картирование границ естественного понятно, когда другим членом оппозиции предстает искусственное (которое может не признаваться в качестве отдельной сущности). Если же речь идет о противопоставлении естественного и противоестественного, все рассуждения сводятся на уровень интуитивно понятного, что мешает получить логически проработанное определение. Слова о том, что мы потеряли представление о нормальном и допустимом, образующее фундамент некоторых других культур, мало что объясняют.

Исследование редкого и единичного (в том числе и чудовищного) вряд ли имеет смысл с точки зрения поиска пределов божественного могущества, поскольку оно беспредельно. Это занятие становится осмысленным не раньше, чем умами мыслителей овладевает механистическая философия, но и в этом случае о «нормальной» работе мира-механизма можно говорить, опираясь на интуицию, или на статистику. Или на эстетику.

Лестница существ, на ступенях которой расположились буквально все, от инфузорий до ангелов, – просвещенческий, а не барочный концепт. На ней нет места для чудовищного, случайного и нецелесообразного, то есть для единичного. В глазах просвещенческого мыслителя чудовищное не имеет своей сущности, не исключено, что оно представляет собой некий сбой в мироздании. Так, зло определяется исключительно через добро, смерть – через жизнь и так далее.

Согласно Ханафи, «чудовищность, или несовершенство, возникает из-за своеволия (unruliness) материи, когда та не подчиняется управляющей ею форме»[19]. Можно предположить, что материя в ту эпоху, которой посвящена книга Ханафи, должна была рассматриваться как обладающий собственной волей актор и работа с нею виделась подобной дрессировке животного. И действительно барочный концепт lusus naturae предполагал наличие в природе свободы действия, рефлексии, миметической способности и едва ли не чувства юмора – все это порождало пейзажи на срезе агата и каменные подобия морских раковин, которые впоследствии были опознаны в качестве останков вымерших живых существ[20].

Аристотелевское представление о соответствии друг другу души и тела, которые словно бы живут в счастливом браке: ущерб, причиненный телу, передается душе и наоборот. Романтическая же дихотомия души и тела, не соответствующих друг другу, восходит либо к неоплатонизму, либо к гностицизму. Но ужас перед оборотнями и вампирами восходит все-таки к Аристотелю: параллельно превращению человеческого тела во что-то иное происходит необратимая метаморфоза души. И если животные еще до некоторой степени понятны, то машины чужды нам без всяких оговорок. Ханафи напоминает:

«Чудовища вызывают смущение и ужас, поскольку кажутся соединяющими животное с человеческим… Своим неупорядоченным телосложением и перепутанными членами чудовище угрожает низвергнуть любой порядок, разрушить все иерархии. От чудовища несет дикостью и лесами, пространством за пределами законов»[21].

Следовало бы уточнить, что разрушение естественной иерархии означает не ее фрагментацию, а полную инверсию, когда наименее организованные формы материи оказываются на самом верху лестницы существ.

Чудовища противоречат нашему повседневному опыту и выходят за пределы нормальной биологии. Чудовищное не только не предполагает веры, но и не связано требованиями правдоподобия. Чудовище невозможно встретить на улице, по крайней мере сейчас, когда мир сложился и правила игры установились окончательно. Однако в начале времен все могло быть по-другому.

Классическое представление о чудовищах предполагает соединение частей тела человека и животного. Таковы кентавры, гарпии, сирены. Таковы полулюди-полузмеи, бывшие первыми царями Пелопоннеса. Роль этих персонажей двойственна, как и их облик, ведь они одновременно и культурные герои, и страшные монстры, вызывающие безумие у окружающих. Недаром дочери Кекропа, будучи сами детьми чудовищного отца, открыв ларец, где содержался младенец Эрихтоний, сходят с ума и погибают. Но даже самая классическая из мифологий оставляет лазейку для чудовищ модернистской разновидности, сращивающих органическое с механическим.

Миф о Пелопсе, внуке Зевса и отце Атрея, уже содержит технический, если не прямо трансгуманистический, эпизод.

Единственным занятием Тантала, отца Пелопса, было испытание на прочность божественных и людских законов. И в самом деле, чем же еще заниматься любимцу богов? Только тем, естественно, что заставило бы этих богов испепелить его на месте. Но изначальное расположение олимпийцев к такому персонажу более чем естественно: как не уставал повторять Честертон, декадентские настроения свойственны просвещенным и обеспеченным, а вовсе не темным и забитым.

Зевс, как известно, окончательно потерял терпение лишь тогда, когда гостеприимный Тантал поднес ему собственного сына в зажаренном виде. Однако тоскующая по дочери Деметра, как и полагается равнодушной природе, все же съела кусочек – и для воскрешенного Пелопса пришлось делать новое плечо из слоновой кости. Трудно отделаться от мысли, что механический фрагмент, вживленный в тело, усугубил наследственную безнравственность персонажа. Свидетельством этому служит сюжет сватовства: попросив руки Гипподамии, дочери царя Эномая, Пелопс знал, что ему предстоит выступать против царя в гонке на колесницах и что он не сможет не только победить, но и сохранить свою жизнь: у царя были самые быстрые в мире кони, и он убивал всех, кого обгонял. Чтобы одержать победу, Пелопсу приходится совершить несколько предательств сразу. Сговорившись с колесничим, он ставит царю в колесо восковую чеку, колесо в самый напряженный момент скачек соскакивает с оси, и царь гибнет. Обманом убив царя, Пелопс расправляется и со своим помощником. Но было и третье предательство – поскольку наш герой не моргнув глазом пообещал царскому колесничему первую ночь с царевной, руки которой добивался сам.

Можно было бы проанализировать миф о Пелопсе в структуралистском духе, возможно, даже в пародийном по отношению к Леви-Строссу ключе. Дихотомию «атрофия / гипертрофия родственных чувств» олицетворяют Тантал, убивающий сына, и Эномай, убивающий претендентов на руку дочери. Другой необходимой оппозицией может стать «гибельное и спасительное введение чуждого элемента», каковыми будут, соответственно, плечо Пелопса из слоновой кости и восковая чека в колеснице царя Эномая. Обретение Пелопсом искусственного плеча было по сути дела началом его биографии, обретением чудовищности (бесчеловечности?), которая затем раскрылась в полную силу. Напротив, для Эномая встреча с «неправильной» восковой чекой завершила его жизнь, полную проявлений чудовищности.

Модернистские кошмары, в которых живая плоть соединяется с механизмом, возвращают нас в область жуткого, размывая при этом понятие чудовищности[22].

[1] Ситар С. Архитектура внешнего мира: искусство проектирования и становление европейских физических представлений. М., 2013. С. 7–15.

[2] Например, рассуждение об имматериальной сущности архитектуры.

[3] Нестеров А. Географические карты раннего Нового времени как эстетизация и концептуализация репрезентированного пространства // Гетеротопии: миры, границы, повествование. Вильнюс, 2015. С. 90.

[4] Там же.

[5] Там же. С. 96.

[6] Там же. С. 108.

[7] Glassie J. A Man of Misconceptions. The Life of an Eccentric in an Age of Change. New York, 2012.

[8] Kircher A. Prodromus Coptus sive Aegyptiacus. Roma, 1636. P. 260–261. Цит. по: Buonanno R. The Stars of Galileo Galilei and the Universal Knowledge of Athanasius Kircher. Heidelberg; New York; Dordrecht; London, 2014. P. 5.

[9] «Древняя», или «первоначальная», теология в традиции, к которой принадлежал Кирхер, – гипотетическое целостное знание о мире, якобы восходящее к самому Адаму и переданное затем Гермесом Трисмегистом (он же – бог Тот) египетским жрецам. Его разрозненные следы можно обнаружить как в библейской мудрости, так и в греческой философии (см.: Йейтс Ф. Джордано Бруно и герметическая традиция. М., 2000).

[10] Махов А.Е. Эмблематика: макрокосм. М., 2014. С. 29.

[11] Там же.

[12] «Эннеады» (V, 8, 6) / Перев. под ред. Г.В. Малеванского.

[13] Kirk T. Monumental Monstrosity, Monstrous Monumentality // Perspecta. 2008. № 40. P. 13.

[14] Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб., 1998. С. 234.

[15] Техника и призраки: Виктор Мазин о «жутком» у Фрейда (http://special.theoryandpractice.ru/unheimlichkeit).

[16] И Ар Деко как реинкарнацию барокко.

[17] Hanafi Z. The Monster in the Machine: Magic, Medicine and the Marvelous in the Time of Scientific Revolution. Durham; London, 2000. P. 2.

[18] Сущность «всеобщей риторической культуры» согласно Александру Михайлову (см.: Михайлов А.В. Поэтика барокко // Он же. Завершение риторической эпохи. СПб., 2007. С. 68–186). Мир такой культуры если не полностью прозрачен, то во всяком случае однороден во всех направлениях, как ньютоновское пространство.

[19] Hanafi Z. Op. cit. P. 119.

[20] Findlen P. Jokes of Nature and Jokes of Knowledge: The Playfulness of Scientific Discourse in Early Modern Europe // Renaissance Quarterly. 1990. Vol. 43. № 2. P. 292–331.

[21] Hanafi Z. Op. cit. P. 2–3.

[22] Продолжение читайте в следующем номере «НЗ».

Неприкосновенный запас 2016, 3(107)

Евгений Зеленев

Крымская война как хронокультурный вызов

Евгений Ильич Зеленев (р. 1955) – историк-арабист, руководитель Департамента востоковедения и африканистики Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (Санкт-Петербург).

[1]

В современном мире строительство лучшего будущего для себя возможно лишь в том случае, если одновременно обеспечивается лучшее будущее для всех. Применительно к отдельному государству нарушение этого правила ведет к политическому краху, поскольку геополитическому эгоизму отдельных стран противостоит логика хронокультурного развития человечества в целом. Крымская война 1853–1856 годов стала едва ли не первым тому историческим подтверждением.

Геополитика vs. хронокультура

Важнейшей особенностью Крымской войны стал ее мультиимперский характер. Методы «новой имперской истории»[2], примененные к анализу организации имперского пространства основных участников Крымской войны в лице Британской, Российской, Османской и Французской империй, а также пассивно вовлеченных в конфликт Австро-Венгрии и Пруссии, позволяют оценить это событие как важный этап конкуренции имперских интересов на Балканах, в бассейне Черного моря и на Кавказе. Среди прочего война обнаружила противоборство двух имперских моделей, морской и континентальной, ставшее существенной геополитической характеристикой межимперских противоречий, а также продемонстрировала готовность участников конфликта осуществлять имперское моделирование пространства в зонах «неопределенного суверенитета»[3].

Разумеется, геополитический смысл Крымской войны этим не исчерпывается, но остальные геополитические проблемы, включая, скажем, проблему статуса «святых мест» или политико-правового положения православного населения Османской империи, имели второстепенное значение, хотя и подавались общественному мнению заинтересованных стран как главные. При этом указанные темы широко использовались в предвоенной дипломатической схватке, когда британская дипломатия, манипулируя султаном Абдул-Меджидом I и играя на чувствительном для России «христианском вопросе», уверенно вела дело к столкновению двух стран, еще недавно считавшихся союзниками[4].

Великобритания не стремилась к скорейшему окончанию войны путем нанесения максимального урона противнику, что подтверждается ее поведением в единственном регионе, где между российскими и британскими владениями существовала сухопутная граница, а позиции России в военном отношении были особенно уязвимы – на Аляске. По соглашению, заключенному между русской Российско-американской компанией и английской Компанией Гудзонова залива, Аляска и западная часть Канады объявлялись на время войны нейтральными территориями. Британское правительство одобрило заключение этого соглашения 22 марта 1854 года, то есть практически одновременно с объявлением войны России, состоявшимся 27 марта 1854 года, – при условии, что оно будет касаться только территориальных владений и не распространится на открытое море[5]. Карл Маркс, занимавший в крымскую эпопею яростную антироссийскую позицию, сетовал, что Великобритания ведет войну с Россией «понарошку», не желая всерьез ее сокрушения[6]. В этом смысле финал войны, унесшей жизни более 400 тысяч человек, был весьма показательным. Перед отбытием из Крыма англо-французское командование устроило на мысе Херсонес военный парад в честь главнокомандующего русской армии и грандиозный торжественный прием для 50 тысяч французских, 30 тысяч английских войск и… русского командования. По существу война никем не была проиграна или выиграна; ее просто прекратили, а вчерашние враги сразу стали друзьями. Удивительная история! Отчасти дело объясняется тем, что наряду с геополитическим подтекстом в Крымской войне, как никогда прежде, проявился принципиально новый, хронокультурный, смысл войны[7], когда борьба шла не за пространство, а за время, необходимое для достижения определенных политических, экономических, социальных и культурных целей, которые ставили перед собой противоборствующие стороны.

Масштабы войны поражают: она велась в бассейнах трех из четырех мировых океанов, кроме Индийского, и поддерживалась ресурсами крупнейших государств своего времени. Только формальный нейтралитет Австро-Венгрии и Пруссии не позволяет назвать Крымскую войну Первой мировой[8]. Россия войну проиграла, но не была разгромлена. Парижский мирный договор 18 марта 1856 года лишал Россию права иметь флот в Черном море, выводил из-под русской опеки православных христиан Османской империи, ограничивал российское военное присутствие в Дунайских княжествах и на Аландских островах в Балтийском море. Наряду с этим в обмен на Карс России возвращался Севастополь, за который без малого год шла кровопролитная борьба между воюющими сторонами, и все другие города Крыма в придачу. После завершения боевых действий на них не нашлось претендентов, поскольку Россия и без того ушла с первых позиций в геополитическом рейтинге стран Европы, что и было на деле целью войны для западной коалиции.

В настоящей статье я намереваюсь исследовать феномен Крымской войны с позиции фундаментальной коллизии эпохи – столкновения геополитических интересов империй и миросистемных интересов финансовых элит. Для решения этой задачи необходимо: 1) исследовать столкновение геополитических и хронокультурных интересов на материале конкретного исторического события; 2) выявить хронокультурную составляющую конфликта, имевшую финансово-экономический подтекст; 3) на примере Крымской войны рассмотреть долгосрочные геополитические последствия межимперских противоречий. Основной исследовательский вопрос для меня звучит так: может ли понятие «хронокультура» играть роль исследовательского инструмента в историческом анализе?

Роль Египта в Крымской войне

Уже в начале войны русские обратили внимание на довольно странный факт: «турецкие» пехотинцы и кавалеристы, участвовавшие в сражениях в районе Евпатории и на Инкерманских высотах, а также в боях на Дунае, в основном говорили между собой по-арабски, причем на особом – египетском – диалекте. Для русского командования неожиданностью стало то, что переводчики, владевшие турецким, ничего не могли добиться от пленных «турок»: те просто не понимали по-турецки. Этими таинственными «турками» оказались египтяне. Сам факт участия Египта в войне на стороне Османов довольно примечателен: дело в том, что, входя формально в состав Османской империи в качестве автономного округа с 1517 года, Египет к середине XIX века приобрел устойчивую репутацию беспокойной и даже мятежной провинции. Произошло это прежде всего благодаря политику и реформатору Мухаммаду Али (1769(?)–1849), находившемуся у власти с 1805-го по 1848 год[9].

Военно-политические успехи Мухаммада Али были столь феноменальны, что вызывали опасения в Лондоне, Санкт-Петербурге, Париже, Берлине и Вене. Дважды, в 1832-м и 1839 году, его армия оказывалась на подступах к Стамбулу и могла им овладеть, но оба раза на защиту султана вставали европейцы: в первый раз Россия, а во второй раз Великобритания. В 1840 году уже на дипломатическом фронте Египет, формально находясь в составе Османской империи, столкнулся с коалицией Англии, Австрии, Пруссии и России, которая, спасая османского султана, как теперь принято говорить, принудила Египет к миру. Современник тогда остроумно заметил, что европейцы не желали, чтобы во главе Османской империи вместо парадного тюрбана появилась настоящая голова[10]. В итоге на Египет были распространены условия англо-турецкого договора 1838 года, дополненные султанским вердиктом от 1 июня 1841 года, которым впредь предстояло подчиняться всем египетским правителям.

Ограничения касались численности египетской армии, которая в мирное время не должна была превышать 18 тысяч человек, а в войну могла увеличиваться только по требованию Стамбула; египетское военное судостроение полностью прекращалось и могло возобновиться также только с согласия османского султана. После смерти Мухаммада Али у власти в Египте до 1854 года находился его внук Аббас-Хильми I, которому и предстояло выполнять эти и другие требования султанского фирмана 1841 года. Родственники Аббаса, недовольные проводимой им проанглийской политикой, интриговали в Стамбуле, добиваясь его отстранения от власти. В такой обстановке, постоянно опасаясь смещения и даже убийства, Аббас, вопреки наложенным ограничениям, негласно начал наращивать численность египетской армии, которая уже к 1853 году достигла 100 тысяч человек. Эта цифра в пять раз превышала ограничения, предусмотренные султанским фирманом[11].

Османский султан Абдул-Меджид I, пребывавший у власти с 1839-го по 1861 год, в преддверии войны не хотел иметь в тылу враждебную египетскую армию и поэтому пошел на маневр: он предложил Аббас-Хильми I принять участие в войне против России. В свою очередь Аббас, избегая конфликта с Портой, подчинился фирману султана и направил для участия в боевых действиях против русских контингент, значительно превышавший установленные ограничения, чем de facto их и дезавуировал. В состав египетских экспедиционных сил вошли 12 кораблей, вооруженных 642 пушками при 6850 моряках; 6 пехотных полков общей численностью в 15 704 человек, кавалерийский полк численностью в 1291 всадника, 12 артиллерийских батарей с 72 пушками и 2727 артиллеристами. Суммарная численность первоначального египетского экспедиционного пехотного корпуса вместе со штабными частями составила около 22 тысяч человек. Аббас устроил в Александрии смотр войскам, а затем они отправились морем в Стамбул, прибыв туда 14 августа 1853 года, то есть задолго до официального объявления Стамбулом войны, которое последовало 16 октября того же года[12]. За всем этим просматриваются усилия британской дипломатии. С началом войны на театр военных действий был отправлен еще один египетский корпус численностью в 10 тысяч человек. Наконец, третий корпус численностью в 8 тысяч человек высадился в районе Евпатории 14 апреля 1855 года. Подкрепления отправлялись и на Дунайский фронт. Всего во время Крымской войны вместе с военно-морскими силами и вспомогательными частями против России воевали в общей сложности свыше 50 тысяч египтян[13].

Основная часть египетских бойцов помогала войскам коалиции не в Крыму, а на Дунайском фронте, где они вели упорные бои с русскими войсками фельдмаршала Ивана Паскевича[14]. И в русских, и в европейских военных сводках их именовали «турками». Именно на Дунайском фронте, вместо легкой победы, за которой должен был последовать марш на Стамбул, русские войска увязли в затяжных позиционных боях. Решающую роль в этом сыграли модернизированные еще при Мухаммаде Али египетские части. После трагической смерти Аббаса I, павшего жертвой заговора[15], к власти в Египте пришел сын Мухаммада Али, ориентирующийся на Францию Саид-паша[16], который продолжил отправку войск в район боевых действий. Во время осады Севастополя египетско-турецкие силы вели бои в районе Евпатории, отразив русское наступление 17 февраля 1855 года[17]. И снова российские и европейские источники не дают никаких сведений о египтянах в составе османской армии, продолжая называть их «турками»[18]. На самом же деле в этих боях участвовали две египетские дивизии: 2-я, которой командовал Ибрахим-паша Абу Джабир, и 3-я под командованием Сулейман-паши аль-Арнаути[19]. К тому же времени относится и прибытие в Крым упомянутого выше третьего египетского корпуса, который сражался в районе Инкерманских высот. Кстати, на Кавказском фронте, где русские войска добились значительных успехов, египетских частей не было совсем.

Одна из особенностей Крымской войны заключалась в том, что, воюя на стороне Османской империи, египтяне на самом деле воевали против нее. Хронокультурный подход позволяет справиться с загадкой «крымской геополитической ловушки», в которую попала Россия: в антироссийскую коалицию 1853–1856 годов вступили не только друзья и союзники, но и непримиримые враги. Привлекая к военным операциям египтян, Османская империя руководствовалась преимущественно геополитическими соображениями, выгодными с тактической точки зрения, но бесперспективными и даже опасными в стратегической перспективе. Наибольший урон хронокультурный фактор нанес самой Османской империи, входившей в коалицию победителей. Дело в том, что за три года войны Османская империя истощила свои ресурсы, тогда как ее союзники по антироссийской коалиции, напротив, сумели сохранить и даже приумножить свой политический и финансовый капитал. В результате уже в 1858 году Стамбул объявил о банкротстве султанской казны, попав в полную долговую и политическую зависимость от недавних союзников – англичан и французов. Соответственно, дивиденды, извлеченные Великобританией и Францией из зависимого положения бывшего союзника, компенсировали их военные расходы в Крымской войне. Послевоенные события привели султана Абдул-Меджида I к глубокой депрессии: алкоголизм и разврат подорвали его здоровье, и в 1861 году он скончался от туберкулеза.

Ответ России на вызовы эпохи

Фактически Крымскую войну начала Россия, осуществив ввод своих войск в Дунайские княжества – Молдавию и Валахию. Инициатором вторжения был Николай I, на плечи которого легла ответственность за последствия этого шага. Исчерпав методы дипломатического воздействия на Россию, включая созыв международной конференции в Вене, Османская империя в октябре 1853 года объявила ей войну. В ноябре произошло Синопское сражение, которое было использовано Англией и Францией как повод для объявления войны России. Узнав о поражении турок у Синопа, британский посол в Стамбуле Чарльз Стрэтфорд-Каннинг радостно воскликнул: «Слава богу! Это война». То было достойное продолжение фразы «лорда-поджигателя» Генри Пальмерстона: «Как трудно жить на свете, когда с Россией никто не воюет».

С геополитической точки зрения война с самого начала пошла нелогично. Неожиданно для России Великобритания решительно встала на сторону Османской империи. Парадоксальным выглядел и союз Луи Наполеона Бонапарта с англичанами – смертельными врагами его дяди Наполеона I. Союз Англии и Франции лишал Николая I почти всех шансов на победу в противостоянии с коалицией сильнейших государств мира. Недружественная позиция Австро-Венгрии и Пруссии довершала трагическую для России картину. Такой войны царь не хотел, а оказавшись втянутым в нее, был морально сломлен и 18 февраля 1855 года ушел из жизни. Рассказывали, что, почувствовав резкое ухудшение здоровья, Николай накрылся походной шинелью, позвал внука и, обратившись к нему со словами: «Учись умирать», впал в забытье[20].

Увы, время скрыло от нас многие хитросплетения беспощадной дипломатической битвы, которая, в конце концов, втянула Россию и слабеющую Османскую империю в непосильное для них противостояние. Ясно одно: наряду с очевидными причинами конфликта имелось еще что-то, подтолкнувшее султана к авантюре, лишь по счастливому случаю не завершившейся полным развалом его страны, но зато подготовившей ее будущее крушение. Этим недостающим звеном могла быть англо-российская экспедиция по демаркации границы между Османской империей и Ираном. С российской стороны она наряду с официальными задачами преследовала также и секретные цели, которые через английских дипломатов могли стать известными султану. Разумеется, это лишь гипотеза, не претендующая на раскрытие каких-либо «тайных пружин» истории. В то же время она опирается на исторические факты.

В начале XIX века обострились пограничные споры между Османской империей и Ираном, что привело к войне 1821–1823 годов, которая завершилась подписанием Эрзерумского мирного договора, не урегулировавшего, однако, всех территориальных претензий. 16 мая 1847 года было заключено второе Эрзерумское соглашение, которое наряду с прочим предусматривало создание смешанной международной комиссии по демаркации границы между Османской империей и Ираном от горы Арарат до Персидского залива. Когда комиссия была сформирована, в нее наряду с делегатами двух заинтересованных стран, Ирана и Османской империи, вошли также представители стран-посредниц – России и Англии. На практике комиссию составили четыре независимые команды экспертов, представлявшие свои страны и руководствовавшиеся собственными инструкциями. Российскую группу возглавлял комиссар-посредник Егор Чириков (1804–1862).

В декабре 1849 года объединенная комиссия отправилась вниз по реке Тигр, а после слияния Тигра и Евфрата по реке Шатт аль-Араб к Персидскому заливу, откуда ей предстояло начинать свою работу. Комиссия действовала до 1853 года, то есть фактически до начала Крымской войны. Экспедиция Чирикова получила, видимо, особые инструкции, выданные военным министром, князем Александром Чернышевым (1785–1857), и состоявшие в тщательном изучении возможных путей продвижения русской армии по османской территории в период войны. Обширные материалы военного, топографического, географического, этнографического и иного характера были доставлены в Санкт-Петербург. Систематизация их выразилась в составлении подробных карт маршрута, пролегающего от города Карс у подножья горы Арарат до побережья Персидского залива. Кроме того, были составлены около ста подробных планов местности с комментариями и пояснениями к каждому из них. Огромное количество материалов невоенного характера попало в архивы. Некоторые из них вошли в отчеты и были представлены в форме докладов в Российском географическом обществе. Уже позднее, в 1875 году, увидели свет извлечения из путевых заметок Егора Чирикова[21].

Обратим внимание на два обстоятельства. Во-первых, миссия Чирикова подготовила маршрут движения войск из Карса, который был взят русскими войсками в 1855 году, до побережья Персидского залива. Сам по себе этот маршрут интересен тем, что позволял, используя особенности местности и специфику местного кочевого населения, избежать крупных боестолкновений с противником вплоть до самого моря. Во-вторых, имелся еще один маршрут, разработанный Чириковым, который просто не мог входить в официальную часть заданий комиссии. Скорее всего сама экспедиция этим маршрутом не шла, но навела о нем подробные справки и составила примерный план следования по нему русских войск. В этом втором сценарии исходной точкой движения выступал иракский город Мешхед-и-Али (ныне Неджеф), а сам путь вел к Мекке – духовной столице ислама. Далее описывались следование из Мекки в Медину, а также возможные маршруты движения к Эр-Рияду, острову Бахрейн и городу Маскат, современной столице Султаната Оман[22].

Разработка этих маршрутов была вне официальной компетенции экспедиции, но в свете грядущей Крымской войны она обретает особый смысл. Речь, вероятно, шла о возможном броске русских войск от Карса на юг, к Неджефу, и далее караванными путями к Мекке и Медине. Исполнение этих планов могло иметь катастрофические последствия для Османской империи. Так или иначе, если такие планы и существовали, то они умерли вместе с Николаем I в 1855 году.

Выход из геополитического тупика

Косвенным последствием крымской баталии стало расширение сферы российских интересов в Центральной (Средней) Азии[23]. Теоретиком экспансии в этом регионе был Дмитрий Милютин (1816–1912), последний генерал-фельдмаршал в российской истории, военный министр и один из основателей российской школы геополитики[24]. Вступив в 1861 году в должность военного министра, он назвал присоединение Туркестана к России главной внешнеполитической задачей государства. По мнению Милютина, такой акт должен был стать реваншем за поражение в Крымской войне, обеспечивающим России выход к Индии, которая, являясь основой могущества Британской империи, была одновременно и ее ахиллесовой пятой. Судьбу Османской империи в рамках Восточного вопроса он предлагал решать радикально: сначала предстояло лишить это государство всех европейских владений, а затем создать Балканскую конфедерацию под покровительством Европы и присвоить Черноморским проливам нейтральный статус. Естественными союзниками России в этом начинании Милютин считал страны миросистемной периферии – Персию и Китай. Точку зрения Милютина категорически не разделял канцлер Российской империи, министр иностранных дел (1856–1882) Александр Горчаков, который всячески пытался поддерживать равновесие в Европе и с Европой.

В вопросе о приоритетах государственной внешней политики между двумя министерствами, военным и иностранных дел, не было согласия. Милютин писал:

«Наше Министерство иностранных дел с давних времен держалось в азиатской политике системы пассивного консерватизма. Заботясь более всего о поддержании дружбы с Англией, оно противилось всякому успеху в Средней Азии, дабы не возбуждать дипломатических запросов лондонского кабинета, ревностно следившего за каждым нашим шагом в степях»[25].

В то время как Горчаков умиротворял Европу идеями гармоничного сотрудничества, Милютин готовил завоевание Центральной Азии. Один мыслил геополитически, другой хронокультурно.

Планомерное завоевание Центральной Азии началось непосредственно после Крымской войны и шло с 1860-го по 1885 год. Россия захватила территорию площадью более 3,5 миллиона квадратных километров с населением свыше 7 миллионов человек, но это лишь количественные показатели. Впрочем, параллельно с этими приобретениями в 1867 году произошло отторжение от России Аляски (более 1,5 миллиона квадратных километров), что само по себе свидетельствует о нестабильности российского геополитического пространства и непоследовательности геополитического курса страны. Непосредственным следствием российской экспансии в Центральной Азии стала осторожная позиция Великобритании во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов, когда русская армия вела наступление на Балканах. Казачьи полки в Мерве и Ташкенте представляли определенную угрозу для Англии, поскольку находились не слишком далеко от британских владений в Индии[26]. Такая ситуация вполне соответствовала планам Милютина, предполагавшим геополитический реванш за поражение в Крымской войне.

На самом деле непредсказуемая и агрессивная Россия пугала Запад, побуждая его искать средство противодействия ей, причем несимметричное. Самодержавная модель управления, способная в чрезвычайных обстоятельствах демонстрировать эффективность, на этапе закрепления успехов действовала неэффективно, продуцируя «отсталость». Российские умы, склонные к либерализму, видели это, но упорно верили в магию реформ по западному образцу – несмотря на то, что «отсталость» России была иного рода, чем, например, «отсталость» Германии по отношению к Англии. Отсталая Россия, копируя европейские формы, Западом не становилась, поскольку ускоренное развитие страны обеспечивалось не свободным трудом граждан, а рабскими формами принуждения и деспотизмом государства, как это повелось со времен Петра I и Екатерины II. В Крымскую войну на полях сражений столкнулись не две армии, а две модели развития: деспотическая и полуфеодальная, с одной стороны, и капиталистическая, основанная на частной инициативе, с другой. Строго говоря, война не выявила безусловного победителя, ни одна из сторон не подписала капитуляции, армии праздновали не победу, а окончание войны. Что же касается послевоенного геополитического прорыва России в Центральную Азию, то, во-первых, этому всерьез никто не препятствовал, а во-вторых, захватив новые территории, Россия не стала превращать их в эксплуатируемые колонии, но, вместо этого, взялась их «развивать». Тем самым последствия Крымской войны проросли в будущее. Напомним, что в советский период из пятнадцати республик СССР дотаций из Москвы не получали только три: собственно метрополия в лице РСФСР, а также богатые нефтью и газом Азербайджан и Туркмения.

Экономический аспект войны

14 ноября 1854 года ураган в Балаклавской бухте потопил один из самых современных по тем временам военных кораблей британского флота, парусно-винтовой фрегат «Принц» с ценным грузом на борту – жалованьем для 35 тысяч английских солдат и офицеров. Эти 200 тысяч фунтов стерлингов золотом так и не были найдены[27]. Но история «Принца» интересна не столько пропажей якобы имевшихся на его борту денег, сколько их происхождением. Потерянное золото принадлежало банковскому дому Ротшильдов, который занимался финансированием британских войск в Крыму[28]. Можно предположить, что речь шла об одном из этапов многоплановой операции, которая учитывала и финансовые интересы английских банкиров в России, и их планы на Ближнем Востоке, в частности в Палестине, где российский протекторат над православными жителями создавал трудности для еврейской колонизации[29], и текущие выгоды от ведения войны. Так или иначе, но после Крымской войны Россия получила от Ротшильдов первый в своей истории государственный заем и открыла свою финансовую систему для европейского торгового и финансового капитала.

Финансовое положение России после Крымской войны оказалось сложным, поскольку ей пришлось девальвировать рубль. Евгений Тарле в письме Корнею Чуковскому от 7 июля 1929 года приводит следующие данные: в 1861 году за золотые русские 10 рублей давали ассигнациями 20 рублей, а то и больше, курс колебался. Финансовые последствия поражения Россия смогла полностью ликвидировать только к концу XIX века, когда рубль вернул себе статус конвертируемой валюты. Причем золотой империал 1897 года составлял 15 рублей, но весил столько же, сколько весил десятирублевый империал 1860-х годов[30]. Экономисты дают разные оценки тому, насколько возвращение к золотому стандарту отвечало интересам экономического развития России, но, как бы то ни было, оно означало включение России в сложившуюся на тот момент мировую финансовую систему, со всеми ее явными достоинствами и очевидными недостатками.

Крымскую войну вполне можно рассматривать как вызов, брошенный России эпохой капитала. Ведь изначально российское вторжение в дунайские владения Османской империи имело под собой экономическую основу. Роль товарного эквивалента золота, которую сейчас играет нефть, в XIX веке выполняло зерно. Россия была одним из главных мировых экспортеров этого стратегического продукта и поэтому весьма болезненно реагировала на колебания мировых цен на него. В 1853 году цены на зерно достигли максимума; появились все признаки его перепроизводства, а следовательно, и грядущего падения цен. Именно тогда Николай I решил вывести из игры двух весьма опасных конкурентов, находившихся под сильным английским влиянием: дунайские княжества Молдавию и Валахию, чей экспорт влиял на общее состояние мирового зернового рынка[31]. Наладив контроль над торговлей зерном по Дунаю, русский царь становился регулятором цен на зерно в мире, чего Великобритания, зависимая от внешних поставок зерна, допускать не собиралась.

Страшила англичан и перспектива российского таможенного контроля в проливах, который неизбежно был бы учрежден, если бы Россия сумела овладеть Стамбулом. Дело в том, что Османская империя для Англии была страной свободной торговли, тогда как Россия защищала свои торговые интересы таможенными пошлинами, оставаясь страной протекционистской. Развивая торговые и финансовые отношения с Османской империей и Ираном, англичане пользовались привилегиями, делавшими английскую торговлю, в том числе и транзитную, беспошлинной. Даже неминуемые экономические потери от свертывания торговых отношений с Россией не могли предотвратить вмешательства Великобритании в русско-турецкий конфликт: слишком опасной для складывавшихся глобальных рыночных отношений казалась своенравная политика русских в сфере ценообразования. Что же касается ущерба от свертывания британо-российской торговли, то его англичане минимизировали, «превращая» русские товары в нерусские, вывозя их из прусского Мемеля, да к тому же на судах нейтральных Соединенных Штатов[32].

Кстати, США в полной мере использовали свой нейтральный статус в этой войне, оказывая посреднические услуги обеим воюющим сторонам. С хронокультурных позиций в годы Крымской войны промышленный Север США сделал первые шаги к тому, чтобы перехватить у Британии лидерство в мировой капиталистической системе. После начала боевых действий отношения с США приобрели для России и ее американских владений особое значение, что подтвердила встреча Николая I c американским посланником Томасом Сеймуром, состоявшаяся в марте 1854 года, во время которой стороны расточали взаимные комплименты. Реальным подтверждением особых отношений двух стран стала конвенция о морском нейтралитете, официально подписанная в разгар войны 10 июля 1854 года[33].

Занявший трон Александр II поддержал курс отца на сближение с США – естественно, в ущерб отношениям с Великобританией. Два национальных лидера, Александр II и Авраам Линкольн, состояли в переписке, оказывали друг другу политическую поддержку, стремились сделать свои страны мировыми державами, сознавая общность политических и финансовых интересов. Оба боролись с похожими социальными недугами, крепостным правом в России и рабством в Америке, и оба погибли от рук политических противников. Руководствуясь исключительно геополитическими соображениями, они едва не создали финансово-политический союз трех стран – России, США и Китая.

Экономические основы Крымской войны только на первый взгляд привязаны к интересам отдельных стран; на деле они имеют геополитический и геоэкономический характер. Более глубокий анализ позволяет выявить интересы мирового масштаба, в рамках которых захват и удержание пространства военным путем имели второстепенное значение по сравнению с хронокультурными возможностями, открывающимися свободным движением товаров и капитала. Для процессов миросистемного масштаба Крымская война как таковая со всеми ее драматическими обстоятельствами служила не более чем точкой отсчета новой эпохи глобальной модернизации. Своим поражением в Крымской войне Россия была отодвинута в периферийную зону капиталистической миросистемы, обделенную стимулами для хронокультурного развития.

***

Выводы из всего вышесказанного сводятся к следующим тезисам.

Во-первых, Крымская война разрушила прежнюю – Венскую – систему международных отношений, открыв этап политической неопределенности.

Во-вторых, борьба военно-морских сил привела к тому, что война перешла из геополитической стадии в хронокультурную: в борьбу не за конкретные территории, а за влияние на морских пространствах и в мире в целом.

В-третьих, политической изнанкой войны оказалась несостоятельность «идеологической солидарности трех монархий» (России, Австрии и Пруссии) в их противодействии «демократическому Западу» (Англии и Франции) с его глобальными финансово-экономическими амбициями. Впервые на столь высоком историческом уровне столкнулись принцип государственного status quo и космополитическая и финансово-экономическая идеяmodernity, которую, собственно, и защищала антироссийская коалиция в Крымскую войну.

В-четвертых, геополитический принцип непрекращающейся территориальной экспансии требовал упрощения ситуации и ее стабилизации, тогда как хронокультурный дух modernity допускал усложнение, непредсказуемость и импровизацию на фоне перспективных изменений. В этом отношении определенность в оценке будущего Османской империи (стратегический план Николая I, предусматривающий ее раздел) все упрощала и ставила точки над «i», а британское желание «лечить больного человека», то есть сохранять Османскую империю, все усложняло и запутывало, но предоставляло время и возможности для переустройства мира[34].

В-пятых, экспансия России в Центральной Азии совпала с продажей Аляски США, что говорит о геополитической непоследовательности послевоенного курса России.

И, наконец, в-шестых, смысл Крымской войны раскрывается и в понятиях геополитики, и в понятиях хронокультуры. Последние применимы к этой войне в невиданном прежде масштабе, поскольку она велась не столько за пространство, сколько за время, которое держава-жертва тратила на военные действия, не принимая при этом полноценного участия в процессах, менявших мировой порядок.

[1] Статья основана на материалах исследования, осуществленного в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2016 году.

[2] Речь идет о новом научном направлении в изучении феномена империй, которое было создано группой ученых, объединенных вокруг журнала «Ab Imperio».

[3] Бурбанк Д., Купер Ф. Траектория империи // Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма / Под ред. И. Герасимова, М. Могильнер, А. Семенова. М.: Новое издательство, 2010. С. 329, 343.

[4] Мельникова Л.В. Святые места в центре Восточного вопроса: церковно-политический фактор как одна из причин Крымской войны // Отечественная история. 2008. № 6. С. 66, 72.

[5] См.: Гринев А.В. Русская Америка в 1850-е гг.: РАК и Крымская война // История Русской Америки. 1732–1867: В 3 т. / Под. ред. Н.Н. Болховитинова. М.: Международные отношения, 1999. Т. 3. С. 339–341.

[6] Кагарлицкий Б.Ю. Периферийная империя: Россия и миросистема. М.: Ленанд, 2016. С. 270–271.

[7] Подробнее о понятии «хронокультура» см.: Зеленев Е.И. Постижение образа мира. СПб.: Каро, 2012. С. 175–180.

[8] Подробнее об этом см.: Рассел У. Крымская война. СПб.: Лениздат, 2013; Gueddella P. Lord Palmerston. 1784–1865. London: Jarrold and Sons, 1950; Henderson G.B. Crimean War Diplomacy and Other Historical Essays. Glasgow: Jackson, 1947.

[9] См.: Dodwell H. The Founder of Modern Egypt. Cambridge: Cambridge University Press, 1931.

[10] Маркс К. Русско-турецкие осложнения. – Уловки и увертки британского кабинета. – Последняя нота Нессельроде. – Ост-Индский вопрос // Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений. М.: Директ-Медиа, 2014. Т. 9. С. 230.

[11] Tусун У. Ал-Джейш ал-мисри фи-л-харб ал-Русийа ал-мааруф би-харб ал-Крим, 1853–1855 [Египетская армия и Русская война, известная как Крымская война]. Аль-Кахира: Мактабат Мадбули, 1993. С. 47–59.

[12] Там же. С. 92–93; Хусайн А. Мавсуа тарих Миср [Энциклопедия по истории Египта]. Аль-Кахира: Дар ал-Шааб; Аджза‘ 3, 1979. C. 986–989.

[13] Tусун У. Указ. соч. С. 246.

[14] Там же. С. 135–138; Хусайн А. Указ. соч. С. 987; Ал-Аюб И. Тарих Миср фи ахд ал-Хидив Исмаил Баша 1863–1879 [История Египта в эпоху хедива Исмали-паши. 1863–1879]. Аль-Кахира: Мактабат Мадбули, 1990. Джуз 1. С. 12–13.

[15] Хусайн А. Указ. соч. С. 12–13.

[16] Зеленев Е.И. Мусульманский Египет. СПб.: Издательство СПбГУ, 2007. С. 258.

[17] Tусун У. Указ. соч. С. 193–201.

[18] Тарле Е.В. Крымская война: В 2 т. М.: Изографус; ЭКСМО, 2003. Т. 2. C. 328.

[19] Tусун У. Указ. соч. С. 97.

[20] Тарле Е.В. Указ. соч. С. 346.

[21] См.: Чтение Е.И. Чирикова о работах русской комиссии для определения персидско-турецкой границы // Вестник Императорского русского географического общества. 1859. Ч. 26. Разд. 5. С. 17–19; Путевой журнал Е.И. Чирикова, русского комиссара-посредника по турецко-персидскому разграничению 1849–1852 // Записки Кавказского отдела Императорского русского географического общества. Т. 9: Материалы для географии азиатской Турции и Персии. СПб., 1875.

[22] Путевой журнал Е.И. Чирикова… С. 32, 37, 54–55.

[23] См.: LeDonne J.P. Russian Empire and the World, 1700–1917: The Geopolitics of Expansion and Containment. New York: Oxford University Press, 1997. P. 4–5; Lieven D. Empire: The Russian Empire and Its Rivals. New Haven: Yale University Press, 2000; Berryman J. Russia and China in Eurasia: The Wary Partnership // Freire M., Kanet R. (Eds.). Key Players and Regional Dynamics in Eurasia: The Return of the «Great Game». Basingstoke, UK: Palgrave, 2010. P. 126–145.

[24] См.: Алексеева И.В., Зеленев Е.И., Якунин В.И. Геополитика в России. Между Востоком и Западом (конец XVIII – начало XX в.). СПб.: Издательство СПбГУ, 2001. С. 108–111.

[25] История внешней политики России, вторая половина ХХ века / Под ред. В.М. Хевролиной и др. М.: Международные отношения, 1997. С. 97.

[26] Алексеева И.В., Зеленев Е.И., Якунин В.И. Указ соч. С. 110.

[27] См.: Аничков В.М. Военно-исторические очерки Крымской экспедиции, составленные Генерального Штаба капитаном Аничковым. Ч. 1. Описание сражений на реке Альма, при Балаклаве и под Инкерманом. СПб.: Военная типография, 1856.

[28] Шигин В.В. Загадки золотых конвоев. М.: Вече, 2009. С. 16.

[29] См.: Зеленев Е.И. Сирия, Восточный вопрос и проблема Палестины // История и традиционная культура народов востока. М.: Наука, 1989. Ч. II. С. 166.

[30] Тарле Е.В., Чуковский К.И. Переписка // Вопросы истории. 2006. № 1. С. 85–96.

[31] Тарле Е.В. Указ. соч. Т. 1. C. 52.

[32] Кагарлицкий Б.Ю. Указ. соч. С. 273.

[33] Гринев А.В. Указ. соч. С. 338–339.

[34] См.: Была ли Крымская война неизбежной? // Военное обозрение. 2010. 7 июля (topwar.ru/686-bula-li-krymskaya-vojna-neizbezhnoj.html).

Неприкосновенный запас 2016, 3(107)

Вернер Мосс

Как Россия договаривалась о мире

(сентябрь 1855-го -- апрель 1856 года)

Вернер Мосс (1918–2001) – британский историк, специалист по дипломатической истории Европы, а также по истории России XIX века.

[1]

В 1854 году Россия впервые в своей истории столкнулась с сомнительной привилегией великодержавности: ей пришлось в одиночку вести войну с коалицией ведущих европейских государств[2]. После того, как Николай I, игнорируя своего осмотрительного министра иностранных дел, графа Карла Нессельроде, приказал русской армии повторно оккупировать Дунайские княжества, Турция энергично воспротивилась этому шагу, Англия и Франция после некоторых колебаний решили поддержать ее, а Австрия сменила дружественное отношение к России на враждебный нейтралитет.

Несмотря на восславленный Львом Толстым героический стоицизм одетых в солдатские шинели крестьян, а также молодых офицеров, военная кампания не удалась. Административная и военная система Николая I, ради показной пышности которой русские люди терпеливо сносили безобразия, описанные в гоголевских произведениях, обнаружила не только свою неэффективность и коррумпированность, но и полную неспособность выдержать противостояние с ведущими державами Запада. К концу 1854 года дипломатическая конструкция, усердно и долго выстраиваемая царем, рассыпалась в прах: основная часть российского черноморского флота покоилась на морском дне, телами русских солдат были забиты безымянные могилы на холмах и полях Крыма. С крахом дипломатии, разгромом армии и кризисом управленческой системы «железный самодержец» растерял весь престиж, благодаря которому его имя заставляло трепетать многих и в Европе, и в самой России. Образованные сословия начали открыто поносить царя, политика которого столь бездарно провалилась. 2 марта 1855 года Николай I умер; официальной причиной смерти была объявлена простуда, но повсеместно говорили о «разбитом сердце» и даже о самоубийстве.

Таковы были обстоятельства, сопутствовавшие восшествию на престол наследника, тридцатишестилетнего Александра Николаевича, тщательно подготавливаемого отцом к будущему монаршему бремени. Новый император был гордецом с военной выправкой, осознававшим как величие России, так и ответственность, налагаемую на него новым положением. Александру предстояло завершить злополучную войну, исцелить нанесенные империи раны и восстановить созданную его отцом пошатнувшуюся управленческую систему. То, как он, с помощью своих советников, взялся за первую из упомянутых задач, составило интересную главу в эволюции российской внешней политики и дипломатической истории Европы.

I

На следующий день после кончины отца Александр заверил членов дипломатического корпуса в том, что он сохранит верность политике, проводившейся усопшим императором. Сообщив, что отцовское дело для него свято, молодой царь добавил:

«Я готов протянуть руку примирения на условиях, принятых моим отцом; но, если совещания, которые откроются в Вене, не приведут к почетному для нас результату, тогда, господа, я во главе верной моей России и весь народ смело вступим в бой»[3].

Как сообщал Пал Антал Эстерхази-младший, австрийский посол в Петербурге, общий настрой официальной России можно было выразить следующим образом: «Мир на условиях, которые не унизят Россию». Уступка территорий, разрушение крепостей или ограничение российского суверенитета считались неприемлемыми. При дворе господствовало ощущение, что принятие «недостойных» условий прекращения войны будет угрожать самой династии: «Если все и дальше пойдет, как сейчас, [...] то русский народ утратит уважение к правителю, которого силой вынудят уступить часть своей территории, и перестанет повиноваться ему»[4].

На этом фоне 15 марта в Вене открылись мирные переговоры. Александр Горчаков, русский посол при австрийском дворе и главный представитель своей страны на Венской конференции послов, объявил о том, что любое ограничение российского суверенитета на Черном море будет рассматриваться царем как унижающее Россию[5]. Поскольку, однако, ни Британия, ни Франция не были готовы отказаться от требования решительно ограничить мощь России на Черном море, на этом этапе переговоры завершились провалом[6].

Александр лично определил предел российских уступок. Генерал-фельдмаршал Иван Паскевич, который на тот момент командовал русскими войсками в Польше, убеждал военного министра занять примирительную позицию. В связи с этим император написал Паскевичу лично, заявив, что о примирении можно будет говорить лишь в том случае, если оно будет «совместно с достоинством России». По словам царя, он не допустит никаких дальнейших концессий победителям[7]. Как бы то ни было, позже выяснилось, что союзники и не рассчитывали добиться в Вене каких-либо результатов. Между тем, русские полагали, что Австрия и некоторые германские государства в скором времени могут присоединиться к врагам России, хотя Пруссия, как они надеялись, даже в таких условиях сумеет сохранять нейтралитет[8]. Исход войны решит осада Севастополя: только победа русских в Крыму отвратит Австрию от выбора в пользу западной коалиции[9].

Все внимание, таким образом, было приковано к защитникам Севастополя, которые продолжали удерживать город. В ходе атак в ночь с 23-го на 24 мая, а потом и 7 июня французские войска захватили ключевые позиции в оборонительной системе военного инженера Эдуарда Тотлебена[10]. Михаил Горчаков, командовавший русскими армиями в Крыму[11], считал сложившуюся ситуацию отчаянной. «Теперь я думаю об одном только, – писал он царю 8 июня. – Как оставить Севастополь, не понеся непомерного, может быть, более 20 тысяч, урона. О кораблях и артиллерии и помышлять нечего»[12]. Но царь и слышать не хотел об эвакуации. Севастополь нельзя сдавать. Туда будут посланы подкрепления, а до их прибытия крепость надо удержать. Если же Севастополь все-таки падет, следует любой ценой отстоять Крымский полуостров[13].

Вопреки ожиданиям положение России на время улучшилось. Во-первых, новости, поступавшие из Вены, позволяли предположить, что Австрия все же сохранит свой шаткий нейтралитет[14]; во-вторых, 18 июня защитникам Севастополя удалось отбить полномасштабный штурм[15]. Успех воодушевил гарнизон и воскресил надежды Горчакова[16]. К защитникам присоединились три дивизии Южной армии, а натиск союзников ослабел. Одновременно Австрия под давлением финансовых обстоятельств приступила к демобилизации своих резервистов[17].

Царь теперь настаивал на контрнаступлении[18], и Горчаков, вопреки собственным убеждениям и без малейшей надежды на успех, подчинился. 16 августа он начал тщетную, как оказалось, атаку на реке Черной, в ходе которой русские потеряли 8 тысяч человек[19]. Теперь участь Севастополя была решена, но царь тем не менее оставался непреклонным. «Если суждено пасть Севастополю, то я буду считать эпоху эту только началом новой, настоящей, кампании», – писал он Горчакову 23 августа[20]. Крымским армиям, таким образом, вновь предписывалось держаться до конца. Если Горчаков потерпит до зимы, то союзники скорее всего предпочтут снятие осады еще одной тяжелой зимовке под стенами русской крепости[21]. Руководствуясь позицией царя[22], Нессельроде пытался убедить европейские правительства в том, что Россия вопреки очевидному отнюдь не исчерпала своих ресурсов – напротив, затруднения начинают ощущать Англия и Франция[23]. Как предполагали русские, Наполеон III, обеспокоенный упорством севастопольского гарнизона, готовился снять осаду и выражал сомнения в успехе всей войны[24]. К концу августа, однако, французский император из достоверных источников узнал о том, что крепость больше держаться не может[25]. 3 сентября на военном совете в штаб-квартире командующего французскими войсками, генерала Жан-Жака Пелисье, было решено 5 сентября возобновить бомбардировку Севастополя, а 8 сентября предпринять новый штурм[26]. В ночь с 8-го на 9 сентября русские эвакуировали южную часть города, которую они многие месяцы защищали с таким упорством и героизмом.

II

Несмотря на то, что новость о падении Севастополя явилась тяжелым ударом по самолюбию русских[27], она не слишком изменила общие настроения в Петербурге. Как сообщал австрийский дипломат, граф Владислав Карницкий, своему министру: «Судя по внешним признакам, многие здесь считают, что Россия уже не будет ощущать себя великой в той степени, которой можно бы ожидать после затраченных усилий и понесенных жертв»[28]. Тем не менее императорский манифест, извещавший народ России о потере города, был выдержан в демонстративно вызывающем тоне[29]. 13 сентября царь прибыл в Москву[30], откуда писал Михаилу Горчакову:

«Не унывайте, а вспомните 1812 год. Севастополь не Москва, а Крым – не Россия. Два года после пожара московского победоносные войска наши были в Париже. Мы те же русские, и с нами Бог!»[31]

Горчакову отправили икону преподобного Сергия Радонежского, сопровождавшую царя Алексея Михайловича во всех его походах, Петра I под Полтавой, а в 1812 году московское ополчение. Образ должен был оставаться при штабе Крымской армии для фронтовых молебнов. «Да помогут нам молитвы преподобного Сергия так, – писал царь Горчакову, – как благословение его даровало нам победу при Дмитрии Донском»[32].

Сделав все эти приготовления к священной войне, император созвал военный совет, которому предстояло выработать стратегию на ближайшее будущее. На совещании было решено удерживать Крым любой ценой[33]. Царь поручал Паскевичу готовиться к продолжительной военной кампании 1856 года, поскольку, несмотря на благоприятные новости о сокращении австрийской армии, поступающие из Вены, Австрия, особенно в случае падения Севастополя, вполне могла рано или поздно присоединиться к врагам России. Чтобы худшее не застало врасплох, надо быть готовым к нему[34]. 20 сентября Александр выехал на юг, в действующую армию[35].

Учитывая ту решимость, с которой действовал его начальник, Нессельроде, тайно желавший мира, мог только вновь и вновь повторять иностранным дипломатам, что Россия внимательно отнесется к любым предложениям, которые будут ей делаться: «Для нас сейчас не время выступать с какими-то инициативами [говорил он Эстерхази]; мы можем только, ожидая, смотреть, подходят ли нам те предложения, которые делаются другими. Мы сразу же обнаружим, что можно приветствовать с выгодой и что согласуется с нашими представлениями о чести»[36]. Фактически на протяжении нескольких недель, последовавших после отъезда царя, в Петербурге не было никакой дипломатической активности[37]. На смену военному противостоянию после падения Севастополя постепенно пришло относительное спокойствие, и вскоре стало понятно, что кампания 1855 года завершилась[38].

В то время, как падение Севастополя ничуть не поколебало твердости царя, в Париже отзвуки этого события оказались более значительными. Со взятием крепости жажда славы получила удовлетворение, а продолжение конфликта больше не сулило серьезных выгод. Французы устали от войны, и Наполеон постепенно укрепился в мысли о том, что, если обществу не удастся предложить каких-то новых аргументов, подстегивающих массовый энтузиазм, придется договариваться о мире. Восстановление польской автономии – вот что казалось лозунгом, способным оправдать продолжение боевых действий; поэтому уже через неделю после того, как Севастополь пал, французский министр иностранных дел Александр Валевский информировал английское правительство о том, что, по мнению его монарха, пришло время «готовиться к восстановлению Королевства Польского на условиях, провозглашенных в свое время Венским конгрессом, которое должно стать одной из тем мирных переговоров и явиться одной из принципиальных основ грядущего мира»[39]. Премьер-министр Генри Палмерстон, однако, усомнился в целесообразности подобной инициативы[40], и 22 сентября английский министр иностранных дел Джордж Кларендон уведомил французскую сторону о том, что две державы, по его мнению, смогут договориться о восстановлении Польши и без войны[41]. Получив такой ответ, Наполеон понял, что добиться продолжения военных действий под лозунгом восстановления Польши ему не удастся.

Австрийское правительство также решило предпринять новую попытку погасить конфликт. По сообщению Франсуа Адольфа де Буркюнэ, французского посланника в Вене, в августе фон Буоль-Шауэнштейн говорил ему, что, как только в Крыму наступит перелом, нужно будет приступить к мирным переговорам, которые не допустят возобновления боев следующей весной[42]. Как полагал австрийский министр, после падения Севастополя России можно будет предложить вполне разумные условия мира[43]. Наполеон с удовлетворением воспринял эту инициативу, и 17 октября «после должного рассмотрения вопроса император и его совет согласились с тем, что курс, который наметили Буоль и Буркюнэ, необходимо продолжить»[44]. Вызванному в Париж французскому посланнику было заявлено, что по возвращении в Вену ему надлежит возобновить обсуждение инициативы с австрийским министром иностранных дел.

В тот же период прямой контакт был установлен между Петербургом и Парижем. Ранее российское правительство отклонило поступившее от Саксонии предложение о посредничестве[45], но, когда зять Нессельроде – барон Лео фон Зеебах, представлявший во французской столице российские интересы[46], – сообщил о том, что с ним конфиденциально связывался французский министр иностранных дел Валевский, канцлер не увидел препятствий для прямого обмена мнениями[47]. Сам Валевский, как сообщал Зеебах, настроен позитивно, но Наполеон «боится Англии» и склонен сохранять с ней альянс. Россия, по словам Валевского, должна разработать конкретные и практичные предложения, принимающие во внимание ситуацию, сложившуюся после падения Севастополя. Эти предложения должны быть составлены таким образом, чтобы, опираясь на них, французское правительство сумело бы преодолеть нежелание англичан вступать в переговоры; там, в частности, должны содержаться пункты, предусматривающие либо ограничение российского черноморского флота специальным русско-турецким соглашением, либо придание Черному морю нейтрального статуса. И, если российское правительство готово договариваться с Францией на такой основе, этим следует заняться незамедлительно, чтобы предотвратить австрийское вмешательство[48].

Действительно, терять время было нельзя, поскольку к 14 ноября фон Буоль-Шауэнштейн и де Буркюнэ подготовили меморандум, перечислявший условия, которые австрийское правительство от имени Англии и Франции должно было представить Петербургу. От России требовалось согласие на нейтральный статус Черного моря, а к договору о мире должно было прилагаться русско-турецкое соглашение, ограничивающее число легких судов, которые две державы могли держать в черноморских водах. Более того, австрийское правительство «развило» положения договора, касающиеся Дунайских княжеств: оно предложило такое исправление пограничной линии, которое отсекало русских от судоходных частей Дуная. К четырем пунктам, принятым российскими властями ранее[49], добавлялся еще один, резервировавший за воюющими сторонами право выдвигать в ходе мирных переговоров дополнительные условия – «в европейских интересах». Вена собиралась представить этот перечень Петербургу и в случае его отклонения разорвать дипломатические отношения[50]. Британское правительство, которое просто информировали о ходе австро-французских переговоров, было недовольно самим способом выработки этого соглашения, разочаровано излагаемыми в нем условиями и полно решимости его изменить. Между Парижем и Лондоном началась дискуссия, нацеленная на устранение возражений со стороны Британии. Стороны смогли договориться лишь к 5 декабря, после чего поправки были переданы в Вену.

Нессельроде, между тем, получил предложение Валевского о начале прямых переговоров. Зная о подготавливаемом Веной ультиматуме, он понимал, что медлить не стоит[51]. Сам он хотел скорейшего заключения мира[52], но царь, несмотря на настоятельные увещевания короля Пруссии[53], по-прежнему находился в воинственном настроении:

«Посетив расположение действующей армии, государь проникся ощущением воинского величия России. Ему не хотелось идти на переговоры с нашими противниками в тот самый момент, когда им впервые предстояло по-настоящему испытать на себе тяготы войны. Наш патриотический энтузиазм поддерживали воспоминания о событиях 1812 года»[54].

В самом желании Наполеона и его окружения[55] добиваться мира Александру виделось свидетельство того, что война еще не проиграна[56]. Кроме того, по мнению царя, миролюбие французов говорило о внутренних проблемах в самой Франции. В одном из самых важных своих писем Горчакову Александр заявлял, что не надеется на скорое прекращение войны, но тем не менее французского императора могут подтолкнуть к миру плохой урожай во Франции и нарастающее недовольство низших классов:

«Прежние революции всегда этим начинались, и так, может быть, до общего переворота недалеко. В этом я вижу самый правдоподобный исход теперешней войны, ибо искреннего желания мира с кондициями, совместными с нашими видами и достоинством России, я ни от Наполеона, ни от Англии не ожидаю, а покуда я буду жив, верно, других не приму»[57].

Царь, таким образом, продолжал военные приготовления. Он приказал оснастить системой укреплений город Николаев и лично участвовал в разработке плана военной кампании 1856 года[58]. От министра иностранных дел Александр требовал проведения более жесткой линии[59]. Наконец, вернувшись из Крыма, царь привез в столицу воинственный дух своих генералов[60]. Зеебаха информировали о том, что Россия откажется от любого ограничения собственных военно-морских сил. Вместе с тем она с готовностью примет условие, согласно которому Черное море будет закрыто для любых военных судов, кроме русских и турецких; причем их численность должна определяться в ходе прямых переговоров между Россией и Портой[61]. Эти предложения надлежало передать в Вену, а также в Париж, тем самым обесценив неприемлемый австрийский проект[62]. Наконец, Горчакову было приказано прервать частное общение с Морни, поскольку из-за него у Наполеона могло сложиться преувеличенное представление о тяге России к миру[63].

Горчаков сообщил о намерениях России 6 декабря, но фон Буоль-Шауэнштейн в своем ответе ограничился лишь сообщением о том, что оповестит о них союзников[64]. Зеебах преуспел ничуть не больше: Валевский также не обещал ничего более[65]. Впрочем, через несколько дней он добавил, что Австрия все же склонна предъявить России свои условия, что этот шаг согласован с правительствами Англии и Франции и что он, следовательно, не может более продолжать прямых переговоров с русскими[66]. Иными словами, и в Париже, и в Вене русские на несколько недель опоздали со своими инициативами.

Между тем, в самом западном лагере события развивались стремительно. 5 декабря Англия и Франция договорились о поправках к австрийским предложениям. Через десять дней они были приняты австрийским кабинетом[67]. 16 декабря Эстерхази отправился в Россию, увозя с собой условия, согласованные тремя державами. В те же дни Зеебах, намеревавшийся посетить Петербург, был принят Наполеоном. Император заявил, что, отказываясь от немедленного заключения мира, Россия ведет себя неразумно: в 1856 году превосходство союзников станет абсолютным. Если нынешние предложения будут отклонены, добавил он, никаких иных не последует. Русскому правительству не стоит забывать о том, что британские министры находятся под давлением парламента и общественного мнения. Возможно, в России что-то слышали об англо-французских трениях, но эти разногласия не имеют существенного значения: за ультиматумом стоит объединенная воля Франции и Англии, и любые надежды на распад этого союза тщетны. Мир, заключил император, может быть обеспечен только безоговорочным принятием западных условий[68].

III

Ожидая предъявления ультиматума, царь и Нессельроде узнали из немецких источников[69], что 21 ноября Швеция подписала соглашение с союзными державами. Вскоре шведский посланник в Петербурге официально известил русских о его содержании. Швеция обязалась не уступать России ни пяди собственной территории и не пускать в свои пределы ее оккупационных войск. О любых таких притязаниях, исходящих от российских властей, она незамедлительно должна была извещать Лондон и Париж, бравшие на себя ответственность по защите Швеции во всех подобных случаях[70]. Известие об этом соглашении, ставшее полной неожиданностью, произвело в Петербурге большой эффект[71]. Внешне договор казался сугубо оборонительным, но в нем могли содержаться секретные статьи агрессивного толка[72]:

«В сложившихся тогда обстоятельствах это был прецедент исключительной важности. Он свидетельствовал о шаткой позиции нейтральных государств и морально укреплял наших недругов в тот самый момент, когда война, будь она продолжена, угрожала стать всеобщей»[73].

Этим, однако, неприятности не ограничились. Король Пруссии, опасаясь, что отказ от немедленного заключения мира мог повлечь за собой самые тяжкие последствия, обратился к своему племяннику со следующей настоятельной просьбой:

«Я трепещу, мой дорогой Александр, от той ответственности, которая легла на нас обоих; на меня из-за того, что я до сих пор не передал вам письмо, которое писал по поводу предложений, мне глубоко чуждых, но заслуживающих внимания в силу самой сложившейся ситуации; на Вас, мой дорогой Александр, из-за того, что Вы закрываете глаза на опасности, подрывающие стабильность любого легитимного правительства в Европе. […] Я прошу Вас, мой дорогой племянник, пойти в Ваших уступках настолько далеко, насколько это возможно, тщательно взвешивая все последствия, затрагивающие истинные интересы России, Пруссии и Европы в целом, которые может вызвать дальнейшее продолжение этой ужасной войны. Можно ли перекладывать на весь мир последствия того, что некогда было затеяно в порыве злых страстей?»[74]

Иными словами, Пруссию, как выяснилось, тоже могли принудить присоединиться к врагам России.

Но даже эта дипломатическая буря не могла заставить царя принять условия мира, которые он считал недостойными. 23 декабря он сказал Михаилу Горчакову, что из Вены вот-вот должны поступить новые условия мира, подготовленные венским кабинетом совместно с врагами России. Суть их пока не ясна, но информация, поступающая из различных источников, свидетельствует о том, что ничего хорошего ожидать не приходится. Отклонение новых кондиций будет означать разрыв дипломатических отношений с Австрией. А это в свою очередь может повлечь за собой кризис, хотя продолжающаяся демобилизация австрийских войск и не подтверждает намерение Австрии вступить в войну. Вся совокупность обстоятельств говорила о том, что к весне 1856 года положение России скорее всего станет отчаянным. Государь считал, что надо готовиться к худшему, но при этом, как и всегда, свои главные упования возлагал на «милость Божью». Совесть его была чиста: Россия сделала все возможное, декларируя свою готовность к переговорам:

«Мы дошли донéльзя возможного и согласного с честью России. Унизительных же условий я никогда не приму и уверен, что всякий истинно русский будет чувствовать, как я. Нам остается – перекрестившись – идти прямым путем, то есть общими и единодушными усилиями отстаивать родной край и родную честь»[75].

Царь был готов возглавить свой народ в борьбе с иноземным захватчиком.

Через два дня царь неофициально узнал о сути австрийского ультиматума, а 28 декабря Эстерхази представил кондиции Вены уже официально[76]. Он обратил внимание Нессельроде на то, что Россия уже упустила ряд возможностей заключить мир, добавив к этому, что представляемая им нота явилась итогом «колоссальных усилий». Базой для нового предложения по-прежнему остаются известные четыре пункта, но теперь их «усовершенствовали», чтобы обеспечить согласие России. Предложения должны быть приняты безоговорочно. Эстерхази подчеркнул, что он прибыл в Петербург «не как переговорщик, но как простой посланец венского кабинета». Более того, всякие инициативы по исправлению документа сделают соглашение невозможным[77]. Вертер, посланник Пруссии в Петербурге, получил указания поддерживать усилия Эстерхази[78] и занялся этим с максимальным усердием[79]. 30 декабря в российской столице появился Зеебах, привезший с собой послание Наполеона, в котором тот настаивал на принятии австрийских кондиций. В ходе нескольких встреч с царем барон пытался убедить Александра в необходимости мира. При этом он сообщил, что французский министр иностранных дел Валевский, в отличие от своего патрона, менее склонен настаивать на безоговорочном согласии России с новыми предложениями[80].

Для того чтобы определиться с российским ответом на демарш союзников, царь решил созвать совет, состоящий из наиболее доверенных сподвижников его отца. Совещание началось вечером 1 января в его кабинете в Зимнем дворце. Александр зачитал текст австрийских предложений и попросил собравшихся высказаться. Наиболее примечательной была речь Павла Киселева, министра государственных имуществ. Этот чиновник, пользовавшийся в свое время особым расположением Николая I, обратил внимание на сложность ситуации, в которой оказалась Россия. Ее флот уничтожен совместными усилиями двух великих морских держав; ее ресурсная база заметно уступает потенциалу союзников; у нее нет никаких перспектив привлечь на свою сторону другие государства; у нее отсутствуют средства для эффективного продолжения войны; нейтральные державы склоняются к поддержке российских недругов. Предпринимаемая в одиночестве новая кампания была бы безответственным делом и еще более затруднила бы достижение мира. Несмотря на то, что в большинстве своем подданные российской короны преисполнены осознанием патриотического долга, среди них есть люди, подверженные колебаниям. Россия не должна допускать того, чтобы ее силой вынудили согласиться с условиями, которых все еще можно избежать. Нехватка военного снаряжения и амуниции будет только усугубляться. Учитывая все перечисленное, русские должны, не отклоняя австрийских условий напрямую, предложить поправки к ним, базирующиеся на принципе территориальной целостности России и более справедливом подходе к нейтралитету Черного моря. Если союзники действительно желают мира, то они примут поправки, если же нет – пусть торжествует Божья воля.

Генерал-адъютант Алексей Орлов поддержал Киселева; князь Михаил Воронцов пошел еще дальше, заявив, что мир придется заключать даже в том случае, если союзники не согласятся с российскими поправками, поскольку допускать возобновления кампании попросту невозможно. Младший брат царя, великий князь Константин Николаевич, предложил собравшимся представить, что произойдет в 1857 году, если война все же продолжится. Военный министр Василий Долгоруков также высказался в пользу мира в том случае, если он будет достойным. Затем Нессельроде зачитал проект документа, в котором австрийские кондиции принимались в общем, но при этом отклонялся их пятый пункт, а также любые территориальные уступки[81]. Впоследствии царь писал Горчакову, что безоговорочное принятие австрийских условий было недопустимо: отступать дальше Россия уже не могла[82]. 5 января депеша, содержащая позицию России, была отправлена в Вену[83]. Через два дня Зеебах выехал в Париж с тем, чтобы убедить французское правительство принять российскую модификацию соглашения[84].

IV

Нессельроде ужасала перспектива присоединения Австрии к врагам России. Он опасался того, что сам разрыв отношений может повлечь за собой фатальные последствия, и просил Александра Горчакова приложить все усилия к сохранению хотя бы видимости нормальных контактов между двумя государствами[85]. Когда на адресованный Эстерхази запрос о том, готова ли Австрия принять русские поправки, поступил отрицательный ответ[86], Нессельроде с отчаянием попытался убедить царя в безоговорочном принятии австрийского ультиматума[87]. Его поддержали Орлов и Киселев[88]. Этой группе пришлось преодолевать сопротивление той части царского окружения, которая имела другое мнение[89].

7 января Нессельроде проинформировал Эстерхази о том, что российский ответ, вполне миролюбивый по духу, был отправлен в Вену. Вслед за этим австрийский посланник получил телеграмму от своего министра иностранных дел, где подтверждалось, что любые альтернативные предложения или поправки со стороны русских будут рассматриваться как отказ и повлекут за собой разрыв дипломатических отношений[90]. 11 января фон Буоль-Шауэнштейн получил депешу из Петербурга. На следующий день он сообщил послу Горчакову, что, поскольку Россия не согласилась с предложениями Австрии, с 18 января дипломатические отношения между странами будут прекращены[91]. Сообщая об этой новости Эстерхази, министр поручал австрийскому послу ознакомить Нессельроде с секретным документом[92], ранее разработанным для того, чтобы убедить русских в принятии пятого пункта мирного договора. Российское правительство, говорилось в документе, должно понимать, что в деле исправления пограничной линии Австрию поддержат союзники[93].

Но у Горчакова появились иные идеи. Он был убежден, что Наполеон, «положивший глаз» на Италию, недоволен поведением австрийцев и желает примирения с Россией. Как полагал Горчаков, французский император готов договариваться с русскими через голову австрийского правительства[94]; исходя из этого он рекомендовал Нессельроде «отклонить австрийский ультиматум и напрямую обратиться к Наполеону с такими предложениями, которые удовлетворят Францию, но при этом исключат из мирного соглашения статью, добавленную графом Буолем и предусматривающую территориальные уступки российских владений в Бессарабии в пользу Австрии»[95].

11 января в Париже получили российские предложения. Валевский, однако, воспринял их довольно сурово. В тот момент он пытался склонить к поддержке австрийского ультиматума Германскую конфедерацию, рассчитывая, что это, наконец, заставит русского царя уступить[96]. Сам Наполеон тем не менее уведомил королеву Викторию о том, что лично он предпочел бы продолжение переговоров очередному потаканию австрийским интересам, которое никак не укрепляет позиций Турции. Французское общественное мнение, писал император, не простит ему такой траты человеческих жизней и ресурсов ради «клочка земли в Бессарабии»[97]. Королева отвечала в том духе, что для возобновления мирных переговоров стоит хотя бы дождаться разрыва отношений между Австрией и Россией[98]. Если бы царь знал об этой переписке, то принятие инициативы Горчакова могло бы укрепить его позиции.

12 января Нессельроде информировал Эстерхази о российском ответе. Посол ответил министру, что, поскольку Россия отказалась от безоговорочного принятия австрийской инициативы, отношения будут разорваны через шесть дней[99]. Полученная на следующий день телеграмма, сообщавшая об ответе Буоля Горчакову, развеяла последние иллюзии русских[100]. Царь все еще колебался, но Нессельроде настаивал на мире[101]. 15 января король Пруссии уведомил посланника Вертера о том, что Пруссия поддерживает австрийские предложения и желает их принятия, чтобы избежать разрыва дипломатических связей между Россией и Австрией[102].

В тот же день царь вторично собрал в Зимнем дворце своих доверенных лиц. К присутствовавшим на предыдущей встрече добавился Петр Мейендорф, наиболее опытный дипломат прошлого царствования. По словам царя, говорившего по-французски, ситуация нуждалась в повторном обсуждении с учетом того обстоятельства, что, если австрийский ультиматум не будет принят, австрийский посол 18 января покинет Петербург. Затем Нессельроде зачитал меморандум, подготовленный его министерством. В нем говорилось, что Россия остается несломленной, а ее ресурсы отнюдь не истощены. В принципе, войну можно продолжать, но опыт свидетельствует о неудобствах оборонительной войны, ведущейся на протяженном фронте в окружении двух морей, контроль над которыми обеспечивает врагам России неоспоримые преимущества. Более того, если возможная победа даст России лишь временную передышку, то поражение затронет ее жизненные интересы. Положение осложнялось возможным разрывом с Австрией. По решению совета союзников, собиравшегося в Париже, в ходе новой кампании основным французским силам предстояло действовать на Дунае и в Бессарабии. Боевые действия будут вестись в непосредственной близости от австрийской границы, и Австрия, уверившись в союзной поддержке, вполне может включиться в противостояние. Ее позиция, соответственно, повлияет на другие нейтральные государства, ряды которых уже поколеблены соглашением Швеции с союзниками. Прусский король может не выдержать давления, которому он, несомненно, подвергнется. Таким образом, круг недругов России может расшириться; в конечном счете, она может оказаться один на один со всей Европой. Союзники способны организовать эффективную блокаду России на Балтийском и Черном морях, подкрепив ее соответствующими соглашениями с Австрией, а также скандинавскими и германскими государствами. Подобная блокада задушит Россию, нанеся непоправимый вред ее политическому и экономическому будущему.

Таким образом, в долгосрочной перспективе России не удастся сохранить своих позиций: рано или поздно ей придется принять условия мира. Настроение Англии не оставляет никаких сомнений в том, что эти условия будут становиться все более суровыми. Принимая нынешние предложения союзников, Россия смешает карты врагов; после заключения мира она сумеет развалить враждебную коалицию, состоящую из стран с антагонистическими интересами. Франция симпатизирует России – Наполеон явно исчерпал те преимущества, которые гарантировала ему война, и теперь чувствует потребность в мире. Российская дипломатия должна помочь ему избавиться от альянса с Британией. Отклонение австрийского ультиматума вновь толкнет французского императора в объятия Англии; если же принять ультиматум, то самолюбие императора будет удовлетворено и ему достанется роль арбитра, устанавливающего мир. Соответственно, Франция и Россия смогут пересмотреть собственную внешнюю политику.

Условия, навязываемые Австрией, болезненны, но с большей их частью Россия смирилась еще несколько месяцев назад. Детали будут уточняться на мирной конференции, и Россия вправе рассчитывать на поддержку некоторых ее участников. Если переговоры закончатся провалом, то Россия сможет использовать этот факт для доказательства своего миролюбия. Она возложит на союзников ответственность за продолжение войны, одновременно снабдив нейтральные государства возможностью уклониться от участия в ней. Учитывая все перечисленные основания, австрийские условия надо принять незамедлительно и безоговорочно[103].

Воронцов, выступавший следующим, весьма эмоционально заявил о том, что, сколь болезненными ни были бы нынешние условия, улучшить их посредством продолжения неравной борьбы не удастся. Сопротивление приведет лишь к еще более унизительному миру: Крым, Кавказ и даже Финляндия с Польшей могут оказаться в опасности. Поскольку любая война все равно когда-то заканчивается, заключать мир надо тогда, когда еще есть возможность сопротивляться. Орлов добавил к сказанному, что условия мирного соглашения, несомненно, будут критиковаться невежественными и злонамеренными людьми, но основная часть народа будет приветствовать заключение мира. В любом случае решение будет приниматься правительством; нет никаких оснований опасаться общественной критики, поскольку в России ею можно пренебречь.

Киселев в своем выступлении заявил о том, что продолжение войны может повлечь за собой весьма неожиданные угрозы. Новые области России были приобретены менее полувека назад, и пока они не полностью срослись с основными российскими землями. Волынь и Подолье кишат вражескими агентами; Финляндия готова вернуться под управление Швеции; поляки единодушно восстанут, как только наступление союзников создаст условия для этого. Перспективы защиты всех этих территорий перед лицом превосходящих сил противника весьма сомнительны, а в случае потери вернуть их будет очень и очень трудно. На фоне всех этих опасностей жертвы, которых требует нынешний мир, выглядят незначительными; поэтому, учитывая имеющиеся риски, ультиматум необходимо принять.

По заявлению Мейендорфа, продолжение конфликта обернется неминуемым крахом. Война уже обошлась империи в триста миллионов рублей, доходы бюджета упали, а производство деградировало. Продолжая войну, Россия может оказаться в положении Австрии после Венского конгресса, когда, надорвав свои силы в противостоянии с Францией, она была вынуждена соглашаться на мир любой ценой. Швеция после войн Карла XII перешла в разряд третьестепенных держав; Россия, решив сражаться дальше, рискует разделить ее участь. Если же, с другой стороны, она сейчас заключит мир, то за несколько лет сумеет стать такой же сильной, как и до войны, и завершит то, чего не в состоянии сделать сейчас. Нынешний мир будет лишь временным затишьем; если же отсрочить его на год или два, силы империи предельно истощатся и она потом потратит пятьдесят лет на восстановление. За это время важнейшие вопросы европейской политики будут решаться без России или вопреки ее интересам. По этой причине барон настаивал на незамедлительном и безоговорочном принятии мирных условий. Царь кивал в знак согласия. После военного министра Долгорукова, представившего яркую картину военной слабости России, слово взял некомпетентный Дмитрий Блудов, который со слезами на глазах заключил свою речь против перемирия словами Этьена Франсуа де Шуазеля: «Поскольку воевать мы не умеем, давайте же заключим мир!»[104].

В то время, как царские советники поддержали мирное соглашение с редким единодушием, среди тех, кто не имел официальных постов, высказывались более разнообразные мнения:

«Национальное чувство было уязвлено самой идеей унизительного мира. Россия не была завоевана, у нее все еще оставалась многочисленная и прославленная в сражениях армия; на ее стороне были историческая память, патриотизм, а также обширные пространства и климат, мешавшие захватчикам. Она могла переждать врага, повторяя пример 1812 года, измотать его в бессмысленных усилиях, подорвать его терпение, а потом, выждав подходящий момент, сокрушить»[105].

Видным сторонником подобных взглядов был великий князь Константин, который вступил в «горячий спор» с братом сразу же после заседания совета. Царь, однако, уже принял решение: ведь Пруссия угрожала присоединиться к союзникам, людские потери были колоссальны, пополнять ряды армии становилось все труднее, а деньги на ведение войны заканчивались[106]. Аргументы великого князя не смогли поколебать его решимости.

К середине следующего дня Эстерхази получил уведомление Нессельроде о том, что Россия принимает условия мира[107]. Александр Горчаков узнал об этой новости за обедом; его огорчение было столь велико, что он слег в постель, но к семи часам вечера все же нашел в себе силы информировать о принятом решении австрийского министра иностранных дел[108]. Вечером того же дня король Пруссии телеграммой известил об этом событии королеву Викторию[109]. На следующий день Наполеон официально объявил о решении России в ходе заседания союзного Военного совета в Париже[110]. Поворотный пункт был пройден.

В официальной интерпретации мотивы царя, в конечном счете принявшего условия, которые всего несколькими неделями ранее назывались им недостойными и отвергались, объявлялись сугубо гуманитарными[111]. Но имеются все основания полагать, что на решение монарха влияли и другие резоны. В октябре Мантойфель услышал от частного лица мнение о том, что в случае продолжения войны в России можно ждать беспорядков. Среди дворян были недовольные, а в Петербурге против Александра плелись интриги[112]. В ноябре Вертер описывал сложное положение царя следующим образом: «[Он оказался] между русской партией, состоящей из армии и фанатичных масс, и лагерем высшего общества и интеллигенции, уставшим от войны и в раздражении своем сулившим дворцовый переворот»[113]. Высокопоставленный русский чиновник, претендовавший на то, что он выражает мнение самого царя, говорил о том, что Россия решительно ослабела. Более того, он опасался некоего «внутреннего движения» («un movement intérieur»), несущего в себе серьезную угрозу. Мир был абсолютной необходимостью[114]. Таким образом, в России все же существовало общественное мнение, которого не могли сбрасывать со счетов даже самодержцы[115].

V

25 февраля 1856 года представители враждующих сторон собрались в Париже, чтобы оформить предварительные договоренности в полноценный мирный договор. За исключением предпринятой русскими попытки обменять крепость Карс[116] на территории, которые им предстояло оставить в Бессарабии, переговорный процесс был лишен ярких моментов[117]. 30 марта мир был заключен.

По мере развития событий становилось все более ясно, что в изменившихся обстоятельствах ведение российской внешней политики надо передать в другие руки. В ноябре Нессельроде подал прошение об отставке[118]. 15 января Александр Горчаков информировал австрийского министра иностранных дел о том, что скоро его могут назначить главой российского внешнеполитического ведомства[119]. К 14 апреля предстоящий уход Нессельроде уже не вызывал сомнений, но Горчаков, единственный кандидат на освобождающуюся вакансию, все еще колебался[120]. Тем не менее через три дня царь все-таки утвердил его назначение[121]. Решение было не слишком популярным. Андрей Будберг, воспитанник дипломатической школы Нессельроде, сопроводил его язвительными комментариями[122]. Согласно сообщениям Коули, русские сожалеют об этом назначении, которое приписывают влиянию великой княжны Ольги[123]. Британский посол в Австрии Сеймур, тесно взаимодействовавший с Горчаковым на протяжении двух лет работы в Вене, после беседы с русским дипломатом «твердо уверился в неприспособленности нового министра к тому посту, который ему доверили»[124].

Из своего венского опыта Горчаков вынес глубочайшее презрение к австрийцам, которых он в частном порядке называл «гнусными попрошайками»[125]. Хорошо известно также и то, что главным делом всей своей дипломатической карьеры он считал налаживание взаимопонимания между Россией и Францией. Скорее всего практические последствия этого назначения часто переоцениваются: в конечном счете, все основные внешнеполитические решения в России принимал лично царь. Такого мнения, в частности, придерживался и Отто фон Бисмарк, у которого в тот период имелась редкая возможность наблюдать нового министра иностранных дел за работой[126].

Более того, общая линия российской дипломатии после Парижского конгресса оставалась в целом одной и той же. Тремя ее постулатами были: во-первых, стремление всеми силами избегать осложнений, способных преждевременно втянуть Россию в новую войну; во-вторых, долгосрочный курс на ревизию заключенного мирного договора, которая должна была послужить первым шагом к возобновлению активной политики на Востоке; наконец, в-третьих, постепенное сближение с Францией, раскалывающее враждебную коалицию и выводящее Россию из международной изоляции. По всем этим позициям между консерваторами в лице Мейендорфа, Будберга и даже Нессельроде с одной стороны и интеллигентными оппортунистами вроде Орлова, Бруннова и Горчакова с другой стороны почти не было разногласий. Так, Нессельроде в своем политическом завещании заявлял, что в обозримой перспективе России необходимо сконцентрироваться на сосредоточении материальных и моральных ресурсов[127]. Схожие мысли высказывал и царь, инструктируя первого полномочного представителя России на Парижском конгрессе[128]. Наконец, те же убеждения разделял и великий князь Константин Николаевич[129]. Таким образом, внеся в один из своих циркуляров известную фразу «Россия не дуется, Россия сосредотачивается», Горчаков лишь выступил выразителем общепризнанного в верхах мнения[130].

По поводу долгосрочных целей в российской дипломатии тоже сложился консенсус. Еще в 1853 году русский дипломат Антон Фонтон высказывался в том духе, что Россия, проводя разумную внутреннюю политику, за десять или двадцать лет сможет вернуть и преумножить все потерянное ранее[131]. Мейендорф в разговоре с царем 15 января заручился его согласием в том, что Россия после краткого восстановительного периода станет такой же сильной, как и до войны, и что «она сможет доделать то, завершению чего препятствуют нынешние обстоятельства»[132]. В свою очередь Горчаков вскоре разъяснит Сеймуру, что «восточный вопрос», по его убеждению, вовсе не был разрешен недавно подписанным мирным договором[133]. Первым шагом к возобновлению активной внешней политики на Востоке должна будет стать, по его мнению, ревизия или денонсация Парижского договора. А сам царь охарактеризует свое согласие с ультиматумом как акт трусости, который больше никогда не повторится[134]. По его мнению, искупление этой ошибки должно было стать главной задачей российской дипломатии на несколько лет[135].

В сопоставлении с вынужденным воздержанием России от активной внешней политики и с ее декларируемыми намерениями как можно скорее вернуться к попыткам разрешить «восточный вопрос» политика сближения с Францией, пользовавшаяся повышенным вниманием современных историков, была делом второстепенным. По данному пункту, как и по всем остальным, среди российских дипломатов тоже царило единодушие, а различие между позициями осторожного Нессельроде и его напористого преемника было скорее кажущимся, нежели реальным. Царь, собственноручно намечавший контуры внешней политики, хронически не доверял Наполеону; но все же он, подобно Нессельроде, не мог отрицать выгод от возможного сближения с французами. Горчаков вступил на этот путь с бóльшим энтузиазмом, чем Александр, но его инициативы так и не вылились в какие-либо прочные договоренности с парижскими партнерами. Иначе говоря, даже при таком министре иностранных дел, который открыто симпатизировал Франции, перспективы русско-французского альянса оставались туманными. В этой сфере, как и в других, политика Горчакова не слишком разнилась с тем гипотетическим курсом, который на его месте вынужден был бы отстаивать любой другой российский министр иностранных дел.

Таким образом, замена Нессельроде на Горчакова, как и восхождение Александра II вместо Николая I, отнюдь не стала поворотным пунктом в эволюции российской дипломатии. Преемственность не смог нарушить даже Парижский мирный договор: его заключение лишь пополнило список приоритетов российской внешней политики новой задачей – добиться пересмотра этого акта. Крымская война, однако, заставила правителей Российской империи осознать необходимость глубоких социальных и административных реформ, а также экономического ускорения, выражающегося прежде всего в строительстве железных дорог. Все перечисленные задачи решались в тот период, когда Россия была насильственно отстранена от европейских дел. Основной массив преобразований, ассоциируемых с именем Александра II, рассматривался российским политическим классом в качестве составной части внешней политики страны. История «великих реформ» позволяет нам, по крайней мере в отношении России середины XIX века, частично согласиться с тезисом Леопольда фон Ранке о вечном приоритете внешней политики над политикой внутренней. Соответственно, ее временное выпадение из международной дипломатической активности и последующее возвращение туда после строительства первых стратегических железных дорог следует считать классическим процессом «изъятия и возвращения».

Если же рассуждать более прозаично, то манера, в которой российские государственные деятели реагировали на непривычную для них ситуацию военного поражения, позволяет выявить два взаимосвязанных между собой аспекта внешней политики России. Первый касается выдающейся внешнеполитической роли самодержца. На всем протяжении мирных переговоров окончательные решения по всем принципиальным вопросам принимал сам царь. В этом случае, как и в прочих ситуациях, сын Николая I обнаруживал стойкую приверженность долгу и готовность жертвовать личными предрасположенностями в пользу коллективного мнения ближайших сподвижников. Вполне бесспорным представляется то, что лично царь был склонен следовать примеру 1812 года, но, в конечном счете, он принял рекомендацию Нессельроде и прочих «штатских».

Наряду с ключевой ролью царя еще одной примечательной особенностью русской дипломатии 1855–1856 годов стала ее неизменность перед лицом меняющихся обстоятельств. Цели Александра II после грандиозного поражения почти не отличались от целей его отца в зените могущества. Устремления «православного националиста» Горчакова едва ли не совпадали с желаниями «протестантского космополита» Нессельроде. Для правителей России Крымская война стала лишь временным отступлением, стимулом к будущим усилиям. Статьи Парижского договора оказались лишь толчком к переосмыслению и ревизии достигнутого мира. Мейендорф в свое время говорил созванному царем совету, что мир, который нужно подписать немедленно, может быть только временным. И действительно, как только договор был подписан, ответственные лица Российской империи начали всеми силами добиваться того, чтобы достигнутые договоренности так и остались временными.

Перевод с английского Андрея Захарова

[1] Перевод осуществлен по изданию: Mosse W.E. How Russia Made Peace September 1855 to April 1856 // The Cambridge Historical Journal. 1955. Vol. 11. № 3. P. 297–316.

[2] В годы турецких войн, которые вела Екатерина II, России дважды угрожало столкновение с коалицией враждебных держав, но сначала ее уберег от этого весьма своевременный первый раздел Польши, а потом спасли Чарльз Джеймс Фокс и оппозиция в британской Палате общин. Более того, во время второго кризиса царице удалось даже, пусть ненадолго, заключить союз с австрийским императором Иосифом II.

[3] Письмо посла Пала Антала Эстерхази министру иностранных дел Карлу Фердинанду фон Буоль-Шауэнштейну от 3 марта 1855 года (цит. по: Guichen E. de. La Guerre de Crimée (1854–1856) et l’Attitude des puissances européennes: étude d’histoire diplomatique. Paris, 1936. P. 253). См. также официальную русскую публикацию: Diplomatic Study of Crimean War. London, 1882; авторство которой приписывают русскому дипломату, барону Александру Жомини, и которая отражает взгляды Александра Горчакова (Vol. II. P. 297). См. также: Татищев С.С. Император Александр II. Его жизнь и царствование. СПб.: Типография А.С. Суворина, 1903. Т. I. С. 144.

[4] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 15 марта 1855 года (цит. по: Guichen E. de. Op. cit. P. 255).

[5] Diplomatic Study of Crimean War. P. 303.

[6] Отчет о Венской конференции послов см. в работе: Geffcken H. Zur Geschichte des orientalischen Krieges 1853–1856. Berlin, 1881. S. 178 ff.

[7] Письмо Александра II генерал-фельдмаршалу Ивану Паскевичу от 20 мая 1855 года (цит. по: Татищев С.С. Указ. соч. С. 149). «“На дальнейшие уступки я ни под каким видом не соглашусь”, – с чувством говорил царь» (Там же).

[8] Письмо Александра II командующему русскими войсками в Крыму, генералу Михаилу Горчакову, от 14 мая 1855 года (Там же).

[9] Там же. С. 151.

[10] Там же. С. 153.

[11] Он был двоюродным братом русского посла в Вене Александра Горчакова.

[12] Письмо генерала Михаила Горчакова Александру II от 8 июня 1855 года (Там же).

[13] Письмо Александра II генералу Михаилу Горчакову от 16 июня 1855 года (Там же. С. 153).

[14] Письмо Александра II генералу Михаилу Горчакову от 11 июня 1855 года (Там же. С. 150).

[15] Там же. С. 154.

[16] Письмо генерала Михаила Горчакова Александру II от 27 июня 1855 года (Там же). Между тем, еще в начале месяца он говорил военному министру, что положение Севастополя безнадежно.

[17] Там же. С. 155.

[18] Письма Александра II генералу Михаилу Горчакову от 25 июля и 1 августа 1855 года (Там же. С. 155).

[19] Там же. С. 156.

[20] Письмо Александра II генералу Михаилу Горчакову от 23 августа 1855 года (Там же. С. 157). Король Пруссии Вильгельм I, дядя Александра, посетил Санкт-Петербург в середине августа. Вернувшись в Берлин, он рассказывал о том, что вся императорская семья склоняется к миру, хотя сам царь, даже чувствуя обострение ситуации, «сохраняет тем не менее уверенность в благоприятном исходе войны и не склонен сдаваться» (см.: Guichen E. de. Op. cit. P. 284 f).

[21] Письмо генерала Михаила Горчакова Александру II от 26 августа 1855 года (Татищев С.С. Указ. соч. С. 158).

[22] Письмо Александра II генералу Михаилу Горчакову от 2 сентября 1855 года (Там же. С. 158).

[23] Черновик письма министра фон Буоль-Шауэнштейна графу Владиславу Карницкому от 4 сентября 1855 года. Haushof und Staats Archiv Vienna (HHSAP). Pol. Arch. Russland. X. Fasc. 38. Henderson Transcripts (H.T.). University Library, Cambridge.

[24] Potiemkine V. (Ed.). Hístoire de la Diplomatíe. Paris, s.d. Vol. I. P. 449. Ссылки на источники подобных сведений, как и их подтверждения, в книге отсутствуют.

[25] Речь идет о копии секретного доклада, отправленного прусским военным атташе в Петербурге в Берлин и попавшего в руки французских агентов в прусской столице (Geffcken H. Op. cit. S. 193; Potiemkine V. (Ed.). Op. cit. Vol. I. P. 449).

[26] Geffcken H. Op. cit. S. 193.

[27] Ibid. S. 160.

[28] Письмо графа Карницкого министру фон Буоль-Шауэнштейну от 10 сентября 1855 года (HHSAP. Fasc. 37). Эжен де Гюше ошибочно приписывает это послание Эстерхази (Guichen E. de. Op. cit. P. 288). Карницкий полагал, что русская публика пережила удар не слишком остро, поскольку с определенного момента крах казался неминуемым; кроме того, национальная гордость не позволила бы людям выказывать собственной подавленности.

[29] Татищев С.С. Указ. соч. С. 160.

[30] Там же. С. 161.

[31] Письмо Александра II генералу Михаилу Горчакову от 14 сентября 1855 года. Об этом же он писал и Паскевичу 17 сентября (Там же).

[32] Там же. С. 163.

[33] Там же.

[34] Письмо Александра II генерал-фельдмаршалу Ивану Паскевичу от 17 сентября 1855 года (Там же. С. 164).

[35] Там же. С. 165.

[36] Письмо графа Карницкого министру фон Буоль-Шауэнштейну от 10 сентября 1855 года (HHSAP. Fasc. 37).

[37] В конце октября австрийский поверенный в делах докладывал министру иностранных дел: «Ситуация остается абсолютно неизменной. […] На дипломатическом фронте все та же стагнация, а на поле боя, напротив, оживление» (см.: Письмо графа Карницкого министру фон Буоль-Шауэнштейну от 12 октября 1855 года. № 65 (HHSAP. Fasc. 37. Н.Т.).

[38] После взятия Севастополя Пелисье не выказывал ни малейшего желания продолжать наступление. «Я буду атаковать, только если получу соответствующий приказ», – отвечал он на упреки, поступавшие из Парижа. Между тем, ни Наполеон, ни его военный министр в сложившихся условиях не собирались отдавать подобного распоряжения (см.: Charles-Roux F. Alexandre II, Gortchakoff et Napoleon III. Paris, 1913. P. 39). Британский посол в Париже, лорд Коули, сообщал, что, по словам Пелисье, «атаковать русские позиции на Мекензиевых горах гораздо сложнее, чем взять Севастополь» (см.: Письмо британского посла в Париже, лорда Коули, министру иностранных дел, графу Кларендону, от 17 октября 1855 года. Clarendon MSS. Bodleian Library. University of Oxford).

[39] Geffcken H. Op. cit. S. 196. Подробное изложение планов Наполеона относительно Польши см. в работе: Henderson G.B. Crimean War Diplomacy and Other Historical Essays. Glasgow: Jackson, Son & Company, 1947. P. 15 ff.

[40] Письмо премьер-министра Палмерстона министру иностранных дел Кларендону от 16 сентября 1855 года (Clarendon MSS. Bodleian Library. University of Oxford).

[41] Guichen E. de. Op. cit. P. 294; см. также: Stern A. Geschichte Europas von 1848 bis 1871. Berlin, 1920. Bd. II. S. 555.

[42] Письмо Стокхаузена Ленте от 13 сентября 1855 года. № 70 (Staatsarchiv Hannover 9. Türkei № 27. H.T.).

[43] Письмо Эллиота министру Кларендону от 3 октября 1855 года (F.O. 7/458 unnumbered).

[44] Письмо посла Коули министру Кларендону от 13 октября 1855 года (Clarendon MSS. Bodleian Library. University of Oxford).

[45] Татищев С.С. Указ. соч. С. 177.

[46] Он был саксонским посланником в Париже.

[47] Письмо министра Нессельроде министру внутренних дел Саксонии Фридриху Фердинанду фон Бейсту от 22 ноября 1855 года (Там же. С. 177).

[48] Diplomatic Study of Crimean War. P. 343 ff.

[49] О том, как они формулировались, подробнее см.: Henderson G.B. Op. cit. P. 98 ff.

[50] См. меморандум, который подписали фон Буоль-Шауэнштейн и де Буркюнэ. Его копия содержалась в письме министра Кларендона королеве Виктории от 19 ноября 1855 года (Royal Archives. G 4081). Автор выражает свою признательность Ее Королевскому Величеству за разрешение использовать материалы Королевских архивов, находящихся в Виндзорском замке.

[51] Письмо Вернера Мантойфелю от 26 ноября 1855 года (Preussisches Geheimes Staats Archiv. Ausw. Amt. (PGSA AA). I A Bq. Turkei 44. Bd. 29. H.T.).

[52] Ср.: Guichen E. de. Op. cit. P. 285.

[53] Ibid. P. 298.

[54] Diplomatic Study of Crimean War. P. 347.

[55] В то время, как Нессельроде общался с Парижем при посредничестве Зеебаха, Александр Горчаков начал собственную переписку с Шарлем де Морни, одним из приближенных Наполеона. Их первые письма были утрачены, но все остальное опубликовано в работе: Morny C. de. Extrait des Mémoires du Duc de Morny: Une Ambassade en Russie. Paris, 1892. P. 7 ff. В официальной российской публикации сообщалось, что инициатива контактов исходила от французской стороны (Diplomatic Study of Crimean War. P. 345). Поначалу переписка касалась только самых общих вопросов; лишь в конце ноября началось серьезное обсуждение наиболее приемлемых способов, позволяющих реализовать мирное соглашение (см.: Morny C. Op. cit. P. 26 ff). Морни предложил Горчакову встретиться в Дрездене, но по указанию из Петербурга всякие контакты между политиками прекратились именно в тот момент, когда обсуждение начало переходить в конструктивную фазу. На фоне параллельных переговоров, ведущихся Нессельроде и Валевским при посредничестве Зеебаха, эпизод с перепиской Морни и Горчакова утратил всякую значимость, а упоминают его только потому, что Горчаков позже стал министром иностранных дел. В период его министерства эта переписка и получила огласку (Diplomatic Study ofCrimean War. P. 345 ff). Напротив, корреспонденция Нессельроде и Зеебаха никогда не публиковалась.

[56] Письмо Александра II Михаилу Горчакову от 24 октября 1855 года (Татищев С.С. Указ. соч. С. 174).

[57] Там же.

[58] Там же. С. 186.

[59] Письмо Александра II Михаилу Горчакову от 18 октября 1855 года (Там же. С. 167).

[60] См.: Diplomatic Study of Crimean War. P. 347; письмо графа Карницкого министру фон Буоль-Шауэнштейну от 1 декабря 1855 года (HHSAP. Fasc. 38. H.T.)

[61] Diplomatic Study of Crimean War. P. 350.

[62] Ibid. P. 351.

[63] Ibid. P. 347.

[64] Geffcken H. Op. cit. S. 205.

[65] Письмо Хацфельда Мантойфелю от 20 декабря 1855 года (PGSA AA. I A Bq. Turkei 44. Bd. 29. H.T.).

[66] Ibid.

[67] Geffcken H. Op. cit. S. 200. О поправках, внесенных британским правительством, см.: Ibid. S. 205.

[68] Письмо Хацфельда Мантойфелю от 20 декабря 1855 года (PGSA AA. I A Bq. Turkei 44. Bd. 29. H.T.); Geffcken H. Op. cit. S. 206.

[69] Diplomatic Study of Crimean War. P. 336.

[70] См. текст этого соглашения: Guichen E. de. Op. cit. P. 346.

[71] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну (Ibid. P. 312 f).

[72] Договор действительно сопровождался обменом нотами, предусматривающими условия, при которых оборонительный союз против России мог превратиться в наступательный. Более того, план возможной кампании обсуждался представителями договаривающихся сторон (см.: Stern A. Op. cit. S. 124; Debidour A. Histoire diplomatique de l’Europe. Paris, 1891. Vol. II. P. 142).

[73] Diplomatic Study of Crimean War. P. 338.

[74] См.: Geffcken H. Op. cit. S. 208 f.

[75] Письмо Александра II генералу Михаилу Горчакову от 31 декабря 1855 года (см.: Татищев С.С. Указ. соч. С. 179).

[76] Geffcken H. Op. cit. S. 208.

[77] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 29 декабря 1855 года. № 76 (Guichen E. de. Op. cit. P. 311 ff).

[78] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 30 декабря 1855 года (HHSAP. Fasc. 37. H.T.).

[79] Guichen E. de. Op. cit. P. 313.

[80] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 30 декабря 1855 года (HHSAP. Fasc. 37. H.T.); письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 12 января 1856 года. № 2 D (HHSAP. Fasc. 39. H.T.).

[81] Заблоцкий-Десятовский А.П. Граф П.Д. Киселев и его время. Материалы для истории императоров Александра I, Николая I и Александра II. СПб.: Типография М.С. Стасюлевича, 1883. Т. 3. С. 3; Татищев С.С. Указ. соч. С. 182. О русских поправках см.: Geffcken H. Op. cit. S. 211 f.

[82] Письмо Александра II генералу Михаилу Горчакову от 6 января 1856 года (см.: Татищев С.С. Указ. соч. С. 184).

[83] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 7 января 1856 года (HHSAP. Fasc. 39. H.T.).

[84] Ibid; письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 12 января 1856 года. № 2 D (HHSAP. Fasc. 39. H.T.).

[85] Письмо министра Нессельроде послу Александру Горчакову от 23 декабря 1855 года, которое цитируется в ответе Горчакова Нессельроде от 3 января 1956 года (Württembergisches Staats Archiv (Stuttgart) (WSA). cccxiv. № 49).

[86] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 3 января 1856 года (HHSAP. Fasc. 39. H.T.).

[87] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 12 января 1856 года. № 2 A-G (Ibid).

[88] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 29 января 1856 года. № 7 A-F (Ibid).

[89] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 12 января 1856 года. № 2 A-G (Ibid).

[90] Ibid.

[91] Письмо министра фон Буоль-Шауэнштейна послу Эстерхази от 12 января 1856 года (Ibid).

[92] См. текст этого документа в письме министра фон Буоль-Шауэнштейна послу Эстерхази от 16 декабря 1855 года. № 2. Fasc. 38 (Ibid).

[93] Письмо министра фон Буоль-Шауэнштейна послу Эстерхази от 12 января 1856 года (Ibid).

[94] Diplomatic Study of Crimean War. P. 360.

[95] Ibid. С этим советом Александра Горчакова далеко не все ясно. Официальная российская публикация («Diplomatic Study of Crimean War») утверждает, что он был передан по телеграфу; Генрих Геффкен (Geffcken H. Op. cit. S. 215) в свою очередь пишет о том, что по телеграфу Горчаков лишь попросил Нессельроде не принимать решение, не дождавшись прибытия его депеши. Точную последовательность событий мы установить не можем. Следовательно, нам не ясно, что было на руках у Нессельроде накануне решающего заседания Совета 15 января: сами предложения Горчакова или же только просьба дождаться их прибытия. Между тем, этот пункт важен, поскольку Горчаков и его сторонники позже обвиняли Нессельроде в том, что он скрыл упомянутую депешу от Совета и утаил ее даже от царя (Diplomatic Study of Crimean War. P. 360).

[96] Письмо Луттишо министру внутренних дел Саксонии фон Бейсту от 13 января 1856 года (Sächsisches Haupt Staats Archiv. Ausw. Min. Repos. 29. № 9. Paris. 1856. H.T.).

[97] Письмо императора Наполеона королеве Виктории от 14 января 1856 года (цит. по: Benson A.C. (Ed.). Letters to Queen Victoria 1837–1861. London, 1908. Vol. III. P. 162 f).

[98] Письмо королевы Виктории императору Наполеону от 15 января 1856 года (Ibid. P. 164).

[99] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 12 января 1856 года. № 4 (HHSAP. Fasc. 39. H.T.).

[100] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 29 января 1856 года. № 7 A-F (Ibid).

[101] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 12 января 1856 года. № 2 E (Ibid).

[102] Guichen E. de. Op. cit. P. 351.

[103] Текст меморандума Нессельроде от 15 января 1856 года см. в: Татищев С.С. Указ. соч. С. 185.

[104] Татищев, рассказ которого об этом событии базируется на официальной стенограмме встречи (Татищев С.С. Указ. соч. С. 186), следует более раннему повествованию Жомини (Diplomatic Study of Crimean War. P. 366 ff). Независимо составленный отчет Мейендорфа, написанный вскоре после заседания, был опубликован в: Hoetzsch O. (Hrsg.). Peter von Meyendorff, Ein russischer Diplomat an den Höfen von Wien und Berlin. Berlin, 1923. S. 214 ff. Отчет Мейендорфа позволяет предположить, что некоторые высказывания были исключены из официальной стенограммы, а другие подверглись смягчению.

[105] Diplomatic Study of Crimean War. P. 369 f.

[106] Письмо Вертера Мантойфелю от 27 января 1856 года (цит. по: Guichen E. de. Op. cit. P. 351).

[107] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 16 января 1856 года (HHSAP. Fasc. 39. H.T.).

[108] Geffcken H. Op. cit. S. 216.

[109] Ibid.

[110] Ibid. S. 217.

[111] Diplomatic Study of Crimean War. P. 271.

[112] Guichen E. de. Op. cit. P. 299.

[113] Ibid. P. 303.

[114] Guichen E. de. Op. cit. P. 354. Автор использует письмо из частного немецкого архива.

[115] «У нас, русских, тоже есть своя конституция, предусматривающая ответственность, хотя и не министерскую», – сказал как-то Шарль-Андре Поццо ди Борго знакомому дипломату в Париже, сделав характерный жест, изображающий повешение (cм.: Geffcken H. Op. cit. S. 211).

[116] Крепость Карс была завоевана русскими 28 ноября.

[117] Детальное описание хода Парижского конгресса см. в работе: Temperley H. The Treaty of Paris of 1856 and Its Execution // The Journal of Modern History. 1932. Vol. IV. № 3. P. 387 ff.

[118] Lettres et Papiers du Chancelier Comte Charles de Nesselrode. Paris, 1904. Vol. XI. P. 108 f.

[119] Письмо посла Сеймура министру Кларендону от 15 января 1856 года (Clarendon MSS. Bodleian Library. University of Oxford).

[120] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 14 апреля 1856 года (HHSAP. Fasc. 39. H.T.). Горчаков рассказывал Сеймуру, что он трижды отклонял предложение возглавить министерство, «но, в конце концов, его сделали в такой форме, что отказаться было невозможно» (см. секретное письмо посла Сеймура министру Кларендону от 11 июня 1856 года. № 403. F.O. 7/486).

[121] Письмо Траутмансдорфа министру фон Буоль-Шауэнштейну от 19 апреля 1856 года (HHSAP. Fasc. 39. H.T.).

[122] Письмо Будберга Дмитрию Нессельроде от 20 апреля 1856 года (цит. по: Lettres et Papiers du Chancelier Comte Charles de Nesselrode. P. 132 ff).

[123] Письмо посла Коули министру Кларендону от 29 апреля 1856 года (Clarendon MSS. Bodleian Library. University of Oxford).

[124] Секретное письмо посла Сеймура министру Кларендону от 11 июня 1856 года. № 403. F.O. 7/486.

[125] Geffcken H. Op. cit. S. 212.

[126] См.: Radschau L. von. (Hrsg.). Die Politischen Berichte des Fürsten Bismarck aus Peterburg und Paris. Berlin, 1920. S. 30 f.

[127] См.: Lettres et Papiers du Chancelier Comte Charles de Nesselrode. P. 112 ff.

[128] См.: Татищев С.С. Указ. соч. С. 199.

[129] Письмо Вертера Мантойфелю от 27 января 1856 года (Guichen E. de. Op. cit. P. 351).

[130] См. циркуляр Горчакова от 2 сентября 1856 года (цит. по: Татищев С.С. Указ. соч. С. 299).

[131] Цит. по: Eckstadt V. von. St. Peterburg and London, 1852–1864. London, 1887. Vol. I. P. 190.

[132] Hoetzsch O. (Hrsg.). Op. cit. S. 217.

[133] Секретное письмо посла Сеймура министру Кларендону от 22 июня 1856 года. № 431. F.O. 7/487.

[134] Friese C. Russland und Preussen vom Krimkrieg bis zum Polnischen Aufsland. Berlin, 1931. S. 20.

[135] Ibid. S. 27.

Неприкосновенный запас 2016, 3(107)

Россия > Армия, полиция > magazines.gorky.media, 25 июня 2016 > № 1901050

Александр Суслов

Исторические романы Генрика Сенкевича в польских общественно-политических дискуссиях начала XXI века

Александр Суслов (р. 1987) – историк, окончил МГУ имени М.В. Ломоносова, проходил стажировку в Варшавском университете. Сфера научных интересов – социально-политическая история Польши конца XIX – начала XX веков, формирование польского национального самосознания.

Генрик Сенкевич (1846–1916) – автор всемирно известных исторических романов «Крестоносцы» и «Quo vadis?», лауреат Нобелевской премии в области литературы 1905 года, – до сих пор остается одним из самых узнаваемых и цитируемых польских писателей. Будучи признанным классиком, он, однако, далеко не всегда положительно воспринимается в Польше. Такая особенность рецепции Сенкевича заключается в том, что его имя и тексты овеяны патриотической легендой, которую принимают и воспроизводят – или, наоборот, отвергают – различные группы культурной элиты, претендующие на формирование общественного мнения. У значительной части польской интеллигенции автор «Quo vadis?» вызывает устойчивые ассоциации с другим известным писателем – борцом с национальной романтической мифологией Витольдом Гомбровичем (1904–1969).

«Он восстал против анахроничной и напыщенной Польши, страны семейных гербов, титулов и сабель на стенах, против Польши Сенкевичей, Бозевичей[1] и целующих ручки ясновельможных панов, [...] словом – против той формы польскости, которая закостенела сама в себе за долгие годы неволи»[2].

Этими словами писатель Мариуш Вильк (в прошлом активист «Солидарности») предваряет русскоязычное издание «Дневника» Гомбровича, вышедшее в 2012 году.

Для Гомбровича нежелание быть причастным к официально одобренной форме национальной идентичности (сначала времен межвоенной Польши «II Речи Посполитой», а затем ПНР) было отнюдь не праздным вопросом, но побудительным мотивом его жизни и творчества в эмиграции. В 1953 году он писал:

«Мое положение как польского литератора становилось все более неприличным. По крайней мере я не горю желанием представлять хоть что-нибудь, кроме себя самого, но эту представительскую функцию нам навязывает мир вопреки нашей воле»[3].

«Национализация» литературы, против которой выступал Гомбрович, к середине XX века стала повсеместным явлением – корнями же она уходила в предыдущее столетие. Ее причина во многом была связана с утверждением национализма современного типа. Андре Жид в 1909 году сетовал на вкусы своих соотечественников-французов:

«Сколько сейчас развелось людей, которые, восхищаясь произведением искусства, заботятся не о том, чтобы оно было прекрасным, а о том, чтобы оно было французским в их понимании этого слова»[4].

Недовольство такой тенденцией в частности придавало импульс польской авангардной культуре, представителем которой был Гомбрович. Подобных ему оппозиционеров-одиночек не устраивала Польша и польскость, навязанная им вместе с доминирующей формой националистического дискурса. Эксплицируя свое недовольство и превращая его в жизненное кредо, они искали персонализированный образ «Другого» – яркое противопоставление самим себе. Недаром одним из главных творческих манифестов Гомбровича стало эссе с коротким названием «Сенкевич» (1953). Что же представлял собой прославленный автор «Крестоносцев» в глазах автора «Фердидурке»?

«Это вино, которым мы на самом деле упивались, и здесь сердца наши бились. […] И с кем ни поговоришь, с врачом, с рабочим, с профессором, с землевладельцем, с чиновником, всегда дело сводилось к Сенкевичу как окончательному, самому интимному секрету польского вкуса, польскому “сну о красоте”. Часто это был замаскированный Сенкевич – или не признанный, а лишь смущенно скрываемый, или даже порой забытый, – но всегда Сенкевич»[5].

Таким образом, Гомбрович постулировал наличие некоего общего знаменателя массовых увлечений поляков патриотической тематикой и при этом сожалел о зависимости своей культуры от «поставщика приятных снов», каким он считал автора «Огнем и мечом».

Проблема, выдвинутая Гомбровичем, – быть или не быть поляком по Сенкевичу (искать ли в истории источник патриотических чувств, быть ли набожным католиком, ставить ли интересы нации выше личных интересов, считать ли поляков более цивилизованным и нравственным народом, чем их соседей, чтить ли национальную традицию и так далее), – остается актуальной и полстолетия спустя, а корни ее можно обнаружить в 1880-х годах. Именно тогда фамилия классика превратилась в демаркационную линию между носителями разных типов польской идентичности.

Поскольку новые поколения сменяли старые, дискуссия возобновлялась с прежней силой. Почти всегда ее целью было самоутверждение двух или более сторон полемики, а не поиск консенсуса между ними. Характерная особенность споров о Сенкевиче заключается в том, что во многих случаях они вписывались в дискурсивные практики, создающие образы польской истории, нации и «идеального отечества». Служа материалом для подобных практик, символический капитал текстов Сенкевича проникал в оборот польской культуры и таким образом оказывал влияние на массовые представления о Польше и ее прошлом. В ХХ веке интерпретации наследия писателя, выработанные элитой, распространялись на рядовых обывателей через официальные институты (прежде всего школу), прессу, а затем телевизионные экраны и мониторы компьютеров. С одной стороны, массовая культура впитывала в себя традицию глорификации творчества Сенкевича, а вместе с ней и выдержанного в патриотическом духе нарратива польской истории. С другой стороны, весьма устойчивой оказалась и негативная традиция толкования романов, вышедших из-под пера первого польского нобелевского лауреата в области литературы. Для представителей данной традиции автор «Огнем и мечом» был важной частью официального канона, своего рода «Другим» – знаком, который удобно использовать при конструировании оппозиционного «Я». Без всякого преувеличения можно говорить о том, что Сенкевич выполнял функцию одного из конституирующих элементов разных форм польского национального самосознания, конфликтующих между собой.

Несмотря на прошедшие десятилетия, в Польше 2000–2010-х годов отношение к Сенкевичу все еще служит индикатором предрасположенности поляков к той или иной конфигурации публичного дискурса (назовем их условно «либерально-модернизаторской» и «консервативно-патриотической»). В 2007 году на страницах сборника научных статей и материалов «Зачем Сенкевич?»[6] были опубликованы результаты опроса, проведенного среди известных деятелей польской культуры и науки (писатели Чеслав Милош и Станислав Лем, кинорежиссер Анджей Вайда, историки Ян Кеневич и Марцин Куля, филологи Анджей Менцвель и Ежи Аксер и другие). Респонденты отвечали на вопросы о том, как они воспринимают творчество Сенкевича в контексте начала XXI века (нуждается ли в нем современная Польша, и если да, то в каком качестве). Хотя многие ответы и носили нейтральный характер, в целом они распределились между двумя точками зрения: для одних автор «Огнем и мечом» был не более чем эпизодом в истории польской литературы, с которым не жаль расстаться, для других – по-прежнему живительным источником национального самосознания или как минимум писателем, заслуживающим «новых прочтений».

В современной Польше отзывчивость к авторитету Сенкевича сохраняет аудитория католического радио «Мария». Достаточно ввести слово «Sienkiewicz» в поисковую систему веб-сайта этой радиостанции, чтобы увидеть, сколь часто оно встречается в ее вещании. Еще больший интерес вызывает контекст его употребления. Например, в публикации от 6 августа 2012 года («Перезагрузка памяти») известный бард и педагог Анджей Колаковский утверждал, что либеральные политики, эти «новые конструкторы действительности», намеренно поощряют «забывание» народом своей истории:

«Ее [истории] знание позволяло полякам восстановить чувство собственного достоинства, ощутить себя хозяевами в собственной стране, без лишних усилий отделить национальное наследие от идеологии узурпаторов»[7].

Опасениями либерального истеблишмента перед «подлинным» национальным прошлым Колаковский объясняет в том числе сомнительную, на его взгляд, экранизацию романа «Огнем и мечом» (1999, режиссер Ежи Гоффман):

«Авторитеты спорили, должно ли это быть точное воспроизведение текста Сенкевича или же политкорректная картина, в которой угнетенный польскими магнатами украинский люд отстаивает свои законные права. Что вышло, мы знаем. Фильм, который отвечал бы даже требованиям сталинских цензоров: психопат Иеремия Вишневецкий, хладнокровно убивающий украинцев, спившаяся шляхта, неспособная к борьбе, а на этом фоне – любовная интрига, пейзажи Диких полей и харизматичный Богдан Хмельницкий. На случай, если бы зритель не знал, что думать, ведущий “авторитет” Яцек Куронь после премьеры [...] объяснял хитросплетения времен, убеждая, что Володыёвский и Заглоба не знали польского языка, потому что были… русинами»[8].

Отсылки к текстам Сенкевича слышны и в церковных проповедях. Например, в 2012 году епископ Игнаций Дец, проповедуя в первую неделю Великого поста, объяснял слушателям радио «Мария» смысл Христовой заповеди «Возлюби врага своего…». Не ограничиваясь евангельскими примерами следования данному принципу, отец Дец привел также сцены из романов «Крестоносцы» (Юранд из Спехова прощает Зигфрида) и «Quo vadis?» (Главк прощает Хилона)[9].

Стоит упомянуть и докторскую работу доминиканского монаха, теолога Анджея Белята, под названием «Уберечь Европу. Генрик Сенкевич – апологет христианства и защитник латинской цивилизации» (2012), а также его книгу «Сенкевич и его напутствия полякам» (2014)[10]. (Записи эфиров с участием отца Белята, отвечающего на вопросы о своих публикациях, выложены на сайте радио «Мария»[11].) Все это свидетельствует о неослабевающем интересе польского католического клира и его паствы к текстам автора «Quo vadis?».

Заглянув на статистику слушателей вышеупомянутой радиостанции (41% – люди в возрасте 60–75 лет; 40% – в возрасте 40–59 лет; 46% – люди, получившие среднее образование; 25% – получившие высшее образование[12]), а также приняв к сведению «национально-католическую» ориентацию «Марии», близкую электорату Ярослава Качиньского и партии «Право и справедливость» («ПиС»), можно составить социологический портрет современного поляка, у которого Сенкевич по-прежнему пользуется авторитетом.

Одновременно с этим к автору «Огнем и мечом» периодически обращаются носители иного типа ценностей – подчеркнуто светских и артикулированных в ключе «современности» и «будущего», для которых тексты Сенкевича – это прежде всего архаический «миф». Так, например, известный театральный режиссер Ян Клята, симпатизирующий кругам публицистов левого толка из журнала и дискуссионного клуба «Крытыка политычна», деконструирует «фундамент польскости» в своем спектакле «Трилогия», премьера которого состоялась в 2009 году. Как написано в одной из рецензий на спектакль:

«Клята выстраивает пронзительный, горький образ Польши – страны, пребывающей в постоянной мобилизации, с мифом, который переносится из поколения в поколение, о героической смерти за веру (точнее против других вер) и за отчизну»[13].

В иронической манере творчество автора «Огнем и мечом» подается в спектакле варшавского театра «IMKA» «Сенкевич. Greatest Hits» (2011), режиссер которого Кшиштоф Матерна позволил героям разных произведений писателя встретиться на одной сцене. Интересно, что в репертуаре театра этот спектакль чередуется с другим представлением – «Дневники Гомбровича»[14].

Весьма любопытен и материал польского «Newsweek», в 2011 году опросившего депутатов Сейма о том, что они намерены читать во время каникул[15]. Как выяснилось, наибольшим спросом у парламентариев пользуются Сенкевич, британский историк Норман Дэвис[16] и популярный журналист Мариуш Щигел. Причем автору «Огнем и мечом» отдают предпочтение члены фракции «Право и справедливость», выражающие приверженность патриотическим ценностям, тогда как депутаты от либеральной «Гражданской платформы» склонны обращаться к европейцу Дэвису и корреспонденту «Газеты выборчей» Щигелу. Стоит упомянуть и о читательских предпочтениях главных антагонистов польской политической истории второй половины 2000-х годов – братьев Качиньских и Дональда Туска. Если первые известны способностью цитировать по памяти «Трилогию», то нынешний председатель Европарламента держит на рабочем столе произведения античных писателей и историков[17]. Когда в ходе президентской гонки 2005 года Лех Качиньский и Туск отвечали на вопрос о том, какие книги они прочли за свою жизнь дважды, лидер «ПиС» назвал «Тома Сойера», «Гекельберри Финна», «Трилогию» Сенкевича и «Волшебную гору» Томаса Манна, а глава «Гражданской платформы» признался, что более десяти раз перечитывал «Робинзона Крузо» и был погружен – на тот момент – в творчество Збигнева Херберта[18].

Наконец, около десяти лет назад в польских СМИ разгорелся скандал вокруг заявлений министра образования Романа Гертыха, предложившего ввести в обязательный список школьного чтения романы «В пустыне и пуще», «Потоп», «Крестоносцы» и «Quo vadis?», при этом вычеркнув из него Гомбровича и ряд других известных писателей XX века. Необходимость этого решения чиновник объяснял тем, что Сенкевич «создал современный польский патриотизм; его книги являются настолько существенным элементом культуры, что даже употребление польского языка без знания этих книг было бы невозможным»[19]. Среди участников полемики вокруг инициативы министра образования был и главный редактор «Газеты выборчей» Адам Михник, обвиненный Гертыхом в «левацкой» ненависти к Сенкевичу. Михник, обороняясь и невольно оправдываясь, признался, что автор «Трилогии» был его любимым писателем, что он охотно к нему возвращается, а многие места из его романов помнит наизусть[20].

Произведения Сенкевича по-прежнему используются и в качестве тематического ресурса в различных областях развлекательной индустрии. Например, фильм Ежи Кавалеровича «Quo vadis?» (2001) до сих пор остается самым дорогим в истории польского кино после 1989 года (его производство обошлось в 18 миллионов долларов США)[21], а картина Ежи Гоффмана «Огнем и мечом» (1999) – самой посещаемой (более 7 миллионов зрителей в кинотеатрах Польши)[22]. (При этом список наиболее посещаемых польских фильмов всех времен возглавляют три экранизации романов Сенкевича: «Крестоносцы» Александра Форда, «В пустыне и пуще» Владислава Слесицкого и «Потоп» Ежи Гоффмана[23].) В 2009 году вышло в свет дополнение культовой ролевой видеоигры «Mount & Blade» – «Mount & Blade. Огнем и мечом», позволившее игроманам окунуться в воображаемый мир Речи Посполитой, Московского царства и Крымского ханства XVII века. К концу 2014 года в Подляском воеводстве планировалось создание исторического парка «Трилогия», посетители которого смогли бы оценить реконструкции исторических построек, инсценировки сражений, реквизит экранизаций Гоффмана, а также научиться отливать пули для мушкетов (в настоящий момент проект заморожен)[24]. Также в 2014 году Гоффман при поддержке Польского института киноискусства отреставрировал и заново смонтировал «Потоп» (значительно его сократив), что позволило вернуть картину на большой экран[25].

Тем не менее, несмотря на перечисленные факты, утверждать, что в «III Речи Посполитой» Сенкевич пользуется не меньшей популярностью, чем в предыдущие периоды, было бы, пожалуй, преувеличением: с одной стороны, его тексты, даже в адаптированных версиях, теряются в мозаике современной массовой культуры, а с другой, не соответствуют потребностям элитарного читателя. И все же 2014–2016 годы убеждают нас, что фигура Сенкевича все еще остается востребованной в контексте идеологических противостояний, разворачивающихся вокруг тем национальной идентичности и модернизации. Более того, мы становимся свидетелями очередного раунда публичных споров о Сенкевиче, участники которых волей-неволей оживляют традицию полемики конца XIX – начала XX веков. Удостовериться в справедливости этого тезиса нам поможет воссоздание хроники дебатов последних лет и анализ их основных мотивов.

6 сентября 2014 года в Польше состоялась общегосударственная акция «Национальные чтения “Трилогии”». Ее инициатором выступил президент Бронислав Коморовский, заявивший в обращении к согражданам: «“Трилогия” заключает в себе образ многокультурной Польши, выражение наших печалей и мечтаний, хронику наших военных и духовных побед»[26]. К дежурным словам о том, что цикл романов Сенкевича о Речи Посполитой XVII века «формировал целые поколения поляков», Коморовский добавил призыв «прочесть этот текст заново, задать ему современные вопросы, задуматься над тем, что он сообщает нам о нынешней Польше и поляках».

Одним из первых на президентскую инициативу отозвался известный театральный критик и колумнист «Газеты выборчей» Роман Павловский. Одобряя пропаганду чтения как таковую и одновременно осуждая попытки возродить казенный культ автора «Огнем и мечом», Павловский с риторической досадой вопрошал: «Почему сразу Сенкевич?». (Впрочем, публицист не обратил внимания, что «Трилогия» стала книгой «Национальных чтений» не совсем «сразу» – к тому времени чтения проходили третий год подряд, а предыдущие их сезоны были посвящены поэме Адама Мицкевича «Пан Тадеуш» и пьесам Александра Фредро.) В завершение статьи автор обратился к аудитории с ироническим призывом: «Давайте уж лучше читать в рамках общепольской акции “Игру престолов”! Крови и приключений столько же, зато никаких следов национальной мегаломании»[27].

Такая позиция, выраженная на страницах одного из крупнейших польских изданий (к тому же либеральных), не могла не вызвать соответствующей реакции в правых кругах. Так, на портале с характерным названием Prawy.pl Павловского и «Газету выборчу» обвиняли в «дикой, почти звериной ненависти к католицизму»; сравнивали с нечистой силой, на которую произведения Сенкевича действуют, подобно святой воде; к тому же публицисту и его единомышленникам вменяли страх перед тем, что «бескомпромиссный польский патриотизм возродится и отнимет у некоторых неполяков их былые привилегии»[28]. Главный редактор прокатолического портала Fronda.pl Томаш Терликовский писал, что журналисты из «Выборчей» пытаются возбудить всеобщую неприязнь к Сенкевичу, поскольку «кто-нибудь, не дай Бог, прочтет его и поймет, что польскость – это не проблема, а прекрасное наследие, которое мы должны хранить»[29]. Автор газеты «Жечпосполита» Филип Мемхес в саркастическом духе описал позицию Павловского, которая, по его мнению, заключается в желании подчинить культуру борьбе с дискриминацией разного рода меньшинств:

«Если бы героем “Трилогии” был гомосексуальный афроамериканец, подставляющий голову преследующим его польским гомофобам, Павловский, вероятно, счел бы, что такое чтение должно быть включено в школьную программу»[30].

По иронии судьбы следующий год стал триумфальным для правоконсервативных сил Польши: 24 мая президентом был избран представлявший «Право и справедливость» Анджей Дуда, а 25 октября «ПиС» одержала уверенную победу на парламентских выборах, получив 38% голосов избирателей и 51% мест в Сейме. Одним из первых шагов новой власти в области культурной политики стало объявление 2016 года «Годом Генрика Сенкевича» (в связи со 100-летием его смерти). Цель этого шага, согласно постановлению Сената, «воздать заслуженные почести Великому Поляку и содействовать популяризации его творчества, а также идей, заключенных в его книгах, – в первую очередь идей патриотизма и традиционных ценностей»[31]. Оживить память о Сенкевиче призваны многочисленные публикации популярного и академического характера[32], а также культурные инициативы, главной из которых, вероятно, станут «Национальные чтения “Quo vadis?”», намеченные на 3 сентября[33].

Обосновывая в Сейме идею сделать автора «Трилогии» культурным патроном 2016 года, член фракции «ПиС» Иоанна Лихоцкая, припомнила «Газете выборчей» фельетон Павловского и заявила о формировании пренебрежительного отношения к Сенкевичу в «III Речи Посполитой», а также о намеренном вытеснении его книг из школьного образования. Намекая на причины стремления прежнего либерального правительства избавиться от классики патриотизма, Лихоцкая заявила: «Сенкевич всех нас, несмотря на происхождение, превращает в шляхту, народ рыцарей. А теперь скажите мне, каким народом легче управлять – рыцарским или крепостным?»[34]

Уже во время заседания Сейма, на котором выступала Лихоцкая (22 декабря 2015 года), ее оппоненты в лице депутата партии «Гражданская платформа» Эльжбеты Гапиньской опротестовали попытку «ПиС» провозгласить себя единственной политической силой, способной по достоинству оценить заслуги Сенкевича. Сама Гапиньская, характеризуя классика, сместила акцент с его борьбы за «традиционные ценности» на его плодотворную общественную деятельность (помощь больным и голодающим и так далее), а также напомнила: «Это он сказал, что лозунгом всех патриотов должны быть слова “чрез отчизну к человечеству”, а не “ради отчизны против человечества”»[35].

Отреагировать на постановление парламента и выпад Иоанны Лихоцкой поспешил и Роман Павловский: если в 2014 году он призывал аудиторию «Выборчей» не читать Сенкевича вовсе, заменив его Джорджем Мартином, то в 2016-м, учитывая изменившиеся политические реалии, выразился иначе: «Давайте читать Сенкевича по-новому,.. как взрослые люди»[36]. К Павловскому на страницах той же газеты примкнул кинокритик Якуб Маймурек, один из редакторов «Крытыки политычной»: «Сколь бы насмешливую улыбку не вызывал у нас казенный культ Сенкевича, провозглашаемый депутатом и редактором Лихоцкой, давайте не будем отдавать его правым, будем читать его по-своему – это чтение может быть полезным»[37]. Таким образом, интеллектуалы либеральных и левых взглядов задались целью помешать своим оппонентам извлечь из романов о стародавней Речи Посполитой максимум политической выгоды.

Стоит обратить внимание на то, как в последнее время обосновывается актуальность Сенкевича. В вышеуказанном постановлении Сената бросается в глаза фраза о «хранящем универсальные ценности романе “Quo vadis?”, который сегодня, в минуту столкновения цивилизаций, обретает дополнительное, современное значение». Так произведение писателя, проводящее аналогии между преследованиями христиан в Риме при императоре Нероне и гонениями на католическую церковь и нападками на «польскость» в Германской империи времен Бисмарка, включается в современный контекст: контекст сирийского кризиса и «противостояния Запада исламскому фундаментализму». Похожие заявления можно обнаружить и в прессе: например, Маймурек находит актуальным чтение «Трилогии», поскольку «в нашу дверь стучит исламский мир», а Польша «стоит перед выбором между лояльностью к украинским союзникам и верностью своим кресовым фантазиям и волынским травмам». В данном случае публицист, по-видимому, намекает на то, что образы разнузданных казаков и «воющей черни» из романа «Огнем и мечом» подпитывают недоверие поляков к Украине – стране, которая выбрала «европейский путь развития» и нуждается в защите от восточного агрессора. Двумя годами ранее историк литературы Анджей Менцвель недоумевал, почему именно «Трилогию» выбрали предметом общенациональной читательской акции «именно тогда, когда потомки Богдана Хмельницкого [...] еще раз в своей истории поднялись на борьбу за независимость»[38].

В завершающей части статьи попробуем выяснить, как функционируют, группируются и что подразумевают те или иные высказывания о Сенкевиче, звучащие в польской медийной среде в течение последних нескольких лет. Начнем с того, что почти каждое из этих высказываний содержит аксиологическое противопоставление идей современности и традиции. Так, в глазах правоконсервативных публицистов писатель предстает носителем истинной польскости, а его романы – источником оптимизма во времена глумления над традиционными ценностями, противоядием от губительных плодов модернизации, импульсом для нового национального возрождения. Современность в понимании правых – агрессивная среда, опасная для принципов, конституирующих польскую идентичность; чтение же Сенкевича должно помочь тем, кто верен своей истории и религии, пережить времена политической гегемонии либералов и «криптокоммунистов».

В частности, уже упомянутое радио «Мария» не раз напоминало слушателям, как чтение «Трилогии» вдохновляло поляков на ратные подвиги и мирное созидание. В 2010 году архиепископ пшемысльский Игнацы Токарчук (1918–2012), родившийся недалеко от Збаража (крепости, в которой главные герои «Огнем и мечом» дают отпор войскам Хмельницкого и хана Исляма III Гирея), вспоминал Польшу своего детства и юношества:

«Источником вдохновения для строительства основ нового государства была наша история и культура, особенно творчество Генрика Сенкевича. В школьном возрасте я зачитывался его романами. К тому же я ходил в гимназию его имени в Збараже. А еще мы с друзьями ездили в места, изображенные писателем, проверяя, верно ли он их воссоздал. Так мы убеждались, насколько глубоко наш великий писатель знал польскую землю и историю. И сами узнавали ее лучше»[39].

19 мая 2013 года в Варшаве прошел один из многочисленных митингов в поддержку католического телеканала «TV Trwam», стремившегося получить доступ к наземному цифровому вещанию. Выступавший перед публикой журналист Войцех Рещиньский указывал, что недалеко от занимаемой им трибуны в 1905 году проходила патриотическая манифестация с участием самого Генрика Сенкевича – именно тогда жители российской части Польши впервые после январского восстания 1863 года смогли пронести по улицам изображения герба Речи Посполитой[40]. Связывая события прошлого и настоящего, оратор заявлял: «Потому мы и собрались здесь, у стен Королевского замка, под бело-красным флагом и [...] белым орлом, что хотим быть верными польской традиции». Пренебрежение властей к «TV Trwam», по мнению Рещиньского, внушает тревогу за «право на получение достоверной информации и даже за судьбу нашей латинско-христианской цивилизации, ибо, как говорил Генрик Сенкевич, “католицизм сделал нас частью мировой культуры, соединил с Западом, оставил на нашей польской душе печать Европы”»[41].

Характерный пример включения автора «Трилогии» в патриотический дискурс 2000–2010-х годов – статья писательницы Барбары Вахович «Прекрасные уроки польскости», опубликованная в газете «Наш дзенник» (15 января 2014 года), печатном «побратиме» радио «Мария» и «TV Trwam». В тексте, в частности, собраны и прокомментированы цитаты из сочинений польских лицеистов, учащихся школ имени Сенкевича:

«Существуют книги настолько великолепные, что они всегда пробьются сквозь стену агрессивной современности. Это “библия польского патриотизма” – “Трилогия”».

«Сегодня, когда уже не поймешь, что творится в этой нашей “Польше”, нам всем надо убежать туда, в далекие поля, и, прислушиваясь к цоканью копыт нашего воинства, вспомнить, что “ничто не есть слишком большая жертва для отчизны”»[42].

Сторонники модернизации, разумеется, трактуют оппозицию «современность/традиция» совершенно иначе, поэтому и романы Сенкевича для них не терапевтическое чтение, а повод для размышлений о том, как шляхетская ментальность (особенно идеология сарматизма[43]) влияет на общественное сознание поляков в постсоциалистический период. Устойчивость мифов, унаследованных от «рыцарского народа» времен I Речи Посполитой, представляется либеральным и левым публицистам одной из главных причин польского провинциализма, неспособности общества к полноценной европеизации институтов, источником религиозного фанатизма и неприятия Другого. Роман Павловский пишет:

«Автора “Пана Володыёвского” правые читают как писателя, компенсирующего польские комплексы и чувство собственной неполноценности. Он создает миф о гордом и несгибаемом шляхетском народе, защищающем себя от напора шведов, казаков и язычников. Он рассказывает о Польше, выполняющей историческую миссию оборонительной заставы христианства (“повернутой в другую сторону”, как остроумно пошутил Антоний Слонимский), причем Польшу и польскость он однозначно отождествляет с католицизмом.

Звучит знакомо? Таков почти полный набор убеждений, образующих сегодняшнюю идеологическую модель “ПиС”. Их милости панове Качиньский, Кухчиньский и Брудзиньский благодаря Сенкевичу могут ощутить себя наследниками Скшетуского, Володыёвского и Лонгина Подбипятки, а его милость пан Зёбро может войти в роль Кмицица – предателя, вернувшегося на путь истинный»[44].

Глорификация Сенкевича, по мнению оппонентов правых, – признак того, что Польша остается «инфантильной» страной, неуверенно ощущающей себя в европейском окружении. Якуб Маймурек отмечает, что «никто во Франции не ищет рецептов национального единства у Дюма, так же, как в Великобритании, в прозе Вальтера Скотта». При этом, по мнению публициста, те же «Три мушкетера», написанные на полвека раньше, по всем статьям превосходят «Огнем и мечом».

«Герои Дюма гораздо “современнее” тех, что у Сенкевича. [...] Персонажи Сенкевича – за исключением завораживающе витального, напряженного Кмицица, – выглядят бумажными, одномерными, ребячливыми и впадающими в детство – нынешней читательнице[45] трудно себя с ними соотнести»[46].

В то время, как француз изображал «мир замужних дам, заводящих себе любовников, тайных свиданий, которые устраивались под покровом ночи при помощи верных слуг, любовных измен и интриг», поляк предлагал вниманию читающей публики лишь «похищенных женщин, хранящих добродетель», и «мужчин, приносящих обеты целомудрия», что «не может не вызвать невольной улыбки»[47]. Впрочем, чтение Сенкевича не только забавляет: у Павловского, например, вызывает недоумение, как может вызывать гордость за национальное прошлое и «укреплять сердца»[48] «история об одном рыцаре, который посадил своего врага на кол, просверлил ему глаз, а затем поджег» (имеется в виду казнь сотника липковских татар Азьи Тугай-беевича из романа «Пан Володыёвский»). С точки зрения Павловского, единственное, что Сенкевич «укрепляет» в поляках, – привычка некритически воспринимать свое прошлое.

Другая характерная черта анализируемых высказываний, кому бы именно они ни принадлежали, – их алармистские интонации. Для адептов правой идеологии предметом опасений является сохранность традиционных ценностей и каналов их распространения. Усматривая в действиях либеральных властей первой половины 2010-х годов антипольский заговор, консерваторы болезненно реагируют на любые признаки маргинализации образцов патриотической культуры. Особенное беспокойство у критиков либерализма вызывает постепенное «исчезновение» «Трилогии» из обязательной школьной программы. Священник Ежи Яновский, выступавший одним из организаторов конференции «Январское восстание и Сенкевич» (2013), делился с докладчиками своими опасениями:

«Наблюдая за польским школьным образованием, мы видим все большие пробелы в том, что касается польской культуры. “Вырубается” национальная, сенкевичевская классика, поэтому главная цель конференции – распространение христианской культуры, созидание польскости и патриотизма»[49].

В аналогичном ключе выстраиваются заявления и других правых, призванные подчеркнуть их дискриминируемое положение в Польше и выразить готовность защитить свои интересы. Войцех Рещиньский так обращался к варшавским митингующим:

«В эту минуту, когда из школ изгоняются патриотическая поэзия и литература, и даже творчество самого Генрика Сенкевича, когда из поколения Колумбов – героев Варшавского восстания – делают сексуальных девиантов, когда министр культуры финансирует книги, в которых святые для нас слова “Бог, Честь, Отчизна” заменяются на “Труп, Ужас, Чужбина”, мы еще настойчивее должны добиваться свободного для нас пространства культуры, традиции и веры»[50].

И, хотя Бронислав Коморовский, как уже упоминалось, лично инициировал «Национальные чтения “Трилогии”», его действий оказалось недостаточно, чтобы умиротворить правых. «Почему господин президент сидел тихо, как мышь под веником, когда правительство Д. Туска устраняло из списка школьного чтения патриотические произведения, конституирующие польскость?» – вопрошал, например, в своем блоге на Niepoprawni.plвроцлавский деятель «ПиС», а ныне куратор просвещения в Нижней Силезии Роман Ковальчик[51].

С не меньшим постоянством об угрозе говорят и представители леволиберальной общественности, которые в свою очередь считают Сенкевича не жертвой чиновников-реформаторов, а наоборот – идеологическим орудием в руках конкурентов из «Права и справедливости». Соглашаясь с тем, что «Трилогия» помогала полякам «вернуть чувство собственного достоинства» в конце XIX века, сторонники модернизации Польши считают, что в современных условиях наследие Сенкевича оказывает на общество сугубо негативное влияние:

«Узкий кругозор наших политиков, сарматское “хоть все заложи, а себя покажи”, крайний индивидуализм, препирательства о том, кто настоящий поляк, – все это фатальное наследство популярных романов Сенкевича. Симптомы этой болезни мы можем встретить на каждом шагу: от псевдоусадебной архитектуры и безумной езды на польских дорогах до воинственного католицизма родом с шанцев Ясногурского монастыря»[52].

При этом, чем более анахроничным и вредным выглядит консервативное истолкование Сенкевича, тем более необходимым, по убеждению авторов «Газеты выборчей», становится придание текстам классика современных интерпретаций. Хотя в данном отношении «Трилогия» демонстрирует «сопротивление материала», стоит искать и популяризировать «взрослые» подходы к ее чтению – «с пониманием всех замалчиваний и фактических ошибок, какие совершил [автор] (например, при описании роли князя Иеремии Вишневецкого или в отношении колонизации Украины)»[53].

Несколько таких способов обозначает Якуб Мамурек, ориентирующийся в том числе на практики актуализации литературной классики в других странах: «Что может быть лучше для оживления прозы Сенкевича, чем история “Огнем и мечом” с точки зрения Богуна? Или апокрифичная история Оленьки, поддающейся обольщениям Радзивилла?» Подходящим примером современного прочтения романов Сенкевича Маймурек видит поставленный в 2011 году спектакль вальбжихского Драматического театра «В пустыне и пуще». В сценической обработке режиссеров Вероники Щавиньской и Бартека Фрончковяка одноименный роман становится «отправной точкой исследования польских представлений об Африке и наших колониальных фантазий, которым отсутствие каких-либо колоний нисколько не мешало цвести». Еще более удачным примером Маймурек считает «Обитель inversus» (2003) – работу художника Томаша Козака, перемонтировавшего каноническую экранизацию «Потопа» (1974) таким образом, что ее главный герой Анджей Кмициц не участвует в обороне Ясногурского монастыря от шведов, а наоборот – руководит его осадой, зверствует, богохульничает. С точки зрения публициста, Козак проблематизирует сарматизм со свойственным ему идеалом шляхетского мужества и страстности, который лежит «в основе любого “патриотического”, коллективного, конструирующего проекта». Козак показывает, что буйное естество Кмицица в романе и фильме сдерживается лишь его любовью к женщине, а не будь ее – кто знает, как раскрылся бы характер персонажа? Наконец, Маймурек предлагает читать «Трилогию» в паре с нашумевшей книгой социолога Яна Совы «Фантомное тело короля» (2011):

«Английская революция укоротила на голову короля, но при этом усилила английское государство. В Речи Посполитой Сенкевича все наоборот: хотя тело Яна Казимира и было спасено, триумф Речи Посполитой оказался мнимым; кризис выявляет отсутствие государства, предвещает его окончательное падение столетием позже»[54].

Стоит упомянуть и о том, что участники современных дебатов о Сенкевиче нередко обращаются к высказываниям публицистов, литераторов и политиков прошлого, сломавших немало копий в аналогичных спорах. Это относится прежде всего к таким известным критикам автора «Огнем и мечом», как философ Станислав Бжозовский (1878–1911), чье наследие сегодня культивируется редакторами «Крытыки политычной», и Витольд Гомбрович. Те же Роман Павловский и Якуб Маймурек в своих статьях цитируют Бжозовского, писавшего, что Сенкевич – «классик польской темноты и шляхетского невежества», а поляки среди европейских наций еще в XVII веке превратились в народ «ротозеев». Еще интереснее, что звучащие сегодня аргументы, обличающие произведения классика, во многом напоминают доводы критиков конца позапрошлого столетия. К примеру, известный публицист и однокашник Сенкевича Александр Свентоховский (1849–1938) обвинял писателя в стремлении угодить своим покровителям – аристократам и консервативным политикам Галиции; Павловский же спустя столетие пишет о том, что «Трилогия» позволяет «их милостям Качиньскому, Кухчиньскому и Брудзиньскому» сравнивать себя с героями оборонительных войн против казаков, шведов и татар. В свою очередь Анджей Менцвель – крупнейший специалист по биографии и творчеству Бжозовского – усматривает в подборе текстов для «Национальных чтений» признак «возобновления эндецкой концепции нашего литературного ареопага» – то есть обращение политических элит к культу Сенкевича, который создавали приверженцы национально-демократического движения (эндеки) в межвоенный период[55].

К ссылкам на автора «Крестоносцев» в контексте событий начала XX века прибегают и правые: например, на вышеупомянутом митинге в поддержку «TV Trwam» прозвучали слова не только о «балконном» выступлении писателя, приветствовавшего толпу соотечественников после провозглашения в Российской империи Октябрьского манифеста 1905 года, но и о ненавистных Сенкевичу социалистах: «На улицах Варшавы проходили и менее многочисленные, но весьма шумные демонстрации с лозунгом “Долой белого гуся” – так некоторые глумились над нашим Орлом». Тот факт, что митингующие (или по крайней мере их часть) воображают себя наследниками Сенкевича, а последователями тех давних социалистов считают либеральных политиков и симпатизирующую им прессу, подтверждает последняя фраза из выступления Войцеха Рещиньского: «Я хотел бы еще раз привести слова Генрика Сенкевича, которые можно посвятить правящим ныне либералам, а также посткоммунистической левой общественности, доминирующей в СМИ: “Горе тем народам, которые свободу любят больше, чем отчизну”»[56].

Итак, для современных дебатов о Сенкевиче характерно следующее: 1) их политическая обусловленность – спорят представители конкретных партий и авторы солидарных с ними изданий («Право и справедливость» против «Гражданской платформы», радио «Мария» и консервативные Интернет-ресурсы против «Газеты выборчей» и так далее); 2) стремление участников полемики «присвоить», «приватизировать» наследие автора «Quo vadis?» для решения актуальных политических задач (к примеру, «Год Сенкевича» позволяет «ПиС» продемонстрировать себя в роли истинных защитников польской культуры); 3) предопределенность дебатов 2000–2010-х годов предшествующей публицистической традицией (варшавские позитивисты versus краковские «станчики» в 1880-е годы, левый фланг «Молодой Польши» versus консерваторы и национал-демократы в конце 1890-х – начале 1900-х годов). Отметим, что в польской публицистике встречаются и попытки отрефлексировать перечисленные правила – тексты, авторы которых призывают обратить внимание на историческое измерение описанных нами дебатов и не поддаваться инерции их воспроизводства и соблазну противопоставления друг другу авторитетных имен[57]. Впрочем, едва ли в условиях усиливающейся борьбы сторонников и противников польской модернизации можно рассчитывать на то, что этот призыв многими будет воспринят как руководство к действию.

[1] Владислав Бозевич (1886–1946) – офицер, капитан польской армии межвоенного периода, автор «Польского кодекса чести» (1919), неофициального, но широко признанного документа, предписывающего правила «достойного» разрешения конфликтов между образованными людьми (главным образом с помощью поединка).

[2] Вильк М. Урок Гомбровича (страницы дневника) // Гомбрович В. Дневник. СПб., 2012. С. 7.

[3] Гомбрович В. Дневник. С. 25.

[4] Жид А. Национализм и литература // Он же. Достоевский. Эссе. Томск, 1994. С. 188.

[5] Гомбрович В. Сенкевич // Он же. Дневник. С. 712.

[6] Ankieta «Nasza opinia o miejscu twórczości Sienkiewicza we współczesności» // Po co Sienkiewicz? Sienkiewicz a tożsamość narodowa: Z kim i przeciw komu? Warszawa, 2007. S. 374–403.

[7] Kołakowski A. Resetowanie pamięci (www.radiomaryja.pl/informacje/resetowanie-pamieci).

[8] Ibid.

[9] «Ojcze, przebacz im, bo nie wiedzą, co czynią» (Łk 23, 34a) (www.radiomaryja.pl/kosciol/ojcze-przebacz-im-bo-nie-wiedza-co-czynia-lk-...).

[10] Bielat A. Ocalić Europę. Henryk Sienkiewicz – apologeta chrześcijaństwa i obrońca cywilizacji łacińskiej. Sandomierz, 2012; Idem. Sienkiewicz i jego rady dla Polaków. Sandomierz, 2014.

[11] См.: www.radiomaryja.pl/multimedia/o-henryku-sienkiewiczu-chrzescijanstwie-i-... www.radiomaryja.pl/multimedia/o-henryku-sienkiewiczu-chrzescijanstwie-i-....

[12] По данным газеты «Жечпосполита» от 2 декабря 2011 года (www.rp.pl/artykul/763785.html).

[13] Larum grają. Sporny mit sienkiewiczowski (www.polityka.pl/kultura/teatr/284036,1,recenzja-spektaklu-trylogia-rez-j...).

[14] См. официальный сайт театра «IMKA»: http://teatr-imka.pl/repertuar.html.

[15] Poselski ranking pisarzy. Sienkiewicz czy Szczygieł? (http://polska.newsweek.pl/poselski-ranking-pisarzy–sienkiewicz-czy-szczygiel,80519,1,1.html).

[16] Норман Дэвис называет себя «британско-польским историком», несмотря на свое несомненно британское (валлийское) происхождение. Автор многочисленных работ об истории Центральной и Восточной Европы, прежде всего Польши. Среди последних книг: Davies N. Trail of Hope: The Anders Army, An Odyssey Across Three Continents. Oxford, 2015.

[17] Ferfecki W. Kaczyński lubi o buntach, Tusk o tyranach (www.rp.pl/artykul/618139.html; http://info.rp.pl/artykul/618139.html?print=tak&p=0).

[18] Debata Kaczyński–Tusk: ostatnia szansa dla niezdecydowanych (http://wiadomosci.wp.pl/kat,1342,title,Debata-Kaczynski-Tusk-ostatnia-sz...).

[19] Giertych: Sienkiewicz i papież musi pozostać (www.wprost.pl/ar/107606/Giertych-Sienkiewicz-i-papiez-musi-pozostac).

[20] Michnik A. Czy Sienkiewicz był trockistą. Giertych zdemaskował moją lewacką nienawiść do Henryka Sienkiewicza (http://wyborcza.pl/1,81878,4199418.html).

[21] См.: http://filmpolski.pl/fp/index.php/128435.

[22] См.: www.stopklatka.pl/artykuly/artykul.asp?wi=23825.

[23] См.: www.stopklatka.pl/boxoffice/default.asp?bi=128.

[24] Podlaskie. Wiosną 2013 r. ruszy budowa Parku Historycznego Trylogia (http://wyborcza.pl/1,91446,12885176,Podlaskie__Wiosna_2013_r__ruszy_budo...); Mielnik bez “Trylogii”. Marszałek zabrał pieniądze na park tematyczny (http://bialystok.wyborcza.pl/bialystok/1,35235,14782546,Mielnik_bez__Try...).

[25] См.: http://culture.pl/ru/article/potop-redivivus-kak-ezhi-gofman-ekranizirov....

[26] См.: www.prezydent.pl/kancelaria/narodowe-czytanie/trylogia.

[27] Pawłowski R. Sienkiewicz to klasyk polskiej ciemnoty i nieuctwa (http://warszawa.wyborcza.pl/warszawa/1,34889,16601000,_Sienkiewicz_to_kl...).

[28] Wiejak A. «Szechterezada» klasyką niepolskiej ciemnoty (http://prawy.pl/6916-szechterezada-klasyka-niepolskiej-ciemnoty).

[29] Terlikowski T. Panowie z «Gazety Wyborczej» przeczytajcie «Trylogię», a potem o niej piszcie (www.fronda.pl/a/panowie-z-gazety-wyborczej-przeczytajcie-trylogie-a-pote...).

[30] Memches F. Sienkiewicz: mitoman, ksenofob, megaloman... (www.rp.pl/artykul/1139458-Sienkiewicz–mitoman–ksenofob–megaloman–––felieton-Filipa-Memchesa.html).

[31] Uchwała Senatu Rzeczypospolitej Polskiej z dnia 18 grudnia 2015 r. w sprawie ustanowienia roku 2016 Rokiem Henryka Sienkiewicza (http://monitorpolski.gov.pl/MP/2016/8/1).

[32] Например, Институт книги, крупнейшая в Польше государственная организация, поддерживающая распространение польской литературы по всему миру, в марте проводил конкурс, нацеленный на «выявление наиболее интересных художественных, научных, образовательных, документальных и популяризаторских инициатив, связанных с фигурой и творчеством нобелевского лауреата» (www.instytutksiazki.pl/wydarzenia,aktualnosci,34642,rok-sienkiewicza-201...).

[33] См.: www.prezydent.pl/kancelaria/narodowe-czytanie/nc2016.

[34] См.: http://videosejm.pl/video/2535-joanna-lichocka-wystapienie-z-dnia-22-gru....

[35] См.: http://videosejm.pl/video/2856-posel-elzbieta-gapinska-wystapienie-z-dni....

[36] Pawłowski R. Czytajmy Sienkiewicza jako dorośli (http://wyborcza.pl/1,75475,19422726,czytajmy-sienkiewicza-jak-dorosli.html).

[37] Majmurek J. Sienkiewicz na nowo. «Trylogia» pokazuje, jak ucieka nam nowoczesna Europa (http://wyborcza.pl/1,75475,19589667,sienkiewicz-na-nowo-trylogia-pokazuj...).

[38] Mencwel A. Co znowu z tym Sienkiewiczem? (http://wyborcza.pl/1,75475,16693935,Co_znowu_z_tym_Sienkiewiczem____list_Andrzeja_Mencwela.html).

[39] Inspirował nas Sienkiewicz (www.radiomaryja.pl/informacje/inspirowal-nas-sienkiewicz). Интересно, что Сенкевич никогда не бывал в тех местах, где разворачивается сюжет «Огнем и мечом», а при описании Дикого поля, как полагает филолог Тадеуш Жабский, ориентировался на виды прерии, которую посетил во время путешествия в США. Влияние на его манеру письма оказали также прочитанные вестерны (Żabski T. Twórczośc Sienkiewiczaa literatura popularna i kultura masowa // Po co Sienkiewicz?.. S. 54–63).

[40] Речь идет о так называемом «балконном» выступлении Сенкевича. 5 ноября 1905 года по улицам Варшавы прошло 200-тысячное шествие, участники которого несли изображения белого орла на красном фоне. Процессия была организована в пику революционным выступлениям социалистов и по сути была призвана поддержать введение в Российской империи элементов конституционализма, сулившего полякам возможность создать собственную фракцию в Государственной Думе. Генрик Сенкевич приветствовал демонстрантов с балкона на улице Аллее Уяздовске и призывал их продолжать заниматься созидательной работой. См.: Sienkiewicz H. Przemówienie podczas procesji narodowej w Warszawie, d. 5 listopada r. 1905 (z balkonu w Alejach Ujazdowskich) // Idem. Dzieła. Warszawa, 1952. T. 53. S. 171–172; Kołodziej D. Henryk Sienkiewicz wobec rewolucji 1905–1907 // Annales Universitatis Mariae Curie-Skłodowska. Sectio F, Humaniora. Vol. 31. Lublin, 1978. S. 181–197.

[41] Chcemy być wierni polskiej tradycji (www.radiomaryja.pl/multimedia/chcemy-byc-wierni-polskiej-tradycji).

[42] Wachowicz B. Wspaniałe lekcje polskości (www.naszdziennik.pl/mysl/65316,wspaniale-lekcje-polskosci.html).

[43] Сарматизм – система социокультурных представлений, доминировавшая в среде польской шляхты с конца XVI до второй половины XVIII века. Основана на идее, что рыцари-шляхтичи происходят от древнего народа сарматов, что, с одной стороны, легитимирует их власть над «завоеванным» крестьянским населением, а с другой, – отличает от дворянства европейских стран с абсолютистским устройством.

[44] См.: http://warszawa.wyborcza.pl/warszawa/1,34889,16601000,_Sienkiewicz_to_kl....

[45] Трудно не обратить внимания на гендерно-ориентированную «читательницу» из этой цитаты – вероятно, Маймурек именно так представляет себе реципиента популярной литературы.

[46] См.: http://wyborcza.pl/1,75475,19589667,sienkiewicz-na-nowo-trylogia-pokazuj....

[47] Ibid.

[48] «На том кончается наша “Трилогия”; создавалась она не один год и в трудах немалых – для укрепления сердец». Эти слова, завершающие роман «Пан Володыёвский», широко используются при истолковании творческой миссии Сенкевича: внушать полякам, что они способны справиться с любыми невзгодами, зная о героизме своих предков.

[49] Ogólnopolskie spotkanie Sienkiewiczowskie 2013 (www.radiomaryja.pl/informacje/ogolnopolskie-spotkanie-sienkiewiczowskie-...).

[50] См.: www.radiomaryja.pl/multimedia/chcemy-byc-wierni-polskiej-tradycji.

[51] Kowalczyk R. Pytania o “Trylogię” (http://niepoprawni.pl/blog/4790/pytania-o-trylogie).

[52] См.: http://wyborcza.pl/1,75410,19422726,czytajmy-sienkiewicza-jak-dorosli.html.

[53] Ibid.

[54] См.: http://wyborcza.pl/1,75475,19589667,sienkiewicz-na-nowo-trylogia-pokazuj....

[55] См.: http://wyborcza.pl/1,75475,16693935,Co_znowu_z_tym_Sienkiewiczem____list...).

[56] См.: www.radiomaryja.pl/multimedia/chcemy-byc-wierni-polskiej-tradycji.

[57] Помимо уже упомянутого Анджея Менцвеля, в эту группу можно записать Кшиштофа Володзько, опубликовавшего в Интернет-журнале «Нова конфедерацья» статью, полемизирующее с Романом Павловским и «Газетой выборчей». Приведем оттуда примечательную цитату: «Я – за Бжозовского, против Сенкевича. Я – за Сенкевича, против Бжозовского. Я прочитал и “Игру престолов”, и другие тома “Песни льда и пламени”. Всему найдется место в пейзаже польской (поп-)культуры» (см.: www.nowakonfederacja.pl/niezbednosc-sienkiewicza). Надо сказать, что и на страницах «Выборчей» с Павловским по-дружески спорит писатель Кшиштоф Варга: «Ты, Ромек, борешься со стереотипом при помощи стереотипа, а как выдается случай, демонстрируешь и замашки цензора, считая, что написанное полтора века назад должно отражать твои нынешние политические взгляды».

Неприкосновенный запас 2016, 3(107)

Федор Панфилов

Средневековые песочницы: медиевализм в компьютерных играх начала XXI века

Федор Михайлович Панфилов (р. 1987) – историк-медиевист, оружиевед, журналист. Область научных интересов – научные представления в Средние века, история оружия позднего Средневековья и Нового времени, медиевализм.

Рыцари, викинги, замки, турниры и прочие образы Средневековья проникли в мир виртуальной реальности еще в ранний период истории видеоигр и с тех пор прочно там обосновались[1]. В XXI веке проявления медиевализма[2] встречаются в компьютерных играх практически любого жанра и периодически упоминаются в исследованиях, посвященных философии видеоигр[3]. Как правило, медиевализм в компьютерных играх не подразумевает прямого обращения к историческому Средневековью, попыток воссоздать его в пространстве виртуальной реальности. Для этого есть очевидные причины. Достаточно вспомнить об этнических и религиозных конфликтах, разбирательствах из-за оскорбления чувств верующих, ревностном отношении к национальной истории, распространенности различных форм цензуры в большинстве современных стран. Привязка к реальным историческим периодам, событиям, практикам, персонажам делает компьютерную игру очень уязвимой для критики. Поэтому разработчики и издатели таких проектов стремятся сгладить любые противоречия и обойти подводные камни.

Некоторые сюжеты в принципе остаются табуированными. Едва ли возможно представить себе компьютерную игру, посвященную арабским завоеваниям и жизни пророка Мухаммеда, – по крайней мере как официальный продукт игровой индустрии. Например, британская студия «Creative Assembly», специализирующаяся на исторических стратегиях, выпустила в 2015 году игру «Total War: Attila». Ее действие разворачивается в период падения Западной Римской империи и Великого переселения народов. Арабы представлены конфедерацией танукидов, династией Лахмидов и царством Химьяр – христианами, язычниками или иудеями в зависимости от выбора игрока. При этом арабские завоевания VII века ожидаемо остаются лакуной между основной частью игры, охватывающей временной отрезок IV–VI веков, и эпохой Карла Великого (742–814), представленной в отдельном дополнении.

В то же время практически во всех играх серии «Total War» присутствует возможность смены вероисповедания, обращения в свою веру, преследования или даже физического уничтожения последователей и проповедников другой религии, объявления священной войны. Однако такие упрощенные схемы исторических процессов, как правило, не задействуют почитаемых святых и церковных иерархов. Вместо них, в игре появляются случайные персонажи с вымышленными именами, тогда как о реально существовавшем богослове или инквизиторе в лучшем случае упоминается во внутриигровой справке. Исторические деятели представлены обычно только полководцами и лидерами игровых фракций.

Еще одна черта стратегических игр, действие которых происходит в Средние века, – неизбежные анахронизмы. В «Medieval: Total War» (2002) и ее продолжении «Medieval 2: Total War» (2006) игрок, быстро развивающий экономику и технологии, способен нанимать рыцарей в полном латном доспехе задолго до позднего Средневековья, когда появился такой вид амуниции. Кроме того, ранние типы отрядов остаются доступными для найма на протяжении всей игры, несмотря на то, что их вооружение выглядит откровенно устаревшим. Впрочем, это отчасти можно оправдать, вспомнив о разительном контрасте между обликом некоторых исторических противников, например ирландских и шотландских кланов и английской регулярной армии в XVII–XVIII веках. Совсем абсурдными анахронизмы становятся в глобальных стратегиях вроде «Age of Empires» или «Civilization», где средневековые рыцари могут встретиться с первобытными охотниками или танком. Но эти игры и не скрывают своей условности, не претендуя на достоверное моделирование исторических событий.

Медиевализм в компьютерных играх чаще всего проявляется в форме фэнтези – жанра, который предоставляет разработчикам видеоигр самую комфортную среду для обращения к Средневековью. Собственно, сам этот жанр возник в литературе и кинематографе во многом благодаря переосмыслению средневековых истории, мифологии и фольклора. То же справедливо и по отношению к играм. Компьютерную игру с фэнтезийным сеттингом трудно обвинить в искажении истории. В то же время ее создатели спокойно могут использовать средневековые образы, термины и сюжеты. Правда, такой подход тоже не спасает от критики – теперь уже, как ни странно, из-за чрезмерной верности историческим реалиям Средних веков в полностью вымышленном мире.

Ролевая компьютерная игра «Ведьмак 3: Дикая охота» («Wiedźmin 3: Dziki Gon»), разработанная польской студией «CD Projekt RED», погружает игрока в обстановку, напоминающую европейское Средневековье XIII–XV веков. История охотника на монстров по имени Геральт разошлась по всему миру в миллионах копий и стала лучшей игрой 2015 года по версии важной для игровой индустрии премии «Game Awards». Но та же игра подверглась обвинениям в расизме и сексизме со стороны различных Интернет-публицистов. Для кого-то оскорбительным оказался тот факт, что все персонажи «Ведьмака 3» – светлокожие европейцы. Авторы критических рецензий все-таки признавали, что игра прежде всего основана на славянском фольклоре, а тема расизма в ней показана через преследование людьми представителей других рас – эльфов и гномов. Однако этого оказалось недостаточно. Следуя логике критиков, в мире, где есть фантастические существа, не может не быть людей с различным цветом кожи[4]. А в твиттер-блоге феминистки Аниты Саркисян появилась запись о том, что средневековыми реалиями нельзя оправдать сексистские оскорбления в адрес женских персонажей. Ведь речь идет о «фэнтези-играх, где полно гулей и призраков»[5]. Объектом критики стала и сама фигура главного протагониста, ведьмака Геральта – гетеросексуального белого мужчины. Как можно видеть, в сознании некоторых критиков сказочность игрового мира лишает его права на историческую достоверность и требует в обязательном порядке привести игру в соответствие с нормами политкорректности.

Обвинения в адрес «Ведьмака 3» получили яростный отпор со стороны поклонников игры и представителей игровой индустрии[6]. Интернет наводнили саркастические комментарии такого рода:

«Да как смеют поляки гордиться своим фольклором. Геральту следовало быть чернокожим монстро-веганом-транссексуалом с голубыми волосами, иначе игра – расистский и полный предрассудков столп патриархата»[7].

Оппоненты критиков справедливо указывали, что игра близко следует первоисточнику – фэнтезийным романам Анджея Сапковского из цикла «Ведьмак», что объясняет и выбор протагониста. Книги польского писателя изобилуют анахронизмами и современными терминами в речи персонажей, но в целом созданный автором мир очень похож на Западную и Центральную Европу позднего Средневековья. Сапковский известен своей любовью к Средним векам: действие второго большого цикла его романов, «Саги о Рейневане», происходит в XV веке во время гуситских войн. Также защитники «Ведьмака 3» отмечали, что в игре много внимания уделяется сильным и независимым женским персонажам, есть и транссексуал, и гомосексуал, а сюжет не требует появления темнокожих действующих лиц. Иногда нападки на «Ведьмака 3» не без оснований воспринимаются как попытка приобрести популярность за счет успеха игры – особенно если обличителем сексизма выступает, например, разработчик симуляторов ходьбы[8]. Как бы то ни было, бурная дискуссия вокруг игры могла повлиять на решение «CD Projekt RED» включить в дополнение к «Ведьмаку 3» смуглых путешественников из далекой страны Офир, выглядящих, примерно как послы Османской империи в позднесредневековой Польше.

«Ведьмаку 3» предшествовали еще две игры, образующие единый цикл: «Ведьмак» («Wiedźmin», 2007) и «Ведьмак 2: Убийцы королей» («Wiedźmin 2: Zabójcy Królów», 2011). Они сильно отличались от последней игры трилогии по масштабу, но тоже привлекали внимание тщательно проработанными игровыми заданиями-квестами, интересными персонажами и не подвергнутыми цензуре сценами насилия и секса. Уже «Ведьмак 2» стал настоящим хитом и для поляков быстро перешел чуть ли не в статус национального достояния: в мае 2011 года премьер-министр Дональд Туск подарил президенту США Бараку Обаме специальное издание игры. Тогда же одна из главных героинь игры, рыжеволосая чародейка Трисс Меригольд, появилась на обложке польского издания журнала «Playboy». Подобные детали придают определенный вес обвинениям в использовании сексизма для рекламы продукта. Можно вспомнить, как обсуждение критиками эксплуатации секса в фэнтези-сериале «Игра престолов» («Game of Thrones», 2011 – по настоящее время) привлекло дополнительное внимание к и без того успешному сериалу. Вместе с тем присутствие откровенных сцен в игре прежде всего обосновано нежеланием разработчиков создавать выхолощенную версию мира, лишенную многих деталей, которые присутствуют в романах Сапковского. Все игры цикла очень последовательны в создании средневекового мира, живущего своей жизнью. «Ведьмак 3» в этом смысле особенно убедителен.

Разумеется, «Ведьмак 3» нельзя считать симулятором Средневековья. Но эта компьютерная игра, где шахматные фигуры стилизованы под шахматы XII века с острова Льюис, а в публичном доме висят реплики картин Кранаха, безусловно, является прекрасным образцом медиевализма. По атмосфере Северные княжества, ставшие ареной вторжения могущественной Нильфгаардской империи, напоминают как о противостоянии польских королей с Тевтонским орденом, так и опустошенную Столетней войной Францию XV века. Тщательно созданная архитектура воспроизводит кирпичные орденские замки или вид богатого ганзейского города-порта. С таким же вниманием и любовью проработаны доспехи и костюмы. Главный герой не изображен как избранный паладин в сияющих латах, насаждающий справедливость. Это немолодой усталый человек, личная история которого против его воли оказывается переплетена с событиями исторического масштаба. Присутствие магии, фантастических созданий и наличие сверхспособностей у протагониста не разрушают иллюзии средневековой жизни. Крестьяне сидят на завалинке или работают в поле, обмениваясь неспешными репликами, городская площадь полна торговцев, жонглеров и праздных зевак, стражники и разбойники патрулируют окрестности, повешенные дезертиры болтаются на деревьях, священники пугают толпу близким концом времен – средневековый мир живет своей жизнью. Проявления взаимной нетерпимости между людьми, эльфами и гномами в игре соответствуют некоторым аспектам средневековых представлений о «Чужом», «Ином» (иноверцах, представителях других культур, инородцах). Есть здесь и религиозная борьба с инакомыслящими, магами и еретиками, рискующими закончить жизнь на костре. Роль местной инквизиции выполняют храмовая стража и охотники на ведьм.

Чудовищная инквизиция, сжигающая несчастных вольнодумцев, – один из самых распространенных образов, живущий в массовых представлениях о «темном» Средневековье. Как ни странно, компьютерные игры могут отходить от этой традиции в поисках новых сюжетов и представлять инквизицию в другом свете. Исключительно политкорректная ролевая игра «Dragon Age: Inquisition» (2014) от студии «Bioware», ставшая игрой года перед «Ведьмаком 3», даже сделала главного героя инквизитором в фэнтезийной вселенной Тедаса. Много внимания уделялось борьбе за влияние церкви и ордена Храмовников, призванного контролировать неуправляемых магов на территории нескольких королевств. Впрочем, в других деталях сходство со средневековой Европой было невелико. Можно еще вспомнить эксперимент чешской компании «Cinemax», выпустившей в 2009 году игру с красноречивым названием «Inquisitor», над которой работали десять с лишним лет. Главная цель игры, вне зависимости от стиля ее прохождения, заключалась в преследовании и уничтожении всяческой ереси. Инквизитор мог задерживать подозреваемых и подвергать их пыткам – правда, преследование невинного человека плохо сказывалось на репутации героя. Но сильно устаревшая графика и высокий уровень сложности сослужили «Инквизитору» дурную службу, и популярности игра не приобрела.

И «Ведьмак 3», и – в меньшей степени – «Dragon Age: Inquisition» предлагают игрокам открытый мир, где небольшие локации, используемые для пролога и интерлюдий, соседствуют с огромными областями, в пределах которых главный герой может путешествовать без ограничений, выстраивая свои приключения в произвольном порядке. Концепция игры – «открытого мира» или «песочницы» (open world, sandbox game) – стала одной из идей, оказавших большое влияние на эволюцию видеоигр в XXI веке. Ее смысл понятен уже из названия. Игра-«песочница» подразумевает максимальную свободу действий и перемещения по всему игровому миру, не ограниченную основным сюжетом, что побуждает активнее исследовать этот мир. Открытый мир предлагает игрокам и широко известная серия приключенческих игр «Assassin’s Creed» в своей основе – смесь симулятора стелс-убийцы и паркура. Но, когда ее создатели обращаются к Средним векам и эпохе Возрождения в Assassin’s Creed (2007), Assassin’s Creed II (2009), Assassin’s Creed: Brotherhood (2010) и Assassin’s Creed: Revelations (2011), они не пытаются создать некую историческую модель Палестины эпохи крестовых походов или ренессансной Италии. Средневековье необходимо им лишь как живописная обстановка, в которой совершает свои смертоносные пируэты главный герой.

Еще один тренд в развитии игровой индустрии, ставший популярным не так давно, – симуляторы выживания (survival game). В них героя, к примеру, помещают на необитаемый остров или в мир, переживший ядерную катастрофу, зомби-апокалипсис и так далее. Подобные игры, вместо спасения вселенной или создания своей империи, ставят перед героем более примитивные, но не менее сложные задачи. При минимальных стартовых ресурсах ему необходимо обеспечить себя и своих соратников (если они присутствуют в игре) пищей, теплом и крышей над головой, при этом успешно избегая разнообразных опасностей. Симуляторы выживания, как правило, одновременно являются и «песочницей». Они могут быть рассчитаны как на одиночное прохождение, так и на многопользовательскую сетевую игру, мультиплеер.

Чаще всего многопользовательские проекты, напрямую связывающие место действия с эпохой Средневековья, пытаются создать не крупные игровые студии, а независимые, так называемые инди-разработчики, число которых в XXI веке возрастает с каждым годом. Сразу две игры такого типа вышли в 2015 году. Официальное описание «Reign of Kings» начинается с фразы «Боритесь за выживание в суровом средневековом мире». «Life is Feudal: Your Own» позиционирует себя как «реалистичную средневековую песочницу-мультиплеер». «Средневековый» характер этих игровых миров – как его видят разработчики и игроки – выражается в различных аспектах. Самый очевидный – внешняя атрибутика: оружие и доспехи, смешивающие черты разных периодов в рамках исторического Средневековья, предметы быта, постройки. Другим аспектом является характерное для современного медиевализма представление о способности никому не известного, но отважного и талантливого персонажа подняться вверх по иерархической лестнице. В реальности меритократию нельзя назвать типичной для Средних веков. Зато тема становления героя широко представлена в литературе жанра фэнтези, телесериалах и кино – например, фильмах «Конан-варвар» (1982) и «История рыцаря» (2001).

Визуальная связь этих игр с массовыми представлениями о Средних веках очевидна. Даже если в них смешиваются черты разных эпох, это не противоречит многим проявлениям медиевализма, в том числе возникшим в XIX веке. Достаточно вспомнить «Айвенго» Вальтера Скотта, где Локсли не мог пробить стрелами «испанские доспехи» нормандца де Браси, хотя на дворе стоял XIII век и рыцари должны были носить кольчуги. В то же время набор возможностей, предлагаемых пользователю «средневековых» многопользовательских песочниц, очень стандартен. В своей основе он ничем не отличается от функционала любых многопользовательских ролевых онлайн-игр. Игроки совершенствуют определенные навыки своего персонажа, в том числе путем так называемого «гринда» (от англ. grinding), то есть долгого и однообразного повторения определенных действий (добычи ресурсов, уничтожения слабых низкоуровневых противников и тому подобного). Можно (и нужно) взаимодействовать с другими игроками для успешного выживания, в том числе из-за различной специализации (от лекаря до рыцаря); существуют «гильдии», объединяющие пользователей в своеобразные общины в рамках виртуального мира; возможны поединки между игроками; тело убитого в игре героя может быть ограблено другим игроком, который присвоит предметы из его инвентаря.

Все перечисленные функции не новы и не оригинальны, даже когда они дополняются симулятором выживания и свободным изменением ландшафта (англ. terramorfing), то есть выкапыванием шахт и закладкой замков там, где захочется игроку. Однако в «Reign of Kings» и «Life is Feudal: Your Own» эти возможности преподносятся как часть «средневекового» мира, типичные и необходимые для него черты. Здесь есть своя доля справедливости. Роль разнообразных братств и сообществ (цехов, гильдий, крестьянских общин, монашеских общежитий и так далее) действительно была велика в течение исторического Средневековья. «Life is Feudal: Your Own» делает акцент на медленном развитии определенной ветви навыков, не позволяя игроку быстро стать мастером на все руки. Отчасти это напоминает жесткую сословную систему феодального общества, в которой молящиеся, пашущие и сражающиеся существовали в своих, четко определенных, сферах. Исключение составляли разве что рыцари военно-монашеских орденов и князья-епископы, являвшиеся воинами и духовными лицами одновременно. Вместе с тем представленная в рассматриваемых играх система социальных отношений остается очень схематичной. Это не попытка создать симулятор средневековой жизни, а скорее тематический вариант традиционных многопользовательских онлайн-игр. Характерно и то, что обе игры ставят перед пользователями определенную цель, связанную с доминированием над другими игроками, – стать королем. Если эти проекты, несмотря на все их недостатки, еще пригодны для игры, то другие средневековые мультиплееры представляют собой печальное зрелище. Например, тему выживания в Средние века пытается использовать «Forsaken Uprising», жанр которой обозначен как «многопользовательский средневековый симулятор выживания от первого лица». Увы, столь гордый титул не спасает игру, сделанную на очень низком техническом уровне.

Мимо турниров и битв создатели «средневековых» видеоигр пройти, разумеется, тоже не могли. В XXI веке появилось несколько мультиплеерных симуляторов средневекового боя, позволяющих игрокам сражаться друг с другом в соответствующем антураже. В случае инди-проекта «Chivalry: Medieval Warfare» (2012), получившего в целом благосклонные отзывы критиков и игроков, трудно предъявить какие-либо претензии к историчности. Игра посвящена гражданской войне между вымышленными фракциями псевдосредневекового мира, что позволяет использовать вперемешку доспехи разных веков. В том же году шведы из «Fatshark» и «Paradox Interactive» выпустили игру «War of the Roses», посвященную знаменитой войне Алой и Белой Розы в средневековой Англии. С исторической достоверностью тут тоже все не слишком хорошо, хотя действие игры происходит уже не в сказочном мире. Например, в «War of the Roses» можно увидеть лучников, стреляющих из английского длинного лука со спины коня, хотя для стрельбы из такого лука обычно спешивались, а лошади в средневековой Западной Европе скорее использовались для транспортировки стрелков к месту битвы. После этого скандинавские разработчики создали еще и симулятор поединков между викингами и англосаксами – «War of the Vikings» (2014).

Многопользовательские симуляторы средневековых боев обычно лишены элементов ролевой игры. Особняком стоят «Mount & Blade» (2007) и ее многопользовательское продолжение «Mount & Blade: Warband» (2010), разработанные турецкой студией «TaleWorlds». Эти ролевые симуляторы средневекового воина неожиданно стали очень популярными и остаются ими до сих пор, несмотря на посредственную графику и примитивную анимацию персонажей. Секрет заключался в том, что «Mount & Blade» не сводит игру к одним лишь поединкам, хотя боев в этой игре очень много – от больших сражений и осад замков до турниров и пьяных стычек в тавернах. Наряду с этим игроку дается возможность проделать путь от простого наемника до влиятельного феодала, заключить династический брак, обзавестись собственными вассалами и даже восстать против сюзерена и основать новое королевство. При всех упрощениях феодальная система, представленная в «Mount & Blade», действительно напоминала о настоящем устройстве средневекового общества.

Особое внимание феодальному обществу уделяется в играх от шведской студии «Paradox Entertainment». Это глобальная стратегия в реальном времени «Crusader Kings II» (2012), а также ее предшественники «Crusader Kings» (2004) и «Europa Universalis» (2000). В отличие от игр серии «Total War», в проектах «Paradox Entertainment» акцент делается не на войне, показанной здесь очень схематично. Зато в деталях представлены интриги, дипломатия, династические браки и мезальянсы, очень велико число отсылок к реальным историческим событиям и персонажам. «Crusader Kings II» можно было бы назвать лучшим симулятором средневекового государя, если бы не тот факт, что игрок не столько проживает жизнь своего персонажа, сколько как бы «парит над происходящим», распоряжаясь судьбой целой династии. Жанр глобальной стратегии требует от пользователя управлять десятками рычажков и функций, не слишком привязываясь к отдельным героям. Поэтому игры «Paradox Entertainment» воспроизводят именно жизнь государства в Средние века, а не повседневное существование средневекового человека.

Совсем упрощенный и примитивный вариант интерпретации средневековой жизни предлагает игра из популярной серии симуляторов жизни «The Sims». «The Sims Medieval» (2011) объединяет в себе множество стереотипов, связанных в массовом сознании со Средними веками, что в некоторых отношениях делает эту игру показательным образчиком медиевализма. Например, в «средневековом» варианте «The Sims» нет различия между действиями «заняться сексом» и «зачать ребенка», поскольку подразумевается, что в Средние века не существовало контрацептивов. Ролевые экономические симуляторы от немецких разработчиков «Europa 1400: The Guild» (2002) и «The Guild 2» (2006) предлагают несколько более сложную игровую систему, пытающуюся изобразить функционирование сословного общества. Но в итоге игровой процесс сводится к почти механическим действиям, уничтожающим всякую иллюзию средневековой жизни. Получается, что ниша полноценного симулятора жизни в Средние века по-прежнему остается незаполненной.

В январе 2014 года группа чешских разработчиков из «Warhorse Studios» предложила потенциальным издателям прототип такой игры. Однако издатели отказались от проекта с названием «Kingdom Come: Deliverance» из-за того, что в нем не хватало элементов фэнтези. Тогда разработчики организовали показательную кампанию по сбору средств на краудфандинговой платформе «Kickstarter» и собрали 1,1 миллиона фунтов стерлингов вместо ожидаемых 300 тысяч. Успех кампании помог привлечь к проекту внимание пользователей и медиа, найти дополнительное финансирование. Но главное – подтвердил, что на средневековую «песочницу» со слоганом «Подземелье и никаких драконов» действительно есть спрос[9].

Чехи обещали создать реалистичную ролевую игру от первого лица в открытом мире средневековой Европы, аутентичную боевую систему, разработанную вместе с современными реконструкторами, реально существовавшие города и замки, достоверные костюмы и вооружение. По открытому игровому миру можно путешествовать пешком или верхом, проезжая через города, леса, деревни и замки. Как и в «Ведьмаке 3», мир живет своей жизнью, крестьяне и горожане днем трудятся и идут по своим делам, а ночью отправляются спать (за исключением самых неспокойных членов общества). С персонажами можно взаимодействовать, вмешиваться в их повседневные дела и решать их проблемы, соблазнять местных красавиц, стать преступником или героем, прощать побежденных или карать врагов. Для пребывания в добром здравии придется регулярно есть и спать, причем еда станет непригодной, если залежится в инвентаре игрока. В зависимости от действий и фраз главного героя меняется его репутация и отношение к нему окружающих людей. Если персонаж застанет вас на месте преступления, он донесет об увиденном стражникам, и вы можете отделаться штрафом, сесть в тюрьму, оказаться в колодках или даже подвергнуться пыткам. Когда совершенные преступления остаются нераскрытыми, жители начинают нервничать, вести себя агрессивно или подозревать всех вокруг. Репутация героя зависит от распространяющихся слухов. В игру добавят и возможность выступить в роли женского персонажа – правда, только в прологе.

«Kingdom Come: Deliverance» во многом напоминает проект исторических реконструкторов – людей, активнее всего пытающихся воссоздавать Средневековье в наше время. Особенно это заметно на примере боевой системы и вооружения, про «аутентичность» которых создатели игры говорят постоянно, считая это едва ли не одним из главных ее достоинств. Боевая система создается с использованием инверсивной кинематики и технологии motion capture, с профессиональными актерами. Игроку будут доступны несколько классов оружия, каждый из которых обладает своими достоинствами и недостатками: обычные мечи, полутораручные мечи-бастарды, кинжалы, палаши, секиры, боевые молоты, щиты, луки и арбалеты. Простой меч не справляется с латами, в отличие от молота, бастард эффективнее, но слишком тяжел для того, чтобы сражаться на скаку, и так далее. В одиночку уничтожать вражеские армии не получится – игрок не супергерой и должен выступать против войска противника во главе собственного отряда. Справедливости ради следует признать, что в ролевых играх, по стопам которых идет «Kingdom Come: Deliverance», боевая система действительно далека от настоящих средневековых боев.

Сюжет игры основан не на Столетней войне или войне Алой и Белой розы, а на событиях собственно чешской истории. Поскольку действие происходит в 1403 году, речь идет о нелегкой судьбе короля Вацлава (Венцеслава) IV. В 1402 году Вацлава низложил его младший брат и наследник, венгерский король Сигизмунд, которого поддержала часть чешской знати. Именно армия Сигизмунда, судя по знаменам королевства Венгрии в трейлере игры, предает огню и мечу малую родину главного героя. Вацлав находился в плену, но в 1403 году его освободили рыцари во главе с Яном из Микулова, который предоставил незадачливому королю убежище в своем моравском замке. По сюжету, захватчики разоряют родную деревню юного кузнеца и убивают его отца. Теперь герой должен отомстить за близких и помочь возвратить престол законному королю. Показательны постоянные отсылки разработчиков к не страдавшему от излишней исторической достоверности (но ставшему культовым) фильму «Храброе сердце» (они даже предлагают воспринимать проект как «Braveheart: The Game»). В реальности в XV веке шансы простолюдина стать рыцарем и подняться вверх по социальной лестнице были невелики. Однако авторы всячески пытаются убедить пользователей и прессу, что их проект отличается от фэнтези-игр и герой не шаблонный «Избранный».

Разработчики «Kingdom Come: Deliverance» признают, что практически все заявленные элементы игрового процесса в тех или иных сочетаниях уже присутствовали в разных играх – «Arx Fatalis», «Skyrim», «Mount and Blade», «Ведьмак 2» и «Ведьмак 3». Правда, ни одна из них не претендовала на роль симулятора Средневековья. Поэтому все зависит от того, удастся ли проекту «Warhorse Studios» использовать лучшие стороны других игр и занять пустующую нишу настоящей «средневековой песочницы». Весной 2016 года разработка «Kingdom Come: Deliverance» все еще продолжается, для тестирования доступна только бета-версия игры – очень сырая, но многообещающая. Пока она напоминает добротный клон «Ведьмака 3», из которого убрали все элементы фэнтези.

В целом медиевализм в компьютерных играх начала XXI века представлен широким спектром интерпретаций Средневековья. Даже если вместо полноценного псевдосредневекового мира в игре присутствуют только его внешние черты, они уже могут служить свидетельством спроса на Средние века. Обычно использование средневековых образов носит преимущественно декоративный характер, хотя создатели игры могут декларировать обратное. Многопользовательские проекты, которые обещают виртуальный опыт жизни – или выживания – в «настоящем» средневековом мире, в действительности очень далеки от воссоздания исторического Средневековья. Элементы медиевализма в них условны и служат декорацией для стандартных игровых механизмов. Средневековая тематика в этом случае используется прежде всего для рекламных целей, чтобы выделить игру из множества подобных проектов. При этом такой поверхностный вариант медиевализма, возможно, способен удовлетворять потребности основной аудитории, в целом соответствуя массовому уровню знания о Средних веках. Отчасти это подтверждают отзывы пользователей крупных онлайн-сервисов компьютерных игр[10]. Их негативная реакция чаще объясняется не претензиями к устройству игрового мира, а недостатками функционала, качеством компьютерной графики и техническими ошибками в игре.

Вместе с тем отдельные проекты довольно успешно, хотя и с неизбежными упрощениями и условностями, пытаются воспроизвести структуру общества эпохи феодализма и характерные для него практики («Mount & Blade», «Crusader Kings II»). Отдельного упоминания заслуживают так называемые пользовательские модификации, дополняющие и улучающие оригинальные игры – по крайней мере по мнению их авторов. Многочисленные пользовательские модификации способствовали известности «Mount & Blade»: среди них есть и посвященные псевдосредневековому миру романов Джорджа Мартина и основанного на них сериала «Игра престолов», и переносящие действие «Mount & Blade» в историческое Средневековье. Особую популярность у авторов модификаций получили стратегии «Medieval 2: Total War» и «Crusader Kings II». Некоторые проекты призваны повысить историческую достоверность игры и сделать ее более насыщенной («Stainless Steel», «Bellum Crucis»), другие предлагают адаптированные варианты фэнтези-вселенных «Игры престолов» или «Властелина колец» Толкина. Наконец, стоит отметить, что многие удачные и интересные игры о Средних веках сделаны разработчиками из «небольших» европейских стран, для которых эта эпоха – важная часть исторического прошлого (Польша, Чехия, Швеция).

Попытки создавать многопользовательские симуляторы выживания – в том числе в Средние века – продолжаются, и новые проекты становятся все радикальнее. Например, инди-проект «Rust» не позволяет игроку выбрать пол и расу своего персонажа, определяя ее с помощью случайного решения («рандомно», от англ. random). А многопользовательская ролевая игра «Chronicles of Elyria», пока находящаяся на стадии крудфандинга, вообще предлагает пользователю за 10–12 обычных месяцев испытать виртуальную жизнь, включая старение и неизбежную смерть. Такие эксперименты с «реалистичностью» игрового процесса позволяют предположить, что в будущем появятся многопользовательские симуляторы жизни в Средние века, претендующие на реализм, и присутствие медиевализма в компьютерных играх станет еще более заметным. Пока же самой средневековой игрой по духу и атмосфере можно считать «Ведьмака 3». Хотя действие этой ролевой игры происходит в сказочной вселенной, количество аллюзий к Средневековью и исключительное внимание к деталям в сочетании с масштабом созданного мира позволяют ей занять такое же место среди компьютерных игр начала XXI века, какое занимает «Игра престолов» среди сериалов. Граница между историей и фэнтези в современной массовой культуре остается очень зыбкой, и сказочное Средневековье может восприниматься как достоверная модель исторических Средних веков[11]. Тем же, кого категорически не устраивают любые элементы фэнтези, остается рассчитывать на проекты вроде «Kingdom Come: Deliverance».

[1] Одна из первых игр, использовавшая образы средневекового фэнтези, «Драконье логово» («Dragon's Lair»), появилась еще в 1983 году и была издана на лазерном видеодиске для аркадных игровых автоматов. Она стала настолько популярной, что по мотивам игры создали приключенческий мультсериал, выходивший на канале «ABC» с 1984-го по 1985 год.

[2] Медиевализм – то, как Средние века интерпретируются в культуре Нового и Новейшего времени. В широком смысле – любые образы Средневековья и представления о нем – как научные, так и популярные.

[3] Robinson C.L., Clements P. Neomedievalism in the Media: Essays on Film, Television, and Electronic Games // Kline D.T. (Ed.). Digital Gaming Re-Imagines the Middle Ages. New York, 2014.

[4] www.polygon.com/2015/6/3/8719389/colorblind-on-witcher-3-rust-and-gaming....

[5] https://twitter.com/femfreq/status/604902579512864768. Гуль – мифологическое существо, трупоед.

[6] См., например: Chmielarz A. The Boy Who Cried White Wolf: On Polygon’s The Witcher 3 Review (https://medium.com/@adrianchm/the-boy-who-cried-white-wolf-on-polygon-s-...).

[7] www.reddit.com/r/pcmasterrace/comments/39g468/seeing_how_witcher_3_is_be....

[8] См.: The Witcher 3 Devs Are Being Accused of Sexism: Here’s Why It Doesn’t Hold Up (http://gameranx.com/features/id/50049/article/the-witcher-3-devs-are-bei...).

[9] Имеется в виду название знаменитой ролевой системы настольных и компьютерных игр «D & D», «Dungeons and Dragons».

[10] Например, принадлежащий компании «Valve» сервис «Steam», который ежедневно публикует тысячи пользовательских обзоров компьютерных игр.

[11] О восприятии фильмов «Властелин колец» и сериала «Игра престолов» как «исторических» см.: Панфилов Ф.М. Телемедиевализм: «средневековые» сериалы конца XX – начала XXI века // Логос. 2014. № 6(102). С. 193–208.

Неприкосновенный запас 2016, 3(107)

Тобиас Руппрехт

«Африканские братья по вере»: Россия, СССР и их «эфиопская политика»

(вторая половина XIX – конец XX века)

Тобиас Руппрехт (р. 1981) – историк, сотрудник Университета Эксетер (Великобритания), автор книги «Soviet Internationalism after Stalin» (2015).

Известно, что царская Россия не участвовала в европейской схватке за Африку в конце XIX века. Менее известно, что у Российской империи в то время завязались особые отношения с Эфиопией, едва ли не единственной в Африке страной, не захваченной какой-либо иноземной империей. Сохранить независимость Эфиопии удалось не без некоторой помощи из Санкт-Петербурга. Эфиопия привлекала внимание российских политиков и части русского православного духовенства. Ее близость к Красному морю и Ближнему Востоку, ее положение между Северной и Юго-Восточной Африкой являлись стратегическим активом в геополитической игре против Британской империи. К тому же многие верующие испытывали чувство солидарности с теми, кого воспринимали в качестве православных братьев на далеком Африканском Роге.

Религиозные представления о мироустройстве конца XIX века оказались удивительно живучи в XX веке, несмотря на серьезные геополитические и идеологические изменения. Эфиопия сохранила особое место в геополитических представлениях и после захвата власти большевиками. Реинтерпретация прошлого Российской империи часто использовалась, чтобы объяснить и оправдать советскую политику в странах «третьего мира» после смерти Сталина. А с момента установления в Эфиопии в 1970-х годах коммунистического режима СССР принялся активно использовать Русскую православную церковь для укрепления своего влияния. На протяжении всей истории современной России и Эфиопии православные церкви этих стран всегда c готовностью подчинялись государственным интересам. На международном уровне они охотно сотрудничали со своими идеологическими противниками, если это требовалось для достижения собственных целей[1].

Россия и Эфиопия – год 1900-й

История миссионерской деятельности Русской православной церкви за границей значительно короче аналогичной истории римско-католической или протестантской церквей. Тем не менее русская церковь активно поддерживала российскую экспансию в Средней Азии и колонизацию некоторых территорий в Северной Америке. В XIX веке Священный синод интересовался событиями на Святой земле и Афоне. Православная церковь – вместе с имперской властью – выступала ярой защитницей находившихся под властью Османской империи православных христиан на Балканах, в Сирии и Египте. Это панправославие можно считать первой в современной истории попыткой противодействия западноевропейскому универсализму. Некоторые православные священнослужители и мыслители пытались даже представить эту новую всеобъемлющую восточную православную культуру в качестве противовеса материалистической романо-германской Европе[2].

Эти антизападные идеи способствовали восторженному восприятию «экзотических» братьев по вере в Восточной Африке, окруженных европейскими колониальными владениями. Эфиопия была единственной страной в Африке, у которой была некоторая история отношений с Россией. Еще в XIV веке существовали контакты между русскими и эфиопскими монахами в Иерусалиме. Афанасий Никитин побывал в Эфиопии в XV веке, а почти три века спустя Петр I неудачно попытался установить российское военное присутствие на Африканском Роге. Но лишь в конце XIX века стали устанавливаться постоянные контакты между Россией и Эфиопией. В обеих империях часть элиты связывала свои (впрочем, разного типа) националистические проекты с церковью и верой. Славянофилы в России совмещали православие с антизападным романтическим национализмом; коптские священники в Эфиопии собирали и систематизировали старые религиозные тексты, утверждавшие роль Эфиопской православной церкви как воплощения эфиопской нации[3].

Эфиопская церковь, автокефальная только с 1950-х годов, является одной из древних восточных православных церквей, отколовшейся от европейского христианства за полтысячелетия до основания русской церкви. Сходство в обряде и одеянии русских и эфиопских священников помогло скрыть значительные доктринальные различия, а геополитические интересы позволили еще более сократить этот разрыв. В 1850-х годах монах Порфирий Успенский был послан Священным синодом в Иерусалим в рамках секретной миссии с целью укрепления российского влияния на Ближнем Востоке. Изначально его рекомендация наладить сотрудничество с православной Эфиопией нашла больший отклик среди российских военных, чем среди богословов. Идеи Успенского заложили основу для российского увлечения Эфиопией в последние годы существования Российской империи, но на тот момент и высшая бюрократия, и церковные иерархи считали их нереалистичными. Письма к царю эфиопского императора Йоханнысa IV, взывавшего к православным узам и просившего российской помощи в борьбе против османского Египта, в 1870-е годы остались без ответа[4].

Вместо этого, в конце XIX века в Эфиопию отправились несколько российских авантюристов. В 1885 году казак Николай Ашинов получил от Йоханныса IV разрешение построить русский православный монастырь и колонию «Новая Москва» в обмен на поставки русского оружия. Четыре года спустя он отплыл из Одессы в Массауа, но итальянская колониальная администрация в Эритрее не разрешила семьям поселенцев сойти на берег. Ашинов отправился в Сагаллу, а потом в Джибути, где был принят группой эфиопских монахов. История первого русского поселения в Африке была недолгой. Французские власти вскоре выслали всех обратно в Россию, где патриоты воспели «подвиг» Ашинова, а власти отрицали свою причастность к его деятельности.

Вторая российская экспедиция в 1889 году была менее масштабной, но на этот раз официальной: в Эфиопию послал делегацию киевский митрополит. В ее составе значился дипломат Виктор Машков, который предложил военную помощь новому императору Менелику II, рассчитывая в обмен на концессию российской гавани в Красном море. Машков вновь поехал в Эфиопию в 1891 году, официально с «географической миссией» – но при этом он привез партию оружия, предназначавшегося для борьбы против итальянцев. Православная церковь направила миссию во главе с Александром Елисеевым и священником Патером Ефремом для изучения возможности сотрудничества – или даже объединения – обеих церквей. Менелик II, основатель современной Эфиопии, не проявил никакого интереса к религиозной стороне дела, однако живо заинтересовался возможностью российской помощи в его борьбе с Италией.

В группе Елисеева был еще один авантюрист, казак Николай Леонтьев. Без официального на то разрешения по возвращении он привез к царю целую эфиопскую дипломатическую делегацию. Рассказывая в Петербурге о воображаемых богатствах Эфиопии, Леонтьев пытался сколотить группу поселенцев и найти финансовых покровителей для своей затеи. Свою цель он определил так: основать в Эфиопии миссию Русской православной церкви и помочь этой стране защититься от итальянского колониализма. В конец концов, винтовки, военные советники и русская миссия Красного Креста прибыли лишь после того, как эфиопы сами разбили итальянцев при Адуа. Впрочем, они помогли дальнейшему расширению эфиопской империи. Леонтьев стал называть себя «граф Абай», раздражая эфиопов в Аддис-Абебе своим заносчивым поведением. Чтобы избавиться от Леонтьева, Менелик назначил его губернатором юго-западных провинций, а позднее выслал из страны за то, что тот без спроса начал военные действия.

Другие российские авантюристы, а также ученые и благочестивые православные христиане отправились в Эфиопию около 1900 года. Страна была привлекательной не только как экзотическая, но и как близкая по духу: в ней видели важное стратегическое значение. Такое переплетение разных интересов отразилось на биографиях нескольких людей. Так, например, русский офицер Евгений Сенигов остался в Эфиопии в качестве художника, рисовавшего африканские пейзажи. В русской миссии Красного Креста состоял Александр Булатович, высокопоставленный офицер, который позже стал монахом и под именем иеросхимонаха Антония основал еретическое движение имяславие. Он пытался создать русский православный монастырь на острове в озере Хорошал, но ему не удалось обеспечить концессию на земельный участок. Еще один персонаж русско-эфиопского сюжета, казак Алексей Сучков, был отправлен в Эфиопию, где находился с 1903-го по 1907 год, после чего вернулся в Россию, прихватив с собой диких животных для московского зоопарка. Эти и другие путешественники привезли в Россию большую коллекцию эфиопских артефактов, по сей день хранящуюся в петербургской Кунсткамере. Эфиопия становилась все более популярна в России. Для поддержки Эфиопии в ее противостоянии западному колониализму собирали деньги. Николай Гумилев побывал в Эфиопии дважды и написал стихи об Африке. Именно в этом контексте сложился миф об эфиопских корнях Пушкина. На самом деле его прадед Ганнибал был молодым рабом с южных берегов озера Чад, подаренным царю османским султаном[5].

Вместе с тем, судя по тому, что показывают скудные эфиопские источники, Менелик II к русским относился не столь романтически. Чтобы сохранить независимость Эфиопии, ему был необходим импорт новых военных и гражданских технологий и помощь их носителей. Эфиопский император видел в России, во-первых, источник поставок современного оружия, во-вторых, державу, не заинтересованную в колониальном захвате африканских территорий. Еще один немаловажный фактор: и Россия, и Эфиопия были абсолютными монархиями – в отличие от прочих европейских стран, так что Россия казалась для Менелика более подходящим местом для отправки на учебу молодых эфиопов, чем республиканская Франция. Первая партия эфиопских студентов приехала в Санкт-Петербург накануне 1900 года. Среди них был Такла Наварят, который после многих лет изучения в России военного дела и техники стал министром финансов Эфиопии. Такла Наварят написал первую конституцию страны, и он же от имени Эфиопии выступал в Лиге Наций после того, как Италия снова вторглась в страну в 1935 году[6].

Советский Союз и Эфиопия при Хайле Селассие

Советский Союз был единственной крупной державой, которая поддержала Эфиопию во время вторжения Муссолини в 1935 году (в СССР был даже снят фильм «Абиссиния»). Впрочем, присутствие большого числа русских белоэмигрантов в качестве влиятельных советников при императорском дворе в Аддис-Абебе препятствовало налаживанию более тесных контактов в то время. Дипломатические отношения были установлены только в 1943 году.

Как известно, во время войны Московскому патриархату разрешили возобновить контакты с христианами за рубежом, что должно было помочь выполнению дипломатических задач советского государства. Церковные сановники были отправлены на территорию Болгарии, Ирана, в Палестину, Египет и Антиохию. Эти поездки также возобновили связи между православными церквями. Для Сталина роль СССР как защитника православных христиан была важным геополитическим ресурсом. После войны автокефальная церковь в Польше и украинская униатская церковь были насильственно включены в состав русской церкви. Советское государство и РПЦ имели здесь общие интересы. Кремлю была нужна церковь для укрепления своего режима на территории Восточной Европы. РПЦ выиграла от присоединения православных церквей и переориентации греко-католической (униатской) церкви с Рима на Москву[7].

В 1946 году в Московской патриархии был создан Отдел внешних церковных связей, ставший эффективным средством советской пропаганды и дополнительным дипломатическим каналом в странах с православным населением, в первую очередь в Греции (будущем члене НАТО) и в странах Ближнего Востока. В мае 1946 года во время празднования тысячелетнего юбилея Святого Иоанна Рыльского в болгарском Рыльском монастыре бывший генеральный секретарь Коминтерна Георгий Димитров предложил превратить Москву – этот некогда «Третий Рим», а ныне столицу мирового коммунизма – в подобие православного Ватикана. Димитров объяснил верующим рамки, в которых церковь может продолжать существовать в коммунистическом обществе, представив «большую Русскую православную церковь» образцом, которому они должны были следовать. Руководители русских и болгарских церквей продемонстрировали свою лояльность Сталину. Неудивительно, что церкви за пределами досягаемости Красной армией не выражали особого интереса к идее православного Ватикана под коммунистическом руководством, так что после смерти Сталина эта тактика изменилась[8].

Новый первый секретарь ЦК КПСС Хрущев сделал немало, чтобы покончить с изоляционизмом советского лагеря и распространить влияние за его пределы. В годы его правления были установлены (или нормализованы) связи со странами со значительными православными меньшинствами – Египтом, Индией и Югославией. В самом СССР при Хрущеве новая антирелигиозная кампания 1950–1960-х годов затронула верующих всех конфессий, но не институции РПЦ. Напротив, руководство церкви все более привлекалось к сотрудничеству с государством. На международном уровне православные священники стали полезным инструментом советской внешней политики. В Восточной Европе РПЦ была призвана ослабить влияние католической церкви. В странах «третьего мира» контакты с местным духовенством были использованы для распространения советского влияния.

Позиция Москвы в отношениях с Эфиопией в 1950–1960-е годы отражала изменения в советской политике в отношении к странам «третьего мира» после смерти Сталина. Главы государств за пределами влияния Запада в то время рассматривались как потенциальные союзники – вне зависимости от их политической ориентации. Хайле Селассие, (как было принято считать, модернизатор Эфиопии) объявил себя прямым потомком Соломона. Эфиопская православная церковь владела примерно третью земли в стране и мало интересовалась благополучием своей крайне бедной паствы. Все это не помешало установлению дружественных отношений между СССР и Хайле Селассие. В 1956 году Хайле Селассие посетил СССР, его наградили орденом Суворова и дали немалый кредит в 400 миллионов рублей. Совинформбюро начало вещание программы «Радио Москвы» на амхарском языке и инициировало перевод на него русской литературы. Советские учителя основали политехническую школу в Бахр-Даре, а советские инженеры построили нефтеперерабатывающий завод в Ассабе[9].

В большей степени, чем в других странах «третьего мира», СССР использовал православную церковь в своих отношениях с Эфиопией, продолжая тем самым традиции Российской империи. Эфиопский патриарх Теофилос был приглашен в Советский Союз в 1959 году; высокопоставленные делегации РПЦ посетили Эфиопию в 1959-м, 1962-м, 1966-м и 1969 годах. Русский патриарх Пимен приезжал в Эфиопию в 1974-м. Всемирный Совет церквей в Женеве предоставлял платформу, на которой русские и эфиопские священнослужители могли общаться между собой. Восточные и древние православные церкви сближались; в 1960-х годах на серии международных встреч в Орхусе, Бристоле и Женеве обсуждался вопрос об «общем причастии» (первые подобные попытки предпринимались еще в XIX веке). После Всемирного Совета Церквей в Аддис-Абебе в январе 1971 года представители РПЦ встретились с Хайле Селассие и некоторыми эфиопскими епископами. В результате было принято решение направить в СССР эфиопских студентов, изучавших богословие[10].

Обучение эфиопских студентов-богословов в СССР было организовано и профинансировано Русской православной церковью, под эгидой ленинградского митрополита Никодима (Ротова), близко связанного с КГБ и впоследствии ставшего президентом Всемирного Совета Церквей. Эфиопская православная церковь во время правления Хайле Селассие послала на родину научного коммунизма около 25 студентов для получения образования в двух семинариях – в Ленинграде и Загорске. Для РПЦ приглашение африканских студентов позволило продемонстрировать поддержку ей советской внешней политики и таким образом поддержать существование собственных семинарий и академий, постоянно находившихся под угрозой закрытия. По воспоминаниям студентов, видимого участия советского или эфиопского государства в одобрении и финансировании этой программы не было. «Там никого идеологически не обрабатывали», – вспоминает один студент, описывавший опыт своего пребывания в СССР как «полностью положительный». По возвращении в Эфиопию студенты заняли определенные позиции в церковной иерархии – среди них Абба Хабте Селассие, учившийся в Ленинграде и ставший начальником Отдела внешних связей Эфиопской православной церкви[11].

Зеркало России: Эфиопская православная церковь и коммунистический режим Дерг

Хайле Селассие, Рас Тафари, царя царей Эфиопии, Льва-Завоевателя от колена Иудейского, избранника Бога, свергло народное восстание в 1974 году. Возмущение, в частности, вызвало то, что власти ничего не сделали, когда в стране начался голод, унесший жизни 200 тысяч человек. Образованные горожане, а также студенты, многие из которых принесли марксистские идеи из университетов Европы и США, вышли на улицы. Постепенно военные взяли власть. В сентябре был создан временный военно-административный совет, Дерг, во главе которого оказался Тафари Бенти (он был православным). Подобно тому, что происходило в России после свержения царя в феврале 1917 года, новые правители – коалиция либералов, консерваторов и революционных коммунистов – объявили о проведении широкой земельной реформы и об отделении церкви от государства. Патриарх Теофилос протестовал против назначения новых священников, многие из которых настаивали на более активном участии церкви в социальных вопросах, в то время как другие, получившие образование в соцстранах, активно участвовали в реформировании церкви после революции. Так эфиопская церковь оказалась втянутой в конфликт между старыми элитами и реформаторами, аналогичный борьбе между Тихоном и обновленцами, развернувшейся в России за полвека до этого.

Советский Союз не принимал участия в ранней фазе эфиопской революции. Первый контакт между Дерг и Кремлем состоялся при участии делегации РПЦ в Аддис-Абебе. Отношения укрепились, только когда левые радикалы, группировавшиеся вокруг генерала Менгисту Хайле Мариама, расчистили себе путь к власти. В начале 1975 года делегация Дерг прибыла в Советский Союз для проработки условий будущего союза. Когда в 1977-м Менгисту Хайле Мариам установил абсолютную власть в стране, он уже имел полную поддержку Кремля. Новый этап отношений СССР с «желтой жаркой Африкой» возродил старое русское увлечение Эфиопией. Публикация и переиздание книг о русских путешественниках в эти края подпитывала имперскую романтику[12]. Однако на геополитическом уровне СССР столкнулся с дилеммой, так как он предоставлял военную поддержку также и главному сопернику Эфиопии в Африканском Роге, Сомали, в обмен на возможность использовать сомалийский порт в Красном море[13].

В то время, как СССР пытался возродить старую идею всеправославной антизападной солидарности с Эфиопией, новые коммунистические правители в Аддис-Абебе черпали вдохновение в советской религиозной политике. Площадь Мескаль (Площадь Креста) стала площадью Революции, а государственные школы заменили уроки морали (их обычно вели православные священники) марксизмом-ленинизмом. Вскоре книжные магазины во всей Эфиопии начали продавать переводы антирелигиозных сочинений Георгия Плеханова. Преследование верующих не достигло уровня советских 1920-х, но многие эфиопские монастыри и храмы стали музеями, а религиозная литература и церковные владения были конфискованы. Верующим могли отказать в продовольственных карточках, их могли уволить с работы и даже убить.

Патриарх Теофилос был арестован в феврале 1976 года, уличен в растрате и заменен Аббой Мелаку (под именем Абуна Такла Хайманот), необразованным, но ориентированным на социальные реформы, популярным монахом из сельской местности. Во внутреннем документе Дерга говорилось:

«Настоящий патриарх Эфиопской православной церкви происходит из угнетенного класса. Эти люди не очень образованны. Поэтому ими можно манипулировать, сделав невольным инструментом антирелигиозной кампании. Патриархат уже заявил, что сам Христос распространял социализм. […] Нам необходимо выбирать священников и церковных работников, которые смогут распространить эту иллюзию совместимости христианства с коммунизмом, и продвигать их в ближний круг руководства патриарха»[14].

Ситуация стала неопределенной, когда Всемирный Совет Церквей, в который входили представители Русской православной церкви, начал расследовать судьбу Теофилоса. РПЦ в знак протеста остановила свою программу студенческих стипендий, но безрезультатно. Теофилос был казнен вместе с сотнями представителей старой элиты императорской Эфиопии. Аресты христиан и даже казни были в порядке вещей. Погибли епископ Самуил (молодой глава религиозной консультативной группы в начальный период работы Дерг, который изучал богословие в Болгарии) и многие другие иерархи. Менгисту Хайле Мариам публично поддержал расправы, ссылаясь на опыт русской революции и на необходимость ответить «красным террором» на «белый». И так же, как в Советском Союзе 1930-х, террор уничтожал и самих лидеров революции, в том числе Тафари Бенти и популярного военного Атнафу Абате[15].

Война за Огаден (1977–1978) – смена курса

Хотя политический курс Менгисту Хайле Мариама, в том числе и в отношении церкви, напоминал ленинский и сталинский, СССР в середине 1970-х практически не влиял на ход событий в Эфиопии. Кремль подписал секретное соглашение с Менгисту Хайле Мариамом в мае 1977 года, но не вмешивался – надо сказать, в довольно хаотическое – развитие событий внутри Эфиопии. Положение дел изменилось во время войны за Огаден. Вначале в Тигре, Эритрее и Огадене вспыхнули восстания оппозиции; режим Менгисту Хайле Мариама оказался на грани краха, когда сомалийская регулярная армия, оснащенная советским оружием, напала на Эфиопию летом 1977 года – это была часть плана создания так называемого «Большого Сомали»[16]. После неудачных попыток содействовать прекращению огня Кремль перестал поддерживать Сомали и начал широкомасштабную военную помощь Эфиопии.

СССР послал в Эфиопию около тысячи советников, по воздушному мосту поставил оружие примерно на миллиард долларов, Куба направила почти 12 000 солдат и 6000 советников; поддержать эфиопскую армию прибыл даже батальон из Южного Йемена. Эфиопии удалось остановить сомалийское наступление. Сложно сказать, почему Москва предпочла в качестве союзника Эфиопию, а не Сомали – ведь первая не могла предложить СССР взамен ровным счетом ничего из того, что Сомали уже гарантировал. Определенную роль в этом сыграла традиция солидарности с Эфиопией и представления о некоей культурной близости между двумя странами. Генерал-лейтенант Петр Чаплыгин, главный советский военный советник Менгисту Хайле Мариама, вспоминал: «Нам дали три задачи: спасти социалистическую революцию, сохранить целостность государства, а также сохранить традиционную дружбу между нашими странами». Успешное военное вмешательство Кремля в Эфиопии способствовало – наряду с другими факторами – концу «разрядки» с Соединенными Штатами, но оно же укрепило позиции СССР как мировой державы[17].

В последующие годы соцстраны немало помогали Эфиопии. Спецслужбы ГДР и северокорейские военные отправляли туда консультантов. Официальные советско-эфиопские договоры были подписаны в 1978 году; крупные проекты в области промышленности, образования и сельского хозяйства реализованы при содействии СССР. В Мелка Вакена была построена крупнейшая ГЭС в Эфиопии. В СССР приехали учиться более двадцати тысяч эфиопов, так что теперь наступили времена, когда эфиопским студентам-богословам уже пришлось терпеть еженедельные политучения[18].

Изменение политики эфиопского режима в отношении церкви в ходе войны с Сомали – еще одна яркая параллель с историей СССР. Дерг, ослабленный внутренней оппозицией и сепаратистскими движениями, остро нуждался в мерах по укреплению единства общества. Подобно Сталину после нападения немцев, Менгисту Хайле Мариаму пришлось остановить террор внутри страны и разыграть карту «народного единства». И так же, как Сталин, эфиопский диктатор укрепил свою власть, используя «традиционные ценности» – православную церковь и национальную культуру, – впрочем, подминая их под себя. Так же, как РПЦ, эфиопская церковь увидела в смене государственного курса шанс не только выжить, но и обеспечить свой контроль над некоторыми провинциями. Эритрея со своей собственной автокефальной традицией оказалась для Эфиопии тем, чем Западная Украина была для РПЦ; и теперь появилась возможность полностью подчинить эритрейскую паству себе, сотрудничая с коммунистическим режимом[19].

Свидетельства высокопоставленных членов Дерг и многочисленные встречи эфиопских и русских священников показывают, что РПЦ дала совет своим африканским братьям по вере сотрудничать с коммунистическом государством. Эфиопские священники охотно приезжали в СССР на совещания международных религиозных лидеров, посвященные «борьбе за мир». Летом 1977 года в Москве представитель Эфиопской церкви публично объявил, что в Советском Союзе свобода религии не находится под угрозой со стороны государства. Год спустя в Москву отправился новый патриарх Эфиопской православной церкви Такла Хайманот; выступая там, он назвал внутрицерковную оппозицию «сторонниками старого режима». В 1978 году на межрелигиозном семинаре в Аддис-Абебе патриарх утвердил декларацию из девяти пунктов, выразив полную поддержку правительству, в частности, в отношении войны против Сомали и повстанцев на севере страны. Наблюдатель от Всемирного Совета Церквей отметил: «Очевидно, что патриарх пришел к такой позиции под сильным влиянием [...] своего пребывания в России и Польше»[20].

В 1979 году, в то время как Советский Союз вторгся в Афганистан, Гэс Саломон Габра Селассие был назначен на должность генерального администратора Эфиопской православной церкви. Будучи восторженным сторонником Дерг, изучавшим богословие в ленинградской Академии с 1967-го по 1970 год, он, используя цитаты из Библии, воспевал строительство социализма в СССР, а также отрицал факты преследования верующих в Советском Союзе. Так же, как обновленцы в советские 1920-е, как иерархи РПЦ в годы «холодной войны», эфиопские церковные власти защищали политику коммунистической власти. Как и в СССР, некоторые священники выступали против официального курса, но инакомыслящие немедленно становились жертвами «революционной справедливости» (говоря попросту, их убивали), а других отстраняли от священства и бросали в тюрьмы[21].

Митрополит Сирийской православной церкви в Индии Павел Мар Григорий сообщал из Эфиопии в марте 1978 года: «Как ни странно, в светской социалистической Эфиопии на всех крупных общественных церемониях патриарх [выступает на стороне] главы государства. Правительство по-прежнему назначает руководителя церкви». А один из делегатов Всемирного Совета Церквей был в ужасе от деятельности Гэс Саломона в Эфиопии:

«На кону наша вера и свобода веры. Наш брат из православной церкви продемонстрировал чрезвычайную гибкость. Раньше геэз был священным языком церкви, потом амхарский, а теперь кажется, что русский скоро будет канонизирован»[22].

Жесткий государственный контроль над Эфиопской православной церковью продолжался до самого конца коммунистического правления. Такла Хайманот, боровшийся за выживание церкви, умер в 1988 году. Его преемник Абуна Меркориос, имевший тесные связи с Дерг во время «красного террора» в провинции Гондар, еще более укрепил сотрудничество церкви с властью. Меркориос продержался до падения Менгисту в 1991 году, после чего бежал в США.

***

В отличие от католических и протестантских церквей, православные церкви редко проявляли себя в качестве оппозиционной силы в условиях господства коммунистических режимов. В XX веке в России и Эфиопии православное духовенство придерживалось государственнических и «патриотических» взглядов независимо от идеологической ориентации власти. В обеих многонациональных империях православные элиты были носителями националистических настроений еще с XIX века. На основе этой совместной (безусловно, сконструированной) православной идентичности Россия культивировала дружбу с Эфиопией начиная с дореволюционных времен. Русские священнослужители и многие верующие чувствовали солидарность с «африканскими братьями по вере». В советские времена – несмотря на глубокие изменения – «особые связи» остались. Как и Российская империя, СССР оказывал военную и военно-техническую помощь Эфиопии, а также помогал образовывать специалистов в разных областях – от богословия до медицины и инженерного дела. Обоснованием такого – довольно спорного, как мы видели, – выбора в пользу режима Менгисту Хайле Мариама отчасти стали ссылки на эти «особые связи» между двумя странами.

[1] Большинство академических исследований истории и настоящего состояния Русской православной церкви рассматривают ее деятельность исключительно в пределах России: Wessel M.S. (Ed.). Nationalisierung der Religion und Sakralisierung der Nation im östlichen Europa. Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 2006; Chumachenko T. Church and State in Soviet Russia. Russian Orthodoxy from World War II to the Khrushchev Years. London: Routledge, 2002; Pospielovsky D. The Orthodox Church in the History of Russia. New York: St. Vladimir’s Seminary Press, 1998. Некоторые из этих авторов описывают отношения с другими православными церквями, но не с эфиопской. Единственная работа, в которой делаются некоторые параллели между советским и эфиопским опытом, принадлежит православным богословам: Persoon J. Spirituality, Power and Revolution. Contemporary Monasticism in Communist Ethiopia. With an Overview of the Orthodox Church during Communism by Vásclav Ježek. Volos Academy for Theological Studies, 2014.

[2] Бурнакин А. О судьбах славянофильства. Петроград, 1916. С. 11–14.

[3] Bayly C. The Birth of the Modern World 1780–1914. Global Connections and Comparisons. Oxford: Blackwell, 2004. P. 349.

[4] Wilson E. Russia and Black Africa before World War II. New York: Homes and Meier, 1974. P. 10–12; Успенский К. (Порфирий). Восток христианский. Богослужение абиссинцев. Киев: Издательство Киевской духовной академии, 1869; Он же. Абиссинцы, их церковь и религиозные обряды. Киев: Издательство Киевской духовной академии, 1866.

[5] Nepomnyashchy T.C., Svobodny N., Trigos L. Under the Sky of My Africa. Alexander Pushkin and Blackness. Evanston: Northwestern UP, 2006; Matusevich M. No Easy Row for a Russian Hoe. Ideology and Pragmatism in Nigerian-Soviet Relations. 1960–1991. Trenton: Africa World Press, 2003. P. 16–18.

[6] Итальянские оккупанты уничтожили большинство эфиопских политических архивов в 1930-е годы. Соответственно, источники более ранних периодов довольно скудны и неточно датированы: Хренков А. Российско-эфиопские отношения в XIX – начале XX в. Москва, 1998; Rollins P.J. Russia’s Ethiopian Adventure 1888–1905. Syracuse: Syracuse University, 1967; Jésman C. The Russians in Ethiopia. An Essay in Futility. London: Chatto and Windus, 1958; Zaghi C. I Russi in Etiopia. Napoli, 1972–1973; Краснов П. Казаки в Абиссинии. Дневник начальника конвоя Российской Императорской Миссии в Абиссинии. Санкт-Петербург, 1898; Елец Ю. Император Менелик и война его с Италией. По документам и походным дневникам Н.С. Леонтьева. Санкт-Петербург, 1898; Волгин А. В стране черных христиан. Санкт-Петербург, 1895; Ascinoff N. La Spedizone Ascinoff nel Mare Rosso. Roma, 1887; Болотов В. Несколько страниц из церковной истории Эфиопии. К вопросу о соединении абиссин с православной церковью // Христианское чтение. 1888. № 3-4. P. 450–469.

[7] Stricker G. Religion in Russland. Darstellung und Daten zu Geschichte und Gegenwart. Gütersloh: Gütersloher Verlagshaus, 1993; Anderson P. The Orthodox Church in Soviet Russia // Foreign Affairs. 1961. № 2. P. 299–311.

[8] Metodiev M. Between Faith and Compromise. The Bulgarian Orthodox Church and the Communist State (1944–1989). Sofia: Institute for Studies of the Recent Past, 2010; Stricker G. Op. cit. S. 97.

[9] Reform Breeze Stirs in Ethiopia. Swirls about Selassie’s Palace // New York Times. 1961. August 11.

[10] Eide O. Revolution and Religion in Ethiopia. A Study of Church and Politics with Special Reference to the Ethiopian Evangelical Church Mekane Yesus 1974–1985. Stavanger: Misjonshogskolens forlag, 1996. S. 33; Известия. 1974. 26 января.

[11] Интервью с Абуна Тимотиосом, деканом Богословского колледжа Святой Троицы, студентом богословия в Советском Союзе с 1966-го по 1974 год. Аддис-Абеба, 11 июля 2014 года.

[12] Лукницкая В. Пусть будет земля. Повесть о путешественнике А.В. Елисееве. М., 1985; Артамонов Л. Через Эфиопию к берегам Белого Нила. М., 1979; Кацнельсон И., Терехова Г.И. По неизведанным землям Эфиопии. М.: Наука, 1975.

[13] Ghebresillasie G. Kalter Krieg am Horn von Afrika. Regional-Konflikte. A?thiopien und Somalia im Spannungsfeld der Superma?chte 1945–1991. Baden Baden: Nomos, 1999. S. 156–186; Raiser K. Report on a Visit to Ethiopia. October 13–20, 1974. World Council of Churches (WCC) Archives. P. 848. General Secretariat. Dr. K. Raiser. Ethiopia.

[14] Provisional Military Government of Socialist Ethiopia, Ministry of Information & National Guidance: The Anti-Revolutionary Nature of Religion [перевод директивы правительства в амхарском языке для всех политических кадров]. WCC-archives. 42.4.023. General Secretariat. Были некоторые споры о подлинности этого документа, который контрабандным путем привез из страны и переводил Абуна Матевос, архиепископ Эфиопской православной церкви в Иерусалиме (и патриарх Эфиопской православной церкви с 2013 года).

[15] Festnahmen im Gottesdienst. Christenverfolgung in Äthiopien. Mengistu setzt weiter auf Terror. Auch Piloten erschossen // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1979. 20 januar; Letter by Philipp Potter to Fidel Castro (13.10.1978). WCC-archives. 42.3.003. General Secretariat.

[16] Ghebresillasie G. Op. cit. S. 156–186.

[17] Цит. по: Westad O.A. The Global Cold War. Third World Interventions and the Making of Our Times. Cambridge: Cambridge University Press, 2006. P. 279; более прагматичное объяснение, см. в: Митрохин Н. Элита «закрытого общества». МГИМО, международные отделы аппарата ЦК КПСС и просопография их сотрудников // Ab Imperio. 2013. № 4. С. 178.

[18] Интервью с эфиопским православным богословом, учившимся в Загорске в 1981–1986 годах (Аддис-Абеба, 10 июля 2014 года).

[19] Donham D. Marxist Modern. An Ethnographic History of the Ethiopian Revolution. Oakland: University of California Press, 1999. P. 130, 143.

[20] Kaplan S. The Ethiopian Orthodox Tawahedo Church // Leustean L. (Ed.). Eastern Christianity and the Cold War, 1945–1991. New York: Routledge 2010. P. 306; World Council of Churches Memorandum, W. Schmidt to K. Raiser. Brief Account of My Visit to Ethiopia. 08.12.1978. WCC-archive. P. 848. General Secretariat, Dr. K. Raiser, Ethiopia.

[21] Larebo H. The Ethiopian Orthodox Church // Ramet P. (Ed.). Eastern Christianity and Politics in the Twentieth Century. Durham: Duke University Press, 1988. P. 396.

[22] Eide O. Revolution and Religion in Ethiopia. A Study of Church and Politics with Special Reference to the Ethiopian Evangelical Church Mekane Yesus 1974–1985. Stavanger: Misjonshogskolens forlag, 1996. Р. 206.

Неприкосновенный запас 2016, 3(107)

Россия. Эфиопия > Внешэкономсвязи, политика > magazines.gorky.media, 25 июня 2016 > № 1900925

Николай Митрохин

От конфронтации к сотрудничеству: «европейская политика» РПЦ в XXI веке

Николай Александрович Митрохин (р. 1972) – научный сотрудник Центра восточноевропейских исследований университета Бремена. Автор книг «Русская партия: движение русских националистов в СССР» (2003), «Русская православная церковь: современное состояние и актуальные проблемы» (2004), опубликованных в серии «Библиотека “НЗ”».

Отношения Русской православной церкви (РПЦ) с европейскими странами и крупными европейскими церквями на протяжении ХХ–ХХI веков развивались противоречиво. Они сильно зависели как от общеполитической конъюнктуры в отношениях России/СССР с Западом, так и от внутренних процессов в самой церкви. Близкие – чаще всего родственные – отношения европейских монархов до Первой мировой войны содействовали активному строительству православных храмов в Европе и началу участия Русской церкви в экуменическом движении. Эти отношения были прерваны Первой мировой войной, спровоцировавшей истерические ксенофобские кампании во враждующих лагерях.

В 1920–1930-е годы в Европе оказалось огромное количество русских православных, бежавших от советской власти. Им оказывали помощь многие западные христианские организации. В каком-то смысле этот опыт стал одной из причин возникновения «европеизированного» русского православия в лице Русского студенческого христианского движения и Архиепископии православных русских церквей в Западной Европе – Экзархата Вселенского Патриархата, существующего и по сей день. Сейчас он насчитывает около 65 приходов, большая часть которых (около 40) находится во Франции[1].

Тогда же зародился и другой вариант эмигрантского русского православия, задачей которого было скорее сохранение и отстаивание собственной особости. Его сторонники объединились в структуру, известную под названием Русская православная церковь за рубежом (РПЦЗ), которая в настоящее время насчитывает в странах Европейского союза около 110 приходов, из которых 62 приходятся на Германию (на май 2016 года)[2], 10 – на Францию и Великобританию и примерно по 7–8 на Австрию и Швейцарию[3]. РПЦ, под давлением советских властей длительное время осуждавшая западные церкви и «капиталистический мир» как таковой, принялась устанавливать систематические связи с этими церквями только в начале 1960-х. Отношения Московской патриархии с западноевропейскими партнерами постепенно улучшались, достигнув пика в 1988–1993 годах. Тогда западноевропейские партнеры, прежде всего крупные европейские церкви, жертвовали немалые средства на возрождение православия в России и на гуманитарную помощь (распределявшуюся в основном через структуры РПЦ).

Однако уже к 1994–1995 годам ситуация резко изменилась. Восстанавливающиеся православные приходы в изменившейся экономической ситуации перестали остро нуждаться в гуманитарной помощи, а выделяемые в ее рамках материальные ресурсы попросту не доходили до простых клириков, оставаясь в руках руководства церкви. Рядовых священников и мирян все больше раздражало любое упоминание о западных христианах, в которых они стали видеть прежде всего людей, пришедших в годы перестройки в Россию, пытающихся построить в ней свои религиозные организации и «перекупить» часть паствы. В то же время курс руководства РПЦ на укрепление собственной власти столкнулся с внутрицерковной оппозицией. Для рядового духовенства и монашества, а также части церковных публицистов, недовольных резким усилением власти епископата в начале 1990-х годов (и вспыхнувшими в результате многочисленными административными и финансовыми конфликтами), было проще обвинить руководство РПЦ в филокатолицизме и сотрудничестве с еретиками-православными, чем обосновывать свои – объективно демократические – требования по отстаиванию прав приходов и духовенства на разумную самостоятельность и возможность распоряжаться собственными ресурсами. Да и пастве подобные обвинения были ближе. Руководство Московской патриархии ответило на это резким сокращением контактов с западными церквями и усилением антикатолической и антипротестантской риторики – тем более оно и само было недовольно резким увеличением инославных христианских конфессий и общин в стране. Особое ее возмущение вызывали малочисленные, но пугающие своей моральной силой католики, которых хорошо воспринимала русская либеральная интеллигенция[4].

В начале 2000-х отношения РПЦ с Западной Европой и западными церквями пришли к наихудшей позиции за последние десятилетия. Из России высылались католические и протестантские священники с иностранными паспортами, обвинения в «духовной агрессии» стали общим местом в риторике представителей РПЦ и были широко представлены в российских медиа, западные церкви свернули почти все свои программы в России и уже начали разрывать налаженные контакты со структурами РПЦ внутри Европы. В частности, РПЦ столкнулась с прецедентами разрыва договоров об аренде ранее сдавшихся ей в европейских странах храмов.

Однако в середине 2000-х годов ситуация внезапно изменилась и РПЦ начала активный «флирт» с западноевропейскими христианскими церквями, прежде всего с католической, несмотря на весьма сдержанную ответную реакцию. Что же случилось в это время? В предлагаемой статье мы попытаемся рассмотреть объективные и субъективные причины, по которым РПЦ отказалась от конфронтации (прежде всего с Римско-католической церковью), а также методы, которые РПЦ применяет для нормализации отношений, и те задачи, которые она пытается реализовывать в настоящее время в странах ЕС.

Причины поворота 2005 года в отношениях РПЦ и римо-католиков

Самый очевидный ответ на этот вопрос – смерть 2 апреля 2005 года папы Иоанны Павла II. В представлении РПЦ именно он был ответствен за недружественную политику Ватикана в отношении Московской патриархии в 1990-х – начале 2000-х годов. По мнению РПЦ, этот курс включал в себя «разгром православия на Западной Украине» (на самом деле процесс возрождения и легализации Украинской греко-католической церкви, общины которой вернули себе большинство принадлежавших им до 1946 года храмов), открытия новых католических епархий на постсоветском пространстве и папские визиты в страны (Украину, Казахстан), которые Московская патриархия считала своей «канонической территорией». Причины подобного поведения Иоанна Павла II объяснялись его польским происхождением, что в понимании русских националистов (к которым принадлежит практически все руководство и большинство духовенства РПЦ), побуждало его к злокозненным действиям против русских. Недовольство РПЦ вызывали и другие инициативы Иоанна Павла II, расцениваемые как либеральные, особенно его примирение с иудаизмом – понимаемое многочисленными антисемитами из числа епископата, духовенства и мирян как «предательство христианства». Вполне вероятно, что играли свою роль и такие чисто психологические факторы, как зависть к популярности Иоанна Павла II во всем мире, равно как и внутри «канонической территории», где папа собирал на свои службы миллионные аудитории, о чем любому главе РПЦ оставалось (и остается) только мечтать.

Совсем по-иному смотрели на нового папу – Бенедикта XVI. Он рассматривался руководством Московской патриархии как консервативный немец, что было хорошо и с точки зрения его (предполагаемого) мировоззрения, и даже с точки этнического происхождения. Патриарх Алексий II (Ридигер) тоже имел немецкие корни, и вообще все немецкое высоко котировалось в российских элитах – достаточно вспомнить президента-германофила Владимира Путина. Кроме того, Бенедикт XVI изначально занял пассивную позицию по поводу деятельности католической церкви в странах Восточной Европы, посвятив годы своего папства прежде всего теологическим вопросам и усилению внутрицерковной дисциплины.

Все это дало РПЦ повод заявить о том, что в Европе, наконец-то, найден правильный партнер. Однако тут следует отметить и иные – как мне кажется, более серьезные – факторы и причины «смены курса» в 2005-м.

Эмиграция русскоязычных в Евросоюз и расширение инфраструктуры РПЦ

К середине 2000-х отношения РПЦ с Западной Европой перешли на качественно новый уровень вне всякой связи с личностями патриарха или папы. Самым главным фактором развития стало открытие во время перестройки границ СССР, что обеспечило массовую эмиграцию из страны. Значительная часть этой эмиграции осела в Западной Европе. В первую очередь это была примерно двухмиллионная община русских немцев и их русскоговорящих родственников, а также этнических евреев (и их родственников), переселившаяся в Германию в основном в 1988–2000 годах. На рубеже 1990–2000-х годов адаптировавшись на новом месте жительства и решив первоочередные социальные вопросы, они начали создавать небольшие православные общины по всей территории ФРГ. Ускорение этому процессу придал тот факт, что вместе с немецкими женами в страну въехали десятки православных священников (преимущественно русских и украинцев по своим этническим корням), получивших «отпускные» грамоты от своих епископов и намеревавшихся продолжить свою деятельность на новом месте.

В странах Южной Европы – прежде всего в Италии, Испании и Португалии – православные общины создавались главным образом для временных рабочих из Украины и Молдовы, поэтому Московская патриархия была вынуждена направлять туда своих священнослужителей из этих стран. Так, например, число приходов РПЦ в Италии возросло с четырех на начало 1997 года до 50 на 2012-й[5].

Показательный пример дает нам история общины Николы Чудотворца в Амстердаме. Она существовала с 1960-х годов. На начало 1990-х она собирала на службы по пятнадцать человек, которых окормляли два священника. Однако после начала трудовой миграции середины 1990-х община начала расти. К 1995 году прихожане – их было уже 45 – купили первый храм. В 2002 году выходец из России, протоиерей Сергей Овсянников, служивший в приходе с конца 1980-х и женатый на голландке, сменил усопшего настоятеля-голландца, основавшего приход. В 2006 году община купила комплекс бывшего католического монастыря (как утверждается, исключительно на пожертвования прихожан). К 2008-му, согласно отчету одного из российских наблюдателей, на литургии присутствовали уже 150–180 человек, которых окормляли уже пятеро священников[6]. Всего число приходов и монастырей РПЦ в Бельгии и Голландии выросло с 17 на 1997 год до 29 на январь 2016-го[7]. Масштаб миграции из стран постсоветского пространства был столь велик, что православные общины были созданы в десятках новых мест – от Сицилии и Южной Франции до северонорвежских городов и Рейкьявика.

Вторым существенным институциональным фактором стал лавинообразный рост туризма с территории постсоветского пространства в Западную Европу. Часть туристического потока носила «паломнический характер», то есть была организована с православной мотивацией. В любом городском православном храме России реклама таких поездок занимала существенную часть информационных стендов. Обычно подобные поездки включали в себя посещение общехристианских и католических святынь, осмотр достопримечательностей, отдых на курортах и – что немаловажно – закупку различной религиозной атрибутики (от четок до вина и масла) для личного использования и перепродажи. Хотя главными направлениями православного туризма на территории Европы были прежде всего Греция, Кипр и Италия (учитывая, конечно, что это страны Шенгенской зоны), у Московской патриархии, пытавшейся не только покровительствовать паломникам, но и зарабатывать на организации поездок, появлялись серьезные интересы в данной области. Например, в сентябре 2012 года оппозиционный парламентарий Дмитрий Гудков выяснил, что скромный паломнический отель в популярном у российских паломников немецком Трире, которым распоряжалась молодая пара – окончившая теологический факультет в Омске и перебравшаяся в Германию по «немецкой» линии эмиграции, – на деле принадлежит жене вице-спикера Государственной Думы России, активного лоббиста интересов РПЦ Андрея Исаева[8].

Третьим институциональным фактором, увеличивающим интерес РПЦ к Западной Европе, стала ее внезапная победа в середине 2000-х годов над основными религиозными конкурентами в регионе. В первую очередь это касалось поглощения РПЦЗ, а также серьезного урона, нанесенного Архиепископии православных русских церквей в Западной Европе в 2010-е годы.

В 2005 году при посредничестве Владимира Путина РПЦЗ выразила согласие войти в состав РПЦ, сохранив свою структуру и органы управления. Причиной ее сговорчивости, на мой взгляд, стало осознание собственного поражения в конкурентной борьбе с РПЦ за роль «русской церкви зарубежья». Высокие обязательства, которые члены РПЦЗ налагали на себя, отталкивали или возмущали большинство тех представителей новой эмиграции, кто хотел хоть как-то участвовать в православной жизни. В результате новые приходы РПЦЗ – в отличие от РПЦ – создавать практически не удавалось. В старых же прихожане либо умерли, либо конфликтовали друг с другом, либо оказались под давлением той части «новых» эмигрантов, которые все-таки посещали данный приход: они не понимали и не принимали причин самостоятельного существования РПЦЗ[9]. Так, например, в Бремене, где живет автор этой статьи, небольшой приход РПЦЗ, существовавший довольно скромно, в конце 2000-х годов самоликвидировался, начисто проиграв конкуренцию приходу РПЦ.

Возможно, на решение об объединении повлиял и материальный фактор. Бедная и малочисленная эмигрантская церковь сумела вскоре после объединения приобрести в столичном Берлине территорию и комплекс зданий, в которых в 2008 году после ремонта открылся офис Берлинской епархии РПЦЗ.

Аналогичные проблемы характерны и для общины Архиепископии православных русских церквей в Западной Европе, где немногочисленные – и уже в основном немолодые – эмигранты, сумели благодаря сплоченности отстоять свои принципы[10] и адаптировать некоторое количество новых мигрантов. Однако они не сумели (или не захотели) развиваться и открывать новые приходы для новой эмиграции[11]. Примечательно, что даже на сайте Архиепископии содержится минимальный объем информации на русском языке, а основная ее часть дана на французском, в то время как у епархий РПЦЗ основная информация дублируется по-русски.

В результате РПЦ, занимавшая прежде во Франции и Южной Европе маргинальные позиции, получила возможность для стремительного роста. На это РПЦ бросила свои лучшие кадры. Священники, присылаемые в Европу из России, и по образованию, и по умению работать с прихожанами обычно намного превосходят оставшихся в стране, даже тех, кто занимает значительные должности. Нередко они используют приемы общинной практики эмигрантских русскоязычных церквей, в первую очередь это касается проведения совместной трапезы после литургии – обычай, который отсутствует в России и на Восточной Украине.

В начале 2010-х годов по числу приходов, общин и священников Корсунская епархия РПЦ обогнала Архиепископию православных русских церквей в Западной Европе практически во всех странах, за исключением Франции. На 2014 год Корсунская епархия, объединяющая приходы Франции, Испании, Португалии и Швейцарии, насчитывала 75 приходов и общин – а Архиепископия православных русских церквей в Западной Европе в целом насчитывала 60 приходов, расположенных по всему ЕС. Успех развития инфраструктуры РПЦ в Италии позволил в конце 2015 года создать там отдельную Богородскую епархию.

Если говорить о Франции, то разница в количестве приходов стремительно сокращается. У Архиепископии – около 40 общин. У Корсунской епархии в 2003 году насчитывалось всего 8 общин, а на январь 2015-го на сайте епархии содержались адреса 15 приходов и 11 евхаристических общин (плюс два монастыря, один скит и семинария, существовавшая в 2010–2015 годах)[12]. Побочным эффектом этой ситуации стало то, что правительство России сумело надавить на власти Франции и отсудить в 2011 году у общины Архиепископии наиболее ценный объект недвижимости – прекрасный храм и прихрамовую территорию в Ницце, а в 2016 году закрепило успех и отобрало там же еще несколько объектов недвижимости.

Вхождение стран Балтии в Евросоюз

Еще одним значимым фактором, приведшим РПЦ к необходимости «примирения с Европой» и усиленного участия в европейских делах, стало вхождение в 2004 году трех стран Балтии в Европейский союз. Таким образом сразу три епархии РПЦ (две из них, Латвийская и Эстонская, имеют статус автономных церквей) оказались на территории Евросоюза. Поскольку Московская патриархия относит Эстонию и Латвию, где проживает значительное количество русскоязычных, к своей «канонической территории», это стало важным предлогом для активизации деятельности РПЦ в бюрократических структурах объединенной Европы. Из церкви русскоязычных эмигрантов в Евросоюзе она превратилась в церковь «традиционного меньшинства». Помимо того, в эти же годы резко усилились контакты с ЕС у Молдовы и Украины, вошли в состав ЕС или стали претендентами на вступление «православные» страны, которые РПЦ традиционно считала если не своей сферой интересов, то своими партнерами (Болгария, Румыния). «Игнорировать Европу», что для РПЦ было характерно в предыдущие десятилетия, стало далее невозможно.

В сентябре 2006 года игумен Филарет (Булеков), представитель Русской православной церкви в Страсбурге, рассказывал о своих задачах так:

«Представительство Русской православной церкви принципиально отличается от представительства России тем, что не представляет интересы Церкви только в России. Мы представляем интересы всей Полноты Русской православной церкви, а они могут отличаться, скажем, в Украине, в Прибалтике или Молдове. Конечно, мы пока еще не достигли того уровня во взаимоотношениях с Советом Европы, когда могли бы с уверенностью утверждать, что представляем эти интересы во всей полноте»[13].

РПЦ как инструмент «мягкой силы»

Эти объективные и вызванные внутренними причинами факторы изменения отношений к Центральной, Южной и Западной Европе со стороны крупнейшей российской церкви дополнились в начале–середине 2000-х еще одним. Президент России Владимир Путин и второй в РПЦ после патриарха человек – митрополит Кирилл (Гундяев), отвечавший как раз за ее внешнеполитическую деятельность, – сошлись во взглядах по вопросу использования РПЦ для продвижения российских внешнеполитических интересов в мире, и прежде всего в Европе.

Путин и его ближайшее окружение стали всерьез рассматривать концепт «мягкой силы» в качестве реально работающего инструмента российской внешней политики. Одной из важных деталей этого инструмента с готовностью стала РПЦ. Внутри нее вырабатывалась программа строительства «русского мира», которая была изобретена будущим патриархом и его ближайшим окружением из Отдела внешних церковных связей. Под «русским миром» понималась готовность русскоговорящих людей за пределами России ассоциировать себя с православием, а через него (поскольку Московская патриархия поддерживала Путина) и с действующими властями России. Та же готовность примкнуть к «русскому миру» виделась Кириллом и его идеологическим окружением у тех прихожан Московского патриархата, которые не считали себя этническими русскими, но, как предполагалось, воспринимали русскую культуру через православие.

Подобная концепция позволяла РПЦ просить и получать от российского государства серьезную финансовую и организационную поддержку для развития своего присутствия в Западной Европе. Немалое финансирование на проведение международной деятельности РПЦ ежегодно получала еще с 1940-х годов (суммы в конце советского периода составляли более 2 миллионов долларов в год), однако резкое расширение своего присутствия в Западной Европе (равно как и в мире), произошедшее в 1990–2000-е годы, требовало и значительного увеличения объемов этой помощи. Разумеется, конкретные размеры вспомоществования, которое РПЦ стала получать в новых условиях, не известны. Однако очевидно, что РПЦ получала как прямое государственное финансирование в рамках различных программ, например, «поддержки соотечественников», так и помощь властей в привлечении спонсоров из числа бизнесменов, работающих за рубежом. Похожая практика уже использовалась в России в начале 2000-х, когда была создана система псевдообщественных фондов, финансируемых отчасти государством, отчасти частным бизнесом по указанию Администрации президента (например, всевозможные фонды вроде «ветеранов боевых действий в Чечне», «поддержки ветеранов боевых действий», «по реабилитации воинов-инвалидов, участников боевых действий», «ветеранов контрразведки и Федеральной службы охраны»).

Немаловажно, что с конца 1990-х РПЦ имела постоянно продлеваемый договор с МИД РФ, согласно которому министерство обещало содействие РПЦ в ее начинаниях. Те же слова звучали и в речах сменяющихся министров иностранных дел России и их замов. И это были не пустые обещания. В некоторых странах мира единственный новооткрытый приход РПЦ находился на территории посольства или же посольские сотрудники составляли основной костяк прихожан. Например, 26 мая 2016 г. сайт Берлинской епархии распространил вот такое информационное сообщение:

«Координационная встреча представителей дипломатического корпуса, священнослужителей Берлинской епархии и представителей общественных организаций соотечественников состоялась 25 мая в Бонне. Инициаторами выступили Генеральное консульство РФ в Бонне и приход Русской православной церкви в честь Покрова Божией Матери г. Дюссельдорфа. Участники встречи обсудили план совместных мероприятий по следующим направлениям: культурно-просветительская деятельность, духовное воспитание, военно-патриотическое воспитание, информационное освещение и коммуникация»[14].

Яркий пример подобной политики – заканчивающееся в настоящее время строительство на набережной Сены, в центре Парижа, православного культурного центра и храма, который будет не только кафедральным собором для Корсунской епархии, но и культурным центром посольства. Проект был согласован в ходе встречи президентов России и Франции, Путина и Саркози, в 2007 году, земля была выкуплена российским правительством за 70 миллионов евро в 2010-м, однако из-за неудачного архитектурного проекта и отрицательного отношения французского общественного мнения строительство долго не начиналось[15]. После очевидного вмешательства патриарха Кирилла, который, как сообщалось, лично вносил исправления в проект центра, с 2014 года дело пошло живей. 20 апреля 2015 года состоялась закладка первого камня, и далее строительство велось под непосредственным контролем главного управления капитального строительства Управления делами президента[16].

Аналогичные проекты совмещения храма с православным культурным центром в настоящее время развиваются в Страсбурге (проект строительства храма и центра рассчитан на 6 миллионов евро – деньги должны поступить из Москвы[17]) и в Ницце (там реставрацию отобранного у Архиепископии собора ведется на средства государственного унитарного предприятия «Росзагрансобственность»[18]).

Все это отнюдь не означает, что РПЦ ведет экспансию исходя из меркантильных соображений (для постоянного получения финансовой или иной материальной помощи) или вся ее деятельность продиктована одними политическими мотивами и представляет собой лишь реализацию курса Кремля. Здесь надо учитывать и мессианские корни современной церковно-политической идеологии, и практические церковные нужды, связанные с ее церковно-дипломатической деятельностью в кругу других православных «церквей-сестер», среди которых РПЦ пытается играть роль «старшей сестры», и потребности РПЦ как крупной социальной структуры (окормление верующих в диаспоре, паломничество), о которых мы говорили выше. Кроме того, церковное руководство имеет собственные представление (меняющееся в течение времени) о роли РПЦ в мировой – и особенно европейской – религиозной политике. Тем не менее подобная помощь – и материальная, и организационная (напомним ту же историю с приходом в Ницце или объединение с РПЦЗ) – в значительной мере способствовала активизации деятельности РПЦ на территории Европейского союза.

Поиски «традиционного партнера»

Рост активности РПЦ в ЕС в целом и в Западной Европе в частности, разумеется, не мог опираться исключительно на помощь правительства России. РПЦ нужны партнеры и собеседники внутри Евросоюза и благоприятный имидж для ведения дел. Именно этим можно объяснить сначала резкое ослабление, а после смерти Алексия II в 2008 году и полное исчезновение антикатолической и антипротестантской риторики в речах официальных представителей Московской патриархии. Тем более, что и внутренние причины для подобной риторики ушли в прошлое. Внутрицерковная, резко антикатолическая и антиэкуменическая оппозиция внутри РПЦ в 2001–2004 годах была подавлена, деятельность католиков и протестантов была поставлена в России под жесткий контроль государства, так что лишь для патриарха Алексия вопрос о потерянных в период его правления епархиях на Западе Украины оставался болезненной темой. Пришедший ему на смену Кирилл, с юности принимавший активное участие в экуменическом движении и, по мнению некоторых внутрицерковных инсайдеров, унаследовавший от своего учителя – митрополита Никодима (Ротова) – чувство глубокого уважения к формам управления католической церковью, был в этом отношении настроен гораздо мягче.

Так, например, руководить приходами РПЦ в Италии в 2011 году он отправил своего личного секретаря, иеромонаха Антония (Севрюка), который через год после пребывания в Риме назвал этот город в интервью официальному церковному сайту «возможно, не менее святой землей, чем Палестина», а также шокировал православных консерваторов тем, что поцеловал руку папы Бенедикта во время официального приема[19]. В 2015 году он не только стал руководителем вновь созданной в Италии епархии, но и возглавил Управление по зарубежным учреждениям Московской патриархии.

Впрочем, установка на взаимопонимание с католиками и протестантами была принята еще раньше – по всей видимости, в ноябре–декабре 2003 года. Именно тогда шедшая по нарастающей антикатолическая кампания в российских СМИ сошла на нет, прекратились и высылки священников. В свою очередь ориентированные на Россию католические СМИ, ранее весьма критично писавшие о РПЦ, внезапно сменили тон. В ноябре 2004 года под покровительством протоиерея Всеволода Чаплина, ближайшего идейного сподвижника тогда еще митрополита Кирилла, и при участии близкого к руководству РПЦ церковного медиаменеджера Сергея Чапнина в Москве открылся «культурный центр» «Покровские ворота», выросший из проекта по продаже в России католической литературы[20]. За прошедшее с тех пор десятилетие он зарекомендовал себя главным центром публичного диалога между образованными католиками и либерально (по меркам РПЦ) настроенными православными.

Как говорилось выше, немногим позже, после смерти Иоанна Павла II, Римская католическая церковь стала восприниматься Московской патриархией в качестве перспективного партнера в отстаивании общих интересов, которые в российской общественно-политической риторике называют «традиционными ценностями». По логике Кирилла и его окружения, «традиционные ценности» эквивалентны «христианским ценностям», под которыми понимаются сохранение гетеросексуальной семьи, подозрительное отношение (вплоть до неприятия) к противозачаточным средствам, право родителей воспитывать ребенка согласно своим убеждениям (включая возможность физических наказаний), а также, разумеется, противодействие абортам, гендерному равенству, признанию прав ЛГБТ. При этом основным врагом, разрушающим традиционные ценности, для Кирилла был «воинствующий либерализм», союзником в борьбе с которым он видел прежде всего Ватикан, а также различные ультраправые партии и организации, отстаивающие «семейные ценности». В этом отношении уже в 2010-е годы особые надежды возлагались на Францию, где Национальный фронт Марин Ле Пен и организации поддержки традиционных семей были действительно влиятельны на политическом поле.

Таким образом, политика РПЦ была в русле политики путинского режима, что стало особенно заметно в 2010-е годы, когда президент России взял курс на использование крайне правых и крайне левых политических движений в Европе для раскола общественно-политического консенсуса в ЕС и распространения антиамериканских настроений.

Однако главный предполагаемый партнер РПЦ в ЕС, католическая церковь, отказалась от предлагаемой роли. Несмотря на очевидные симпатии части консервативно настроенного католического духовенства к декларируемой РПЦ русской «духовности», а также на близость позиций по некоторым общественным вопросам, Ватикан тщательно дистанцируется от носящей слишком политический характер деятельности РПЦ. Последней долгое время не удавалось добиться никаких совместных заявлений – и тем более совместных действий.

Любимый формат диалога РПЦ и Римско-католической церкви – конференции, проходившие за счет Ватикана в разных странах, приятных для посещения православным епископатом, сошли на нет или же в них перестали включать официальных представителей Московской патриархии. Так, на прошедшей в июне 2008 года в Германии крупной православно-католической конференции, посвященной 800-летию перенесения мощей апостола Андрея Первозванного в Амальфи, присутствовали несколько известных богословов (преимущественно мирян) из РПЦ, но не было ни одного епископа или сотрудника Отдела внешних церковных связей. Десятью годами ранее представители последних двух категорий составили бы как минимум две трети делегации. Тем не менее официальный сайт Московской патриархии, «проглотив обиду», перепечатал сообщение о конференции[21].

Особенно охлаждение стало заметно, когда на смену консервативному Бенедикту XVI, пришел новый папа Франциск, который назвал главным приоритетом своего понтификата социальные вопросы, прежде всего обличение пропасти между бедными и сверхбогатыми. В подобном сюжете РПЦ может фигурировать лишь в качестве негативного примера.

Именно это парадоксальным образом сделало возможным постоянно откладывающуюся уже 20 лет встречу патриарха и папы. Она состоялась 12 февраля в Гаване после длительных тайных переговоров, проводившихся со стороны РПЦ самим Кириллом и главой Отдела внешних связей, митрополитом Иларионом, – постоянные члены Священного синода (руководящего органа церкви!) заранее не были поставлены в известность. Поскольку у папы Франциска к РПЦ не было никаких очевидных пожеланий, а у Кирилла было явное желание встретиться и обсудить важные для него (и, возможно, для президента Путина) вопросы, то в результате сторонам удалось договориться к обоюдной выгоде. Продемонстрировав свою поддержку некоторых позиций РПЦ (например, по поводу гонений на христиан на Ближнем Востоке), Франциск получил взамен заявления Московской патриархии о нормализации отношений с Ватиканом и даже признание существования Украинской греко-католической церкви, что РПЦ отказывалось делать на протяжении 400 лет[22].

Что же касается других крупных государственных церквей в Евросоюзе, то они все больше расходятся с РПЦ – и мировоззренчески, и по важнейшим общественно-политическим вопросам. Например, РПЦ в 2009 году разорвала свои отношения со столь давним, надежным и снисходительным партнером, как Евангелическо-лютеранская церковь Германии, из-за того, что ее главой была избрана женщина, а в июне 2015 года прекратила связи с пресвитерианской церковью Шотландии и Объединенной протестантской церковью Франции из-за одобрения теми однополых браков. На грани разрыва – из-за избрания в 2015 году первой женщины-епископа – отношения РПЦ с Англиканской церковью, которую два десятилетия назад богословы РПЦ воспринимали как теологически наиболее близкую к православию протестантскую организацию.

Священник совместного прихода РПЦ-РПЦЗ в Каннах Антоний Одайский (бывший программист из Севастополя, бывший активист православных молодежных организаций, женившийся на француженке) на ведущем консервативном сайте РПЦ с гордостью рассказывает о «непримиримости» своей общины:

«Общепринятая идея на Западе – экуменизм. В Каннах экуменизм развит особенно сильно, как межхристианский, так и межрелигиозный. Мы с самого начала, с первых приглашений на экуменические мероприятия сообщили о непреодолимых канонических препятствиях у православных для участия в экуменизме. […] Но приглашения продолжаются, мы продолжаем их отклонять.

Самое значимое и яркое экуменическое мероприятие в Каннах – фестиваль “Vivre ensemble” – “Жить вместе”. В течение фестиваля сотни каннских священнослужителей и верующих различных религий проводят совместные встречи, обмен опытом и т.п., а наиболее выразительным и зрелищным является совместное шествие плечо к плечу, за руки христианских священнослужителей, бонз, раввинов, муфтиев и других по знаменитой набережной Круазетт. Единственные, кто отсутствует, – это православные. В прошлом году мы решили использовать Неделю межхристианского единства, инициируемую Ватиканом, для “своих” целей»[23].

***

В завершение статьи – о перспективах деятельности РПЦ в Западной Европе.

Во-первых, на фоне продолжающейся миграции русскоговорящих граждан из постсоветских государств в Евросоюз можно ожидать продолжения расширения ее инфраструктуры, в частности открытия новых епархий в Испании и Скандинавии.

Во-вторых, несмотря на попытки быть «инструментом российской внешней политики», реальные возможности РПЦ в этой роли весьма и весьма ограничены. Поэтому можно ожидать сдерживания ее политической деятельности как властями стран Евросоюза, так и общеевропейскими инстанциями. Будет нарастать и отторжение РПЦ со стороны крупных протестантских церквей. Да и политика Ватикана скорее всего будет представлять собой комбинацию внешнего протокольного уважения РПЦ с прагматическим отстаиванием интересов католических общин на постсоветском пространстве.

А это означает, что новыми перспективными партнерами РПЦ в ЕС будут не столь значимые, но достаточно радикальные религиозные организации и группы, готовые сражаться с ней плечом к плечу против «модерна» (грозящего неминуемым «Закатом Европы») и за «сохранение Европы христианской»[24]. Одной из подобных организаций являются «лефевристы»:

«В России мы порой готовы видеть союзников в так называемых “лефевристах” – римо-католических “консерваторах”, не принявших реформ не Первого, как старокатолики, а уже Второго Ватиканского собора. Следует отметить, что “лефевристы” – действительные консерваторы, в отличие от старокатоликов, пришедших к фактическому либерализму»[25].

РПЦ будет развивать отношения и с протестантскими фундаменталистами, такими, как, например, успешно действующие в России сторонники американского антиабортного движения «Pro Life». Очень нравятся Московской патриархии неоконсерваторы из французского католического содружества «Эммануил», организовывавшего массовые манифестации против однополых браков во Франции[26], а также всевозможные ксенофобски и конспирологически настроенные (в том числе аристократические) организации, которые, не имея громкого голоса в СМИ, тем не менее присутствуют в общественной жизни «Старой Европы».

Конечно, активные контакты с христианскими консерваторами и фундаменталистами в Европе совершенно не будут означать того, что умеренно либеральные и мейнстримные христианские организации останутся вне поля зрения различных структур РПЦ. РПЦ, будучи действительно крупной организацией, включает в себя идеологически непохожие группы (от откровенных черносотенцев до православных феминисток) и деятелей разнообразного толка. Кроме того, многие из официальных лиц в РПЦ скрывают свои вполне «либеральные» (по российским меркам) взгляды под консервативной риторикой, что дает им возможность сохранять свои должности. Поэтому фактически под завесой консервативной риторики руководство РПЦ готово давать зеленый свет многим совместным проектам (прежде всего с католиками и лютеранами), инициированным как церковными структурами, так и отдельными активистами.

[1] Первая версия статьи опубликована на французском языке в журнале «La Revue russe» (2016. № 4). Автор выражает глубокую благодарность Эмилии Кустовой (Страсбург), без энергии и настойчивости которой этот текст вряд ли увидел бы свет.

[2] Рассчитано по: Адреса приходов Германской епархии РПЗЦ (http://rocor.de/adresa.html).

[3] Французские и все остальные романские (по языку) приходы Южной Европы, а также приходы стран Бенилюкса входят в Женевскую епархию РПЦЗ, насчитывающую в сумме около 30 приходов и монашеских общин. Подробнее см.: Список священнослужителей и приходов Западно-Европейской епархии Русская православной церкви за границей (www.diocesedegeneve.net/j2/index.php/en/paroisses).

[4] Подробнее см.: Митрохин Н. Русская православная церковь: современное состояние и актуальные проблемы. М.: Новое литературное обозрение, 2004; 2006.

[5] Интервью секретаря Администрации приходов Московского патриархата в Италии, иеромонаха Антония (Севрюка), порталу «Православие и мир» 10 июля 2012 (www.patriarchia.ru/db/text/2334228.html).

[6] Мудров С. Нидерланды: миссия Церкви в либеральной стране // Православие.ру. 2008. 4 сентября (www.pravoslavie.ru/1404.html).

[7] Рассчитано по данным сайта Бельгийской и Голландской епархии (www.archiepiskopia.be/index.php?content=parishes&lang=ru).

[8] Депутат Гудков нашел у единоросса Исаева «православный бизнес»: отель для паломников в Германии // Газета.ру. 2012. 18 сентября (www.gazeta.ru/politics/news/2012/09/18/n_2534821.shtml); Интервью автора с владельцами данного отеля. Штутгарт, 28 мая 2007 года.

[9] Интервью автора с участниками объединительного процесса со стороны РПЦЗ. Штутгарт, май 2007 года.

[10] Изгнав тех немногих из своих старых членов, кто в начале 2000-х потребовал присоединения к РПЦ.

[11] Материалы исследования автором приходов Архиепископии на юге Франции (Ницца, Канны, Марсель), июнь 2009-го; а также в Париже (декабрь 2011-го).

[12] Есть, конечно, вопрос о том, насколько эти данные соответствуют реальности.

[13] Игумен Филарет (Булеков). Наша задача – разрушить «железный занавес» между религиозными организациями и Советом Европы. Интервью – Сергей Чапнин // Церковный вестник. 2006. № 17(342) (www.tserkov.info/tio/?ID=4267).

[14] Координационная встреча священнослужителей Берлинской епархии, представителей дипкорпуса и общественных организаций прошла в Бонне. 26 мая 2016 (www.rokmp.de/koordinatsionnaya-vstrecha-svyashhennosluzhiteley-berlinsko...).

[15] Загвоздина Д. «Бельмо» РПЦ в Париже. Россия пересмотрит проект строительства православной церкви на берегу Сены // Газета.ру. 2012. 23 ноября (www.gazeta.ru/social/2012/11/23/4864681.shtml).

[16] На набережной Бранли в Париже состоялась торжественная закладка первого камня в основание Троицкого соборного храма. 20 апреля 2015 (http://eparchia.patriarchia.ru/db/text/4049816.html); В Париже продолжается строительство нового кафедрального храма на набережной Бранли (www.patriarchia.ru/db/text/4234612.html).

[17] Архиепископ Егорьевский Марк: На строительство храма в Страсбурге нужны деньги (www.patriarchia.ru/db/text/4234464.html).

[18] Состоялось освящение Николаевского собора в Ницце (www.patriarchia.ru/db/text/4348742.html).

[19] Интервью секретаря Администрации приходов Московского патриархата в Италии, иеромонаха Антония (Севрюка); Каверин Н. О мнимом экуменизме, новопоставленном епископе Антонии (Севрюке) и нормах этикета, которые выше христианской совести // Благодатный огонь. 2015. 8 ноября (www.blagogon.ru/digest/646/).

[20] См., например, его выступление там в 2011 году: Протоиерей Всеволод Чаплин: Все, что волнует людей, является сферой озабоченности верующих людей Церкви // Татьянин день. 2011. 28 июня (www.taday.ru/text/1125669.html).

[21] Конференция, посвященная 800-летию перенесения мощей апостола Андрея Первозванного в Амальфи, прошла в Германии (www.patriarchia.ru/db/text/422592.html).

[22] Совместное заявление Папы Римского Франциска и Святейшего Патриарха Кирилла (www.patriarchia.ru/db/text/4372074.html).

[23] Священник Антоний Одайский. О Франции, православии и французах. Зарисовки с Лазурного берега // Православие.ру. 2015. 9 июня (www.pravoslavie.ru/79855.html).

[24] Епископ Егорьевский Тихон: Мы должны вместе сохранить Европу христианской (www.patriarchia.ru/db/text/4379843.html).

[25] Ребров Д. Сложный вопрос. Интервью с диаконом Августином Соколовски // Нескучный сад. 2010. 22 ноября (www.pravmir.ru/slozhnyj-vopros/).

[26] Леонтьев А. Толерантная Франция против однополых браков. Беседа со священником Антонием Одайским // Православие.ру. 2013. 16 января (www.pravoslavie.ru/58810.html).

Неприкосновенный запас 2016, 3(107)

Россия. Франция > Внешэкономсвязи, политика > magazines.gorky.media, 25 июня 2016 > № 1900924 Николай Митрохин

Frexit после Brexit?

В виду того, что большинство французских граждан настроены весьма негативно по отношению к ЕС, результаты референдума Великобритании сделали вопрос о Frexit одним из главных в политической дискуссии в стране, которая готовится к президентским выборам 2017 года. После того как были озвучены результаты референдума в четверг относительно членства Великобритании в Европейском Союзе, внимания заслуживают два аспекта, связанные с последствиями голосования.

С одной стороны, это спекуляции о финансовых последствиях британского выбора покинуть ЕС. Особое внимание уделяется воздействию на европейские и международные финансовые рынки, а также стоимость британского фунта. С другой стороны, долгосрочное воздействие Brexit в настоящее время оценивается с точки зрения его влияния на другие европейские страны. Решение, принятое в Великобритании будет иметь далеко идущие последствия для соседей государства, создавая определенные политические риски.

В то время как много внимания уделяется потенциальной политике против членства в ЕС Греции и новой кампании за независимость Шотландии, Франция вполне может оказаться страной, наиболее пострадавшей от Brexit в среднесрочной перспективе. С учетом крайне ослабленного правительства и нескольких сильных партий евроскептиков, британское решение, скорее всего, спровоцирует начало дискуссии о месте Франции в ЕС на фоне президентской кампании 2017 года.

Национальный фронт усилился за счет Brexit

Франция является одной из стран Западной Европы с самыми сильными настроениями против членства в ЕС. Это государство было на передовой европейского строительства с 1950-х годов, но в течение последнего десятилетия по нему прокатилась сильная волна евро-скептицизма. Недавний опрос, проведенный Pew Research Center, показывает, что более 60% французских граждан настроены негативно в отношении ЕС. В Великобритании количество недовольных составляет 48%.

Правая партия Национальный фронт (НФ) стала главным сторонником этой идеи. Под руководством Марин Ле Пен, партия сделала упор на националистическую и экономически протекционистскую политику против членства в ЕС. На данный момент ФН одна из крупнейших партий во Франции с рекордным рейтингом одобрения в 25%

Утром после британского голосования, Марин Ле Пен была первым французским лидером, сделавшим официальное сообщение относительно Brexit. Она поздравила британский народ и пообещала организовать подобный референдум во Франции, если будет избрана в мае 2017. Ее позиция согласуется с предыдущими высказываниями и с мнением Флориана Филиппота, который является вторым лицом партии. Филиппот неоднократно призывал к переговорам о пересмотре места Франции в ЕС, выходе страны из зоны евро, и в случае невыполнения французских требований со стороны Брюсселя, к полномасштабному референдуму о Frexit.

Анти-ЕС платформа НФ основывается на экономических и социальных вопросах. Партия призывает к защите французского рынка, отмены санкций против России и к концу ультра-либеральной политики. НФ категорически против политики в отношении мигрантов и призывает к восстановлению национальных границ. Эти позиции все чаще резонируют положительно во французском обществе, находящимся в зоне повышенной террористической угрозы и текущей социально-экономической напряженности.

Республиканцы: между народом и ЕС

В середине июня Николя Саркози, глава республиканцев выступил с большой политической речью, в которой он обозначил свою политическую позицию в качестве потенциального кандидата на праймериз от республиканцев в преддверии выборов 2017 года. В своей речи он сделал основной акцент на население страны. Такой выбор согласуется с политическими попытками партии вернуть часть избирателей, перешедших на сторону НФ

Республиканцы готовы к дорогостоящей внутренней борьбе за власть в рамках подготовки праймериз. Ключевые фигуры, такие как Франсуа Фийон, Ален Жюппе, Бруно Ле Мэра и Николя Саркози борются за голоса избирателей, чтоб в конечном итоге стать кандидатом от партии.

ЕС, вероятно, будет ключевым вопросом на предстоящих праймериз и президентских выборах, и он дополнительно разделит и ослабит республиканцев. Действительно, в то время как партия пытается утвердить себя в качестве защитника нации и лидера более сбалансированного ЕС, все кандидаты являются сторонниками французской интеграции в Союзе.

Таким образом, стратегически важным для республиканцев будет доставить сообщение правому крылу своей партии, продолжая защищать либеральную экономическую политику, которая определяет политический курс. Если они будут не в состоянии сделать это, правоцентристы могут утратить преимущество в национальном дискурсе в пользу НФ и потерять имидж проевропейской партии, уступив социалистам.

Крайне левые обходят социалистов

Правящая партия социалистов (СП) столкнулась с одним из глубочайших кризисов в своей истории. Рейтинги президента Олланда находятся на самом низком уровне среди всех президентов Пятой французской республики. Правительство политически ослаблено постоянной борьбой за власть с профсоюзами.

После избрания Олланда в 2012 году ПС выбрала социал-демократическое направление, и в настоящее время является убежденным сторонником политики ЕС. После голосования о Brexit, ключевые правительственные чиновники высказались в пользу ЕС и выразили различные уровни обеспокоенности в отношении британского выбора. Рейтинги одобрения министра финансов Эммануэля Макрон подчеркивают текущую поддержку левоцентристской части СП в отношении либеральной линии партии.

СП, однако, сильно подорваны своим левым крылом, а также крайне левыми партиями. Противники СП призывают к прекращению либеральной экономической политики и общему пересмотру подхода Франции к членству в ЕС.

В условиях растущей тенденции против ЕС, развивающейся во Франции, не удивительно, что Жан-Люк Меленкон, руководитель Левого фронта, набирает силу против Олланда. Меленкон больше не говорит о Frexit, но он неоднократно заявлял о необходимости реформирования ЕС и пересмотра позиции Франции в Союзе.

Заглядывая в будущее

Политическая обстановка во Франции, вероятно, станет более напряженной, поскольку страна приближается к президентским выборам 2017 года. Республиканцам и социалистам придется придется договариваться с центристами и более радикальными сторонниками партии. Это создаст определенные проблемы в создании последовательного и умеренного политического сообщения.

На волне успеха Brexit, ФН, как ожидается, будет настаивать на открытой дискуссии о месте Франции в ЕС. Благодаря высокому рейтингу популярности, правой партии, скорее всего, удастся повлиять на президентские выборы таким образом, что Frexit станет центральным элементом местной политической жизни на кануне выборов 2017 года.

Global Risk Insights

Хайко Лангнер: "Brexit показал необходимость демократического переформатирования Евросоюза"

Орхан Саттаров

Британцы по итогам референдума высказались за выход королевства из Евросоюза: по официальным данным, за Brexit проголосовал 51,9% избирателей при явке более 72%. В общей сложности в референдуме приняли участие более 33,5 млн человек. Выводом из данного решения должно стать глубокое демократическое обновление Евросоюза, заявил в беседе с корреспондентом "Вестника Кавказа" берлинский политолог Хайко Лангнер.

- Какие последствия могут иметь результаты референдума в Великобритании?

- С небольшим перевесом большинство британских избирателей высказались в пользу выхода Великобритании из ЕС. Такое решение было принято путем демократического референдума и его необходимо уважать. Выводом же из данного решения должно стать глубокое демократическое обновление Евросоюза. ЕС в нынешнем своем виде представляет собой, прежде всего, неолиберальный проект экономических и технократических элит. Если ЕС хочет иметь будущее, то он должен развиться до демократического европейского гражданского союза. К этому относятся социальное уравнение экономического развития с максимальным участием населения в экономическом благосостоянии внутри ЕС; общеевропейские минимальные социальные стандарты для эффективной защиты от бедности и социальной изоляции; привязка технологического прогресса к устойчивой защите окружающей среды; миролюбивая внешняя политика, ратующая за политическое решение имеющихся конфликтов и выступающая за разоружение. ЕС должен в значительной степени вновь обрести себя - так сказать, «встать с головы на ноги». Общее внедрение практики народных голосований в странах ЕС стало бы хорошей возможностью, чтобы вновь завоевать доверие граждан к ЕС. В противном случае и в дальнейшем в Европе будут усиливаться популистские силы правого толка, на социальные проблемы отвечающие националистическим изоляционизмом, разжиганием страхов и предрассудков, ксенофобией и расизмом, при этом, не ставя под вопрос собственно сам фундамент проблем - неолиберализм.

- Как это может повлиять на отношение Евросоюза со странами постсоветского пространства?

- Необходимое демократическое переформатирование ЕС также затрагивает и его политику соседства с постсоветскими трансформационными странами. Цель «Восточного партнерства» не может заключаться в том, чтобы навязывать собственную модель политического и экономического устройства в качестве условия допуска стран-партнеров к своему внутреннему рынку. Вместо этого должны быть заключены равноправные договоры, учитывающие специфические условия постсоветских трансформационных стран и уважающие их право на самостоятельное развитие. Рыночные отношения должны формироваться политическим путем. Если это происходит на равноправной основе, и в результате этого получают выгоду население и внутреннее экономическое развитие стран-партнеров, то, в конечном итоге, в выигрыше останутся обе стороны

EU Referendum: The UK Votes To Shut Its Ears, For Now

Seth Ferris

No country has ever left the European Union. However the electors of the United Kingdom have just voted to do so. There are plenty of reasons why they might want to take this decision – but few UK electors are the slightest bit interested in any of them. The United Kingdom has voted to know nothing, see nothing and think nothing about the EU – to not engage with something they never liked or were much interested in, simply because it is too difficult to understand foreigners.

Throughout the campaign both sides made all kinds of misleading claims about the other. The Remain camp tried to make out that no one would trade with the UK if it left the EU, while Leave insisted that they could build a new hospital every day with the money the UK pays to be part of the club. Few cared about this manipulation because they had their own concerns for voting the way they did, which had little to do with what either campaign said, or how accurate it was. It was all about whether you wanted to look at the EU and what it did or whether you wanted to hope it all went away so you wouldn’t have to think about it anymore – and by 52 to 48%, the island nation has voted to do the latter.

Spirit of the age

The United Kingdom has always had a grudge against the EU as a result of Post-Empire Syndrome. Having ruled the “Empire on Which the Sun Never Sets”until the mid-twentieth century it once thought it automatically had a community of interest with a large number of now-independent English-speaking states, if it wanted one, and saw itself as automatically at the heart of international affairs, regardless of how other countries saw it.

There was no reason the UK needed to deal with countries on the European continent, which had never been part of the Empire and did not speak the international language. It knew little about the politics or “foreign” cultures of these countries, or any reason why it should trade with them on anything, other than British-dictated terms, which largely revolved around importing cheap food. Nor did the UK see a need to make war impossible. No one wanted another war, but if there was one the British would win it, as always, having this innate advantage over all these little continental countries.

Not until the 1960s did an idea develop that the “Special Relationship” with the United States, another former colony viewed with suspicion for all the ways it now deviated from the UK, wasn’t enough. Politicians, if not the public, began to feel that leaving the European Free Trade Area and joining the EEC, as it then was, would keep the UK the big player on the world stage it felt it had a right to be. In the post war world of healing and reconciliation, it made sense to build a new world with former enemies as well as friends, provided, of course, it was done on British terms.

The trouble was, the then-six EEC nations didn’t see it that way. They felt they had created a new model which would dictate its own terms to future members. They also had a different outlook on co-operation because they had land borders, which the UK has only with the Republic of Ireland, which was not seen as a fully independent state anyway due to shared history, the large numbers of Irish living in the UK and reciprocal arrangements dating back to Irish independence in 1922.

The UK’s first application to join, in 1963, was vetoed by a resurgent France, whose President Charles de Gaulle uttered the famous phrase, “l’Angleterre, cen’est plus grand chose” (“England is not much anymore”) when the British felt he should still be grateful for wartime assistance. De Gaulle also vetoed a second application, in 1967, saying that the UK’s practices were incompatible with those of the Europe he was trying to build, something the British saw as a virtue.

Only in 1973, with de Gaulle dead, was the veto finally removed and the UK allowed to join. There was a sense of inevitability about it, of having to keep up with the times. All the significant political parties were in favour of joining, the only serious objectors being found in certain elements of the Labour Party, whose arguments were treated as another manifestation of crypto-Communism, and therefore suspect in motive.

Over time, however, the innate resentment of “Johnny Foreigner” became serious rather than a self-mocking British stereotype. The EU’s labyrinthine institutions kept imposing regulations which were resented because they seemed to come from nowhere and be decided by no one. British people don’t like Big Brother, whatever form it takes. They often resent their own directly-elected local authorities for the same reason, whilst accepting their benefits, and were never going to take orders from a bloc dominated by politicians they didn’t elect, whose parties they didn’t understand, who had generally been dumped there after failing at home.

When the political position reversed, and the Conservatives rather than Labour became the home of Euroscepticism, anti-EU opinions became mainstream. All parties, even the Liberals who had campaigned for the 1979 Euro elections with a poster showing all the European Prime Ministers sitting together, started voicing concerns about the waste, the bureaucracy, the unaccountability. The arguments in favour of the EU became technical economic ones which people didn’t relate to their personal finances. The EU had been a new future, but as a concept it had never won majority support in the UK, only weary acceptance that there was no other way so everyone had to put up with it.

Under pressure from the Eurosceptic wing of his own party and defections to UKIP, Prime Minister David “Call Me Dave” Cameron agreed to hold this referendum to try and quash the anti-EU feeling and restore party unity, and admitted this publicly. The argument therefore became: do you agree with “Dodgy Dave” and his trendy cronies in the political class, or should the government listen to self-proclaimed “grass roots opinion” from those who felt themselves disenfranchised by all politicians? The fact that much of this was actually media opinion, spun by newspaper proprietors the general public has no more liking for than politicians, didn’t come into the equation. The British, or rather the English and Welsh residents amongst them, have voted to “take their country back” – simply because they don’t want to engage in the argument any more.

Too tired to care

The result was predicted to be close, although a YouGov poll on the day, and the reaction of the financial markets, suggested a small Remain majority. In the end differential turnout swung it towards the side which was always more motivated.Europe is a boring subject to most UK voters. No one wants to listen to what the EU does, what its institutions are, what its economic or social benefits might be.

The Remain campaign was never going to motivate its supporters as much as the “we want our country back” argument motivated the Leave-inclined. The longer the campaign went on, the less people wanted to hear about it one way or the other. Voting to leave was another way of saying “shut up and go away, I don’t want to hear about this depressing institution anymore.”

There has been a longstanding issue in the UK with immigration, a very visible factor in areas of high population density. It has long been assumed that immigrants in general, and refugees in particular, get preferential treatment when it comes to jobs and housing. However there are no laws which mandate this, and if immigrants aren’t working and sleep in the streets they are criticised for that too.

The issue is rather a lack of affordable housing, which is a product of purely UK government policies, such as selling off council houses, rather than EU regulation. But it is assumed that all migration is one way, and that the EU is flooding the UK with immigrants at the expense of locals due to the free movement of labour within its borders.

One of the starkest images of the referendum campaign was a Leave poster depicting UKIP leader Nigel Farage standing in front of a photo of a deep line of immigrants trying to cross a border under the slogan AT BREAKING POINT. The photo depicts refugees trying to enter Slovakia rather than the UK, but it captured a public perception which had been allowed to take root, for short-term electoral gain, by the very politicians who officially decried it.

The Leave campaign had no grand vision to offer of what the UK would be like outside the EU. It simply capitalised on public weariness with the whole business. If the EU goes away, all these arguments will go away. Whatever the future is, no one knows or cares as long as everyone leaves them alone.

Gone but not forgotten

The EU is indeed a deeply sinister institution. No one knows who really runs it, and some of its organs meet in secret and base their binding policy decisions on evidence people are not allowed to see or know the existence of. It has also created as many problems as it has solved, if not more, by its geopolitical activities, such as its “us and no one else” ultimatum to Ukraine, all of which seem designed to create a European superstate few actually want and no one could hold accountable.

But if any of the reasons for leaving the EU actually mattered to the UK electorate this referendum would have been held long ago. There was a similar one in 1975, but most people have forgotten this because the Remain campaign of the day won it by an overwhelming majority, thus putting the question of British membership to rest. The EU has served a purpose by bringing apparent economic benefits and by being there to complain about. No one cared what it did as long as they could complain about it but still get whatever good came out of it, and have it both ways.

Now the UK is fed up, and will define itself as the country which rejected the EU. Inevitably, this will affect the careers of its current politicians. All the party leaders except Farage, who is not an MP, supported Remain for different reasons. Cameron has announced he will resign in October, the others are under internal threat. The parties now have to reach out to an electorate which has rejected their arguments, but isn’t that fond of the personalities on the Leave side either, andmuch will depend on how the process of withdrawing from the EU is handled from hereon in, even though few know what that is, or if it even exists.

The result of the referendum is not binding. Parliament is still sovereign, and a large majority of MPs want the UK to remain in the EU. It is perfectly possible that MPs will try and sabotage the process of withdrawal, even though they still have to court the public vote. Who discredits themselves, if they have not already done so, and who emerges as a leader capable of channelling the public mood whilst remaining within the parliamentary system, will play a big part in how things develop from here.

It is also perfectly possible that there will now be a backlash against the reality now facing the UK. When Scotland voted in its own referendum to remain in the UK the outcome was a huge increase in support for the Scottish National Party, the only one which backed the losing side. If Scotland was still going to be in the UK it wanted a different relationship with it. UKIP and the Conservative Eurosceptics could feel a similar backlash now the deed has been done, as voting leave and swallowing the rest of what these individuals say are two very different things.

The EU is already saying the UK won’t get any concessions if it leaves. It would take decades to wipe all EU laws off the UK’s statute books, if anyone wanted to do so, but it will no longer get the trading benefits of either membership or association. Nor will it have the same political voice. The UK public doesn’t want such a voice in Europe right now, but will when everything becomes more expensive and more difficult to do, whether or not that means EU membership.

Not the end but perhaps the beginning

Every setback the EU has ever received, such as de Gaulle vetoing the UK in 1963 when the other countries thought differently, is seen as a crisis which might break it up. We are far from that point. But the UK vote has sent a signal to other countries that they don’t have to believe in the EU just because it is there, and the rise of anti-establishment parties across the globe, and the immediate call for referenda in other EU countries, show that many people no longer want the political configurations they’ve always known.

Some might remember what happened to a country called the Soviet Union when that happened. But do not be surprised if the British shed more tears than anyone if it actually does. While other international blocs, not least the Commonwealth formed out of the old British Empire, may well rejoice at this result their own hopes of greater influence at the expense of the EU might also be dashed. All we have now is unknown territory, and the biggest unknown of all is who will benefit, if anyone, from this historic vote. It is possible the Brexit vote may eventually lead to the entire break-up of the EU as an entity.

Where is the UK Heading Now Due to Cameron’s Policies?

Martin Berger

It seems that third time’s the charm for the UK exiting the European Union. There’s little doubt that this event will be described in history books for a number of various reasons. The fact is that Brits are not just tired of the EU, they are equally frustrated with their elected politicians and the empty promises they make. The UK has been wasting money heavily in a bid to fight the delusional “Russian threat” presented by Washington as a “challenge to international security”. But Brits don’t want to watch London wasting their money on military spending, so they decided to take matters into their own hands.

It’s really curious that the British Parliament has recently held a hearing on the truly “pivotal”matter”: What should they do about Russia? Mind you that this was the second hearing this month, while the first one attempted to address the same very problem.

The question is why would British lawmakers would bother themselves with discussing Russia? Bilateral relations between the two states took a dive back in 2006-2007, when Alexander Litvinenko was murdered in London and Russia closed a number of offices of the British Council. Has London finally decided to pursue a policy of its own instead of following Washington’s and Brussels’ dictates obediently and blindly? Does it want to restart friendly relations with Moscow?

It’s safe to say that British legislators have a really good reason to discover their inner liking of Russia, if it is still to be found anywhere, since a poll conducted by the Express showed that eight out of ten citizens would seriously consider quitting Britain and emigrating to Russia. The Daily Express would report:

Disillusioned by life in modern Britain, 78% of more than 22,000 respondents replied” Yes! Bargain “to the question” Would you move to Russia in exchange for free land? The revelation came after it was revealed that Russian president Vladimir Putin is offering 2.5 acres of land for free to people willing to move to the country’s Siberian wilderness in a bid to boost the area’s economy…

The scheme has captured the imagination of the British public, many of whom have been seduced by the area’s stunning natural beauty as well as Mr Putin’s no-nonsense leadership style.A respondant to the poll said:”. I like Vladimir Putin even more now Ah, to be 30 years younger I would be on my way there now.. “… while another person stated: “It would be a lot better then living under Cameron’s EU law.”

In general, this opinion is being voiced across the UK, which is reflected in various publications across the British media. They suggest that the disastrous policy of David Cameron is pushing the British population to flee the EU and the UK to go live in “some other place”.

What we’re witnessing is the degradation of British society, the loss of both religious faith and confidence in the future of the kingdom.

Suffice it to say that for the first time in the history of Great Britain, the number of Brits who consider themselves secular has exceeded the number of Christians. Some 44% of Brits regard themselves as Christian, 8% follow another religion and 48% follow none. The decline of Christianity is perhaps the biggest single change in Britain over the past century. For some time, it has been a stretch to describe Britain as a Christian country. Britain can more accurately be described now as a secular nation with fading Christian institutions.

British political circles and the establishment are awaiting the report that examines the role that the UK and its politicians played in the Iraq war. The report is due to appear on July 6 and is currently being prepared by a special commission chaired by the prominent British politician Sir John Chilcot. The report has not been made public yet, since it can seriously affect the reputation of a large number of British political and military commanders. According to UK analysts, the official release of this report will seriously affect the reputation of the former Prime Minister Tony Blair, the then Foreign Affairs Minister Jack Straw and the former chief of the British intelligence service MI6, Richard Dearlove. Even before the release, public opinion polls show that a total of 53% of UK citizens are convinced that Blair should never be forgiven for the British involvement in the military adventure in Iraq.

Last month the Daily Mail published a report by the UK Department for International Development (UKAID), from which it follows that the UK has allocated 510 million pounds to aid to the Syrian Arab Republic. However, as shown by the report, millions and millions of pounds from this sum fell into the hands of terrorist organizations arrayed against Damascus, including militants from ISIS and Jabhat al-Nusra.

Yet, British politicians demand new sums from the budget “to carry on the fight against terrorism?” The question is who is going to receive those funds – those who fight terrorists or those who support them? Or maybe UK officials will just put millions of millions of pounds in their pocket simply to increase their own personal wealth. As the growing mistrust of UK citizens towards their officials becomes stronger, the question is – who can reverse these catastrophic policies?

Or maybe it’s time for yet another referendum, the referendum that will determine how much confidence Brits do still have in the sitting government?

Франц Обермайр: «Антироссийские санкции — лицемерие, абсурд и бессмыслица»

Елена ТЕСЛОВА

Майские выборы в Австрии удивили большинство политических экспертов. Кандидат от Партии свободы, ратующей за традиционные ценности, ограничение потока мигрантов и теплые отношения с Москвой, впервые в истории едва не выиграл президентскую гонку. До победы не хватило каких-то полпроцента. Франц Обермайр, депутат Европарламента, избранный от ПСА, согласился прокомментировать «Культуре» итоги кампании и обрисовать свое видение российско-австрийских отношений. Но разговор мы, разумеется, начали с итогов британского референдума.

культура: Как Вы думаете, Туманный Альбион — это первая ласточка?

Обермайр: Выход Великобритании из Евросоюза — предупредительный выстрел в целостность всего образования. Но так решил британский народ, а значит, континентальной Европе придется это принять и сделать выводы, чтобы подобное не повторилось в другой стране. Что касается причин, то они кроются в масштабном недостатке доверия к руководству ЕС со стороны обычных жителей Соединенного Королевства, а также в неспособности самих ключевых еврочиновников решить проблемы массовой миграции и вывести конфедерацию из затянувшегося экономического кризиса.

культура: Вернемся к австрийским выборам. Вы довольны результатом?

Обермайр: Абсолютно. Никто не предполагал такого ошеломляющего успеха. Норберт Хофер набрал 49,7 процента голосов. До этого лучший результат, которого достигла ПСА, — 27 процентов в 1999 году.

культура: А чего Вы ожидаете от нового австрийского президента Александра Ван дер Беллена?

Обермайр: Я не жду от него никакой выдающейся деятельности. Господин Ван дер Беллен был выдвинут австрийским истеблишментом и станет президентом истеблишмента. Боюсь, он оставит без ответа многие важные вопросы, касающиеся будущего нашей страны.

культура: Почему Партия свободы предпочла выставить кандидатом простого представителя, а не лидера?

Обермайр: Обычно глава политической организации в Австрии выдвигается во время голосования по кандидатуре бундесканцлера. А президент у нас играет скорее представительскую роль, его влияние и реальные возможности нельзя сравнивать, скажем, с обладателем аналогичного поста в России.

культура: Европейские СМИ характеризуют Вас как «крайне правого» политика. Согласны?

Обермайр: Это нелепо, абсолютно неправильно, и я рад, что могу поставить все на свои места. Отношу себя к правоцентристам. Кроме того, левые и правые — уже несовременные категории. В течение всей моей долгой политической карьеры я всегда выступал за сотрудничество с любыми демократическими партиями. И я ожидаю того же в ответ. Сейчас в центре внимания вопросы общественной безопасности, которая должна быть обеспечена в соответствии с конституцией государства (разрешение на въезд в Австрию 700 000 так называемых беженцев я не считаю действиями, согласованными с конституцией) для того, чтобы избежать возникновения альтернативного иммигрантского общества. И да: эти правила надо принять мусульманам. Мы не можем допустить проникновения в Австрию законов шариата.

культура: Можно ли охарактеризовать Партию свободы как «националистическую»?

Обермайр: Нет, это также является ошибкой. Поймите, мы определяем сами себя как организацию, выступающую за свободу, безопасность, мир и благополучие Австрии и ее народа. Таковы стандарты и ориентиры наших действий в качестве общественной, меритократической и патриотической политической силы.

культура: Что Вы думаете о соглашении между ЕС и Турцией по вопросу мигрантов?

Обермайр: Убежден, оно несет Евросоюзу дискомфорт, поскольку предоставляет Анкаре дополнительные рычаги воздействия, дает, к примеру, возможность требовать введения безвизового режима для своих граждан. А это не нравится многим простым европейцам.

Но, по мнению Меркель, такой размен — насущная необходимость. Наши северные соседи больше всего пострадали от нелегальной иммиграции с Ближнего Востока. Германия особенно заинтересована в том, чтобы Турция забирала так называемых беженцев к себе на поруки, и за ценой не постоит.

культура: Вы являетесь членом европарламентской Комиссии по международной торговле. Что думаете об антироссийских экономических санкциях?

Обермайр: Лицемерные, абсурдные и, что хуже всего, абсолютно бессмысленные. Это эмбарго, похоже, скорее вредит самой Европе, нежели Кремлю. Приведу простой пример: согласно данным независимого исследовательского института, в Австрии до 45 000 рабочих мест под угрозой сокращения из-за санкций. Считаю, подобной политике нужно как можно быстрее положить конец.

культура: А что скажете насчет сотрудничества между Москвой и ЕС в сфере энергетики?

Обермайр: Россия покрывает более 70 процентов потребностей Евросоюза в природном газе. Европа зависит от российских поставок, никуда от этого не деться. Значит, наше теснейшее сотрудничество ради взаимного процветания должно сохраняться и развиваться.

культура: Сейчас у нас иногда шутят: дескать, то худшее, что было в СССР, перекочевало в ЕС. Речь о системе управления: все решается в узком кругу, а тех, кто выступает против, из реальной политики выдавливают. Как думаете, есть в этом доля правды?

Обермайр: Я бы сказал, что придерживаюсь критического, но конструктивного курса в отношении ЕС, чтобы не торпедировать общеевропейский проект, а улучшать его в целом. Как видите, демократия все же присутствует — мы это видим на примере Британии. В общем, иногда, конечно, трудно с энтузиазмом воспринимать все, исходящее из Брюсселя, однако ситуация улучшается, когда люди начинают защищать свои демократические права. Людская инициатива — вот ключ к успеху и тому, что тебя услышат верхи.

культура: Если оглянуться, заметно, что российско-европейские отношения никогда не были простыми. Наступит ли день, когда мы заживем как ответственные соседи?

Обермайр: Убежден, это совершенно необходимо — и вполне достижимо. К вашей стране нужно относиться с уважением. Пожалуй, есть и будут разные точки зрения на некоторые вопросы. Но равноправное партнерство имеет решающее значение для доброго будущего России и Европейского союза.

Австрия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > portal-kultura.ru, 25 июня 2016 > № 1804898 Франц Обермайр

Who is мадам Клинтон? (I)

Дмитрий МИНИН

Казалось бы, из двух кандидатов в президенты США меньше нуждается в представлении Хиллари Клинтон. Она давно находится на авансцене американской политики, постоянно делает публичные заявления, вся её жизнь вроде бы на виду. И всё-таки ответ на вопрос, а в чём же состоит её политическая философия, вызывает немалые затруднения. Появления Хиллари Клинтон на публике – это хорошо поставленные мини-шоу, где доминирует форма, а содержание особой роли не играет. В этом смысле она продукт тех же технологий, что и нынешний президент США Барак Обама. Вот почему, хотя Х. Клинтон и обвиняет своего оппонента Дональда Трампа в отсутствии последовательности и цельной платформы, выстроить стройную картину её собственной будущей политической линии на посту президента, в случае если она будет избрана, совсем не просто.

В систематизированном виде свой опыт политика и свои взгляды Х. Клинтон изложила в мемуарах ⁽¹⁾, изданных ею в 2014 году по итогам пребывания на посту госсекретаря. Британская The Guardian когда-то оценила эти мемуары как закладку основ под будущее участие автора в президентской гонке с «тщательно выписанным автопортретом способного к ведению тяжёлых баталий политика».

Первое, что бросается в глаза в этой объёмистой книге, – поверхностность и сведение, как правило, всей сложной материи международных отношений к личным качествам и взаимоотношениям руководящих лиц без каких-либо попыток серьёзного анализа. То, что называется «школой мысли», изложено в книге лапидарно и просто: «успех сопутствует только демократиям», следовательно, главная задача Соединённых Штатов состоит в продвижении демократического (в американском понимании) устройства по всему миру. Если эти попытки приводят к полному хаосу, то виноваты, разумеется, не американцы, а сами подопытные народы и некие сторонние силы. Второе (свойственное в такой мере, пожалуй, только Х.Клинтон) – двойственная реакция на все события, сначала эмоциональная, а затем жёстко прагматичная с безжалостным подавлением собственных сантиментов. Подобной жёсткости могут позавидовать многие мужчины. Она тем самым как бы компенсирует своё природное начало, а в результате оказывается радикальней многих ястребов, чему способствует и догматическая убеждённость во всесилии «демократии». России в книге посвящена отдельная глава «Перезагрузка – и регресс».

Само название этой главы символично, поскольку возвращает нас к печально известному эпизоду с вручением ею Сергею Лаврову, когда она была на посту госсекретарём, кнопки с надписью «перегрузка» вместо предполагавшейся «перезагрузки». Тогда все вроде бы посмеялись над ошибкой и забыли. Однако, как выясняется, ещё долгое время спустя помощник Хиллари Клинтон Филип Ранес обхаживал российского посла в Вашингтоне и слёзно умолял его вернуть эту кнопку. Он утверждал, что если Лавров не вернет её, то Клинтон отправит Ранеса «в Сибирь». Как пишет сама бывшая первая леди, в тот момент эта мысль казалась ей весьма привлекательной. Шутит, конечно, но как-то очень характерно. На самом деле госсекретарю, по-видимому, никак не хотелось оставлять материальных следов этой своеобразной «ошибки по Фрейду», ибо из её собственного повествования видно, что пресловутая «перезагрузка» и не замышлялась как стратегический разворот. Проект предполагал лишь достижение односторонних уступок от Москвы в ограниченных временных рамках посредством демонстрации якобы доброй воли и готовности Вашингтона к сотрудничеству, а также (что вполне очевидно) внесение раскола в установившийся тогда дуумвират власти в российской столице.

Уже привычно, но всё равно удивительно, что при осуществлении подобных маневров многие американские политики, и Хиллари Клинтон тут не исключение, собственные расчёты целиком приписывают другой стороне. По-видимому, после этого они чувствуют себя не связанными никакими обязательствами. Х.Клинтон, например, утверждает, что именно В. Путин рассматривает геополитику как игру с нулевой суммой, в которой если кто-то выигрывает, то другой должен неминуемо проиграть.

Однако вот Х. Клинтон подводит итоги «перезагрузки», перечисляя её успехи. Среди них, в частности, по мнению бывшего госсекретаря, введение жёстких санкций по отношению к Ирану и Северной Корее; открытие Северного маршрута поставок для снабжения американских войск в Афганистане; вступление России в ВТО; одобрение Организацией Объединённых Наций введения бесполётной зоны в Ливии, что привело на деле к полномасштабной военной интервенции в этой стране; расширение сотрудничества в борьбе с терроризмом. Спрашивается, что в этом перечне сделано в интересах России, не считая весьма неоднозначного, как показало время, вступления в ВТО и ритуального, но не слишком содержательного взаимодействия по терроризму. Это ли не ярчайший пример подхода, основанного на попытках сыграть в игру с нулевой суммой, принципиально неспособную служить основой успешного взаимодействия в международных отношениях?

При этом Х. Клинтон признаёт, что, добившись таких результатов, она сама решила, что этого достаточно и пора занимать более жёсткую позицию, причём без всякой логики возлагает ответственность за крах «перезагрузки» на Россию. В действительности ещё, как видно, в мае 2012 года, когда Путин вернулся на пост президента, Х.Клинтон написала Б. Обаме записку с обоснованием перехода к борьбе с Путиным «до последнего», ибо он «не отступит ни на шаг». Более того, перед своим уходом из Госдепартамента в январе 2013 года, откровенничает бывшая глава этого ведомства, она подготовила для президента заключительный доклад по поводу того, что делать с Россией дальше. В этом докладе Х. Клинтон предложила взамен «перезагрузки» нажать в отношениях с Москвой кнопку «пауза». Предыдущий курс, по её выражению, позволил Вашингтону «сорвать низко висящие плоды» двустороннего сотрудничества, но в дальнейшем не следует создавать впечатления, что США слишком заинтересованы в совместной работе с Россией. «Льстить Путину вниманием на высоком уровне» также не надо. Примерно таким подход Белого дома к Кремлю и оставался все последующие годы.

Важно заметить, что эту «стратагему» Х. Клинтон разработала ещё до того, как развернулись события на Украине и в Сирии, которые сейчас принято называть причиной отказа США от нормального сотрудничества с Россией. Оказывается, эти события тут вообще ни при чём - всё было спланировано заранее.

Ну а дальше недалеко и до прямого передёргивания. Так, украинский кризис представлен у Клинтон как спровоцированный и начатый Москвой на благостном фоне стремления украинцев к интеграции с Западом. Как будто не известно, кто из США будоражил общественность Украины пустыми обещаниями, которые и не думает выполнять. Референдум о статусе Крыма Х. Клинтон описывает в манере, позволяющей предположить, что вхождение Крыма в состав России и поддержку населения полуострова даже не получило. Там, дескать, проживало много этнических русских (нигде не сказано, что абсолютное большинство. – Д.М.), но большинством нерусскоязычных граждан (в этом она уверена, несмотря на то что никакой статистикой это не подтверждается. – Д.М.) референдум бойкотировался. И никаких цифр. Вот так и создаётся ложная картина реальности.

Точно так же демократический кандидат в президенты с деланным возмущением утверждает, что система ПРО в Европе выстраивалась исключительно для защиты от ракетной угрозы со стороны Ирана, а не России, только вот недоверчивая Москва по непонятным причинам продолжала в этом сомневаться. А прошло немного времени и никто уже не скрывает, что Иран здесь вообще ни при чём. Сейчас объяснение этих действий совсем лаконичное: «создаём, потому что можем».

Проблемы Х. Клинтон с логикой заметны в пассаже, посвящённом стремлению Москвы усилить своё влияние на Ближнем Востоке. Она признаёт, что этим Россия пытается снизить угрозу, создаваемую нестабильной мусульманской общиной на юге страны и за пределами её южных границ. Именно ради этого, признаёт бывшая первая леди, Москва противодействует американским усилиям в странах «арабской весны» либо пытается минимизировать результаты этих усилий. Едва ли в намерения Х.Клинтон входило подвести читателя к вытекающей отсюда мысли о том, что у России есть полные основания быть недовольной той катастрофической ситуацией, которую США действительно создали своими «усилиями».

В обширном опусе Х. Клинтон содержится и рецепт на будущее более успешное развитие российско-американских отношений. Им она, возможно, в случае своей победы ещё попытается воспользоваться. По её мнению, В. Путин мог бы понять, что «борьба России с экстремистами вдоль её южных границ и противоборство с Китаем на востоке могут быть усилены за счет более тесных связей с Европой и Соединёнными Штатами». Это ради кого, спрашивается, Россия должна нести главное бремя борьбы с исламским экстремизмом да ещё и противостоять Китаю? Ради себя самой или ради Америки? Ответ на вопрос, чьим интересам служила бы подобная комбинация, очевиден. Благо Соединённых Штатов в понимании Х. Клинтон должно быть благом для всех. Именно это и называется попыткой сыграть в «игру с нулевой суммой». Рассчитывать, что при таких подходах «перезагрузка 2.0» окажется более жизнеспособной, чем предшествовавший ей вариант, не приходится. Уповать можно лишь на то, что в конечном счёте Х. Клинтон сумеет всё-таки предпочесть неэффективным умозрительным построениям и идеологическим догмам старый добрый здравый смысл. Этого качества в её характере, кстати, тоже хватает.

¹⁾ Hillary Rodham Clinton. Hard Choices, Simon and Schuster, New York, 635 pp., 2014.

(Окончание следует)

«Проиграл Кэмерон, проиграет и Вучич!»

Елена ГУСЬКОВА

Результаты референдума в Великобритании вызвали шок во многих странах – и в тех, которые давно являются членами Европейского союза, и в тех, которые только собираются туда вступить. Лидеры ведущих стран старой Европы пытаются сохранять спокойствие, хотя понимают, что «развод по-английски» будет нелёгким. С одной стороны, результаты голосования в Великобритании дают опору евроскептикам всего континента. С другой стороны, референдум как инструмент прямой демократии и средство решения сложных национальных проблем представляется всё более действенным.

Для Сербии, которая добивается благосклонного внимания Брюсселя давно и безнадёжно (15 лет!), результаты референдума в одной из самых стабильных стран Европы стали плохим знаком. Руководство страны давно убеждает народ, что вступлению Сербии в ЕС нет альтернативы. А тут Великобритания голосами миллионов своих граждан говорит, что альтернатива налицо – возможность существования вне европейской семьи (если это ещё позволено называть семьёй). Как объяснить сербам, что их «безальтернативный» путь в ЕС – правильный, а британский – нет?

Комментатор «Свободной Европы» точно подметил, что среди балканских политиков распространился страх перед возможной остановкой процесса расширения Евросоюза. Не будем высказывать предположения, чем такой страх может быть вызван. Так или иначе, руководство Сербии поспешило заверить все заинтересованные стороны, что страна остаётся «на европейском пути», что бы в мире ни происходило.

В утренней программе Белградского телевидения 24 июня министр иностранных дел во временном правительстве Ивица Дачич выглядел очень огорчённым и неуверенно говорил, что Сербия пойдёт своим европейским путём, невзирая на то, что в Евросоюзе теперь на одну страну меньше. Более решительным выглядел появившийся перед журналистами премьер-министр Александр Вучич: «Сербия не откажется от европейского пути, - заявил он, - хотя есть ненормальные, которые этому противятся. Но они могут или победить меня на выборах, или убить». По словам Вучича, апрельские (2016) парламентские выборы в Сербии и были настоящим референдумом по вопросу о том, каким путём Сербия должна следовать.

Отвечая на заданный ему вопрос о возможности проведения в Сербии референдума по аналогии с британским, Вучич отрезал: «Правительство лучше знает, что надо народу». Ну а коли правительству виднее, чем народу, о референдуме в Сербии не может быть и речи. На это сразу отреагировали оппозиционные партии. Демократическая партия Сербии заявила, что «как раз референдум в Британии доказывает, что народ, а не правительство знает, что для него хорошо, и выборы никак не могут заменить волеизъявление граждан по важному вопросу». А руководитель движения «Двери» Бошко Обрадович сделал далеко идущий вывод: «Проиграл Кэмерон, проиграет и Вучич!»

Лидер Сербской радикальной партии Воислав Шешель, узнав о новостях из Лондона, был лаконичен: Европейский союз быстрым шагом идёт к своему распаду, поэтому для Сербии пришло время повернуться лицом к России. У тех, кто противится сближению с Россией, это вызвало преувеличенно паническую реакцию. Председатель Лиги социал-демократов Воеводины Ненад Чанак заявил, что некоторые силы в Сербии, симпатизирующие России, могут использовать британский референдум «для того, чтобы сделать Сербию русской провинцией».

Простые сербы не теряют присутствия духа и чувства юмора. Появились первые комментарии на сайтах, обсуждающих важную мировую новость – вынесенный британцами вердикт о выходе их страны из ЕС. Вот один из таких комментариев: «Всё распадётся, как распадается Евросоюз, а Сербия останется на своём безальтернативном европейском пути. Нас ничто не поколеблет, ничто! Когда все выйдут [из ЕС. – Е.Г.], мы войдём!»

Нет сомнения в одном: итоги референдума 23 июня в Британии – переломный момент для всей Европы. Лондон вступает в долгий период переговоров и внутренних преобразований. Европейский союз, оставшись без такого государства-члена, как Великобритания, должен будет волей-неволей приспосабливаться к новым условиям и проводить такую реорганизацию своих институтов, которая вселила бы надежду в оставшихся членов. Тут уж не до расширения. Труднее всего будет странам, которые уже давно ждут своей очереди на вступление в ЕС. Трудно придётся и премьеру Вучичу, который упорно продвигает свой тезис о безальтернативном пути Сербии в Евросоюз, в то время как альтернатива вырисовывается всё более отчётливо.

Наш прогноз состоит в том, что под влиянием выхода Британии из Евросоюза количество евроскептиков в Сербии будет расти и на фоне этих общественных настроений обойтись без референдума (вступать/не вступать в ЕС) стране не удастся.

Украина может потерять от нескольких недель до нескольких месяцев в вопросе предоставления Евросоюзом безвизового режима из-за результатов референдума в Великобритании, считает первый вице-спикер Верховной Рады Ирина Геращенко.

В четверг в Великобритании прошел референдум по членству страны в ЕС. Согласно официальным данным, опубликованным в пятницу, за выход страны из Евросоюза (Brexit) проголосовали 51,9% британцев.

"Повлияет ли Brexit на время получения "безвиза"? По моему мнению, да. В первую очередь потому, что сейчас все европейские структуры и институты сосредоточены на его результатах, и другие вопросы временно отошли на второй план. Поэтому мы потеряем несколько недель или месяцев из-за внутренних процедур рассмотрения безвизового вопроса в Европарламенте и других институтах", — написала Геращенко на своей странице в Facebook в субботу.

Решение о предоставлении Украине безвизового режима Евросоюзом до сих пор не принято. Вместе с Украиной отмены виз для въезда в ЕС ждут Грузия, Турция и самопровозглашенная республика Косово.

Ранее Киев рассчитывал, что безвизовый режим с Евросоюзом начнет действовать уже летом этого года, потом сроки сместились, и Киев уже ждет решения осенью, в целом власти рассчитывают, что отмена виз все же состоится до конца этого года.

Лидер французской оппозиционной партии "Национальный фронт", евродепутат Марин Ле Пен сообщила в субботу журналистам после встречи представителей партии с президентом Франсуа Олландом в Елисейском дворце, что французский лидер в ходе беседы выразил несогласие с идеей проведения во Франции референдума, аналогичного британскому.

В четверг в Великобритании прошел референдум по членству страны в ЕС. Согласно официальным данным, за выход из Евросоюза проголосовали 51,9%. В субботу президент Франции проводит встречи с лидерами всех французских парламентских партий, чтобы обсудить последствия голосования в Великобритании.

"Мы призвали сделать две вещи, которые нам кажутся важными в демократическом обществе. Первое — это проведение референдума, чтобы задать французам вопрос о том, хотят ли они и дальше оставаться в Евросоюзе… На этот вопрос он (Олланд — ред.) нам ответил "нет", — сказала Ле Пен журналистам после встречи с президентом.

По ее словам, представители Нацфронта также призвали Олланда выполнить одно из его обещаний и ввести на парламентских выборах во Франции пропорциональную систему распределения мандатов, поскольку "Национальное собрание (нижняя палата) ни в коей мере не представляет всего политического многообразия страны".

"У нас чувство, что мы пришли сюда впустую", — сказала Ле Пен.

Власти Франции после британского референдума о выходе из ЕС не будут предлагать новый основополагающий договор, речь идет лишь о некоторых изменениях в уже существующем, заявил в субботу после встречи с президентом страны Франсуа Олландом евродепутат и политик Жан-Люк Меланшон.

В четверг в Великобритании прошел референдум по членству страны в ЕС. Согласно официальным данным, за выход из Евросоюза проголосовали 51,9%. В субботу президент Франции проводит встречи с лидерами всех французских парламентских партий, чтобы обсудить последствия голосования в Великобритании.

"Встреча оставила странное впечатление. Я выхожу с нее огорченным. На повестке дня только перетряхивание и мелкий ремонт, а отнюдь не решительный ответ на вызов с учетом важности событий", — заявил после встречи с президентом один из лидеров "Левой партии", евродепутат Жан-Люк Меланшон.

По его словам, французские власти, в частности, не готовы к отказу от Лиссабонского договора.

"Франция не будет предлагать новый основополагающий договор, речь идет лишь о некоторых изменениях в уже существующем", — заявил политик.

Глава Европарламента Мартин Шульц призвал Великобританию подать запрос о выходе из Евросоюза уже на саммите во вторник.

В Великобритании 23 июня прошел референдум по членству страны в ЕС. Согласно официальным данным, за выход страны из Евросоюза проголосовали 51,9%.

"Промедление лишь в угоду партийной тактике британских консерваторов вредит всем. Долго не решаемый вопрос приводит ко все большей неуверенности, ставя под угрозу рабочие места. Поэтому мы ожидаем, что британское правительство выполнит обещание. Саммит во вторник — подходящее для этого время", — сказал Шульц в интервью изданию Bild am Sonntag.

Саммит состоится 28 — 29 июня. Второй день саммита пройдет без участия Великобритании.

Ранее лидер кампании за выход из ЕС, евроскептик Метью Эллиот выступил против поспешного обращения к 50-й статье Лиссабонского соглашения.

Статья 50 Лиссабонского договора о ЕС гласит, что любое государство-член Евросоюза может принять решение о выходе из состава объединения. Для начала подобной процедуры страна должна формально уведомить Брюссель о подобном намерении, после чего следует процесс переговоров о порядке выхода с учетом основ его будущих взаимоотношений с союзом. Со дня вступления в силу соответствующего соглашения или в случае его отсутствия через два года после уведомления все договоры ЕС прекращают применяться к выходящему из объединения государства. Согласно статье, выходящие страны-члены не участвуют в обсуждении и принятии решений по процедуре их выхода на саммите и в Совете ЕС.

Статья 50 допускает возможность для покинувшей ЕС страны повторного обращения за членством в союз. Такое государство может подать заявку на вступление в ЕС на тех же условиях, что и другие страны-претенденты.

Лидер организации "Истинные финны" Себастьян Тюнккюнен составил петицию с требованием проведения референдума о членстве Финляндии в ЕС, ее подписали уже 10 тысяч человек – пятая часть от необходимого количества голосов для рассмотрения инициативы в парламенте страны, сообщает телекомпания Yle.

По мнению лидера организации "Истинные финны", ЕС вызывает лишь хаос в Европе, и Финляндии необходима подобная инициатива. Тюнккюнен составил петицию с требованием проведения в Финляндии референдума о членстве в ЕС. По информации финской телекомпании, её подписали уже порядка 10 тысяч человек, и эта гражданская инициатива набирает популярность.

Тюнккюнен не скрывает своей радости по поводу результатов голосования в Британии. Он считает, что референдум нужен и Финляндии, чтобы страна могла "стать свободной". Телекомпания уточняет, что похожая инициатива появилась и в 2013 году, но тогда под ней подписались лишь порядка 30 тысяч человек. Парламент рассматривает инициативы, если в течение шести месяцев они собирают более 50 тысяч подписей.

В четверг в Великобритании прошел референдум по членству страны в ЕС. По официальным данным, за выход страны из Евросоюза проголосовали 51,9%.

Ранее финская телекомпания сообщала о том, что по ее данным, в Соединённом королевстве постоянно проживает около 30 тысяч граждан Финляндии. В Финляндии, в свою очередь, живет около 4,5 тысяч британских граждан. По оценке Британского общества Финляндии, большинство живущих в стране британцев выступали против выхода из состава Европейского союза. На тех же позициях стоят и британские финны, отмечает телекомпания.